Пардес

* * *

Ребятам я рассказал обо всем лишь в июне, в наш последний день в одиннадцатом классе. Мы сидели на площадке за школой. На качелях Шимон, Мордехай и Реувен спорили о Гемаре, которую мы изучали: при каких условиях можно нарушить шаббат, чтобы спасти жизнь.

– Можно нарушить шаббат, чтобы спасти жизнь младенца, которому день от роду, – пылко заявил Шимон. – Так говорит раббан Шимон бен Гамлиэль[30].

– Ага, это как у врачей, – подхватил Мордехай. – Отрезать ногу, чтобы спасти тело. Нарушить один шаббат, чтобы потом соблюсти многие. Это же пшат[31]. Легкотня.

Шимон раздраженно цокнул языком.

– Не воруй слова Рамбама. Это плугиат.

– Плагиат, – поправил Мордехай.

– Какая разница. Штус[32].

– Нет. – Реувен раскачался, взлетел выше, и цепи, удерживавшие его над нами, застонали. – Вот тебе еще. – Он был долговязый, с жуткими зубами. Уверял, будто родители из религиозных соображений не разрешают ему носить брекеты. (“Не искажай тело твое, – педантично повторял он. – Так написано в Ваикре![33]”)

Шимон кашлянул, вытер руки о рубашку.

– Да?

– А если есть сомнение? – Когда Реувен задавал такие вопросы, взгляд его часто становился ледяным.

– Сомнение? – переспросил Мордехай. – Какое еще сомнение?

– Ну если ты не знаешь наверняка, умрет кто или нет.

– Неужели никто не помнит трактат Йома из Мишны? – Шимон пригладил правый пейс, точно хотел успокоиться. – Если дело срочное, то есть если это пикуах нефеш[34], тебе все равно надо спросить раввина? Мишна говорит, ты поступаешь как убийца.

Мордехай кивнул:

– Да, чрезмерная набожность может стоить человеку жизни.

– То есть ты называешь меня убийцей? – с полуулыбкой уточнил Реувен.

– Мало того, – ответил Шимон, – если бы я был твоим раввином, на меня тоже пал бы позор – так учит Гемара.

Реувен потрогал зубы, провел пальцем зигзаг от одного резца до другого.

– Почему?

– Потому что не объяснил тебе, что в данном случае нет хава амина[35], – сказал Шимон. – Потому что со своими дурацкими вопросами ты не спас чью-то жизнь.

– Окей, окей, теперь понял, – щелкнул пальцами Реувен. – А если это гой? Гои не соблюдают шаббат!

Мордехай фыркнул:

– А это тут при чем?

– Я исхожу из того, – пояснил Реувен, – что ты не спасаешь будущие мицвот.

– Помнишь Санхедрин?[36] – Мордехай закатил глаза. – Если сосед твой тонет, ты обязан его спасти.

– Да, но разве это относится к гоям? – не унимался Реувен. – Распространяется ли этот закон на них?

Мордехай покачал головой:

– Не веришь?

– Нет, – сказал Реувен.

Шимон примолк.

– Ну, чисто теоретически…

– Арье, – возвысил голос Мордехай, – Арье, скажи им. Если кто-то тонет – еврей, нееврей, животное, кто угодно, – ты обязан его спасти.

Я молча раскачивался, мысли мои блуждали, и вдруг осознал: я больше не могу скрывать от них то, о чем узнал в феврале.

– Я уезжаю.

Шимон бросил на меня взгляд, досадуя, что я сбил его с мысли и помешал возразить.

– Что?

– Я уезжаю, – повторил я и уперся ногами в асфальт, чтобы остановиться.

– Шкоях[37], ты уже это сказал. – Обливающийся потом Шимон вытер лоб тыльной стороной кисти. – В библиотеку?

– Я уезжаю из Бруклина.

– Уезжаешь из Бруклина? – эхом откликнулся Реувен.

Шимон нахмурился:

– То есть как это – уезжаешь из Бруклина?

– Переезжаю, – пояснил я. – В другое место.

– В город? – Темные глаза Мордехая зажглись.

– Почему довки[38] на Манхэттен? – Шимон отлично знал Тору, но его привычка обращать любой вопрос в талмудический раздражала. – Твой отец хочет, чтобы ты учился в тамошней ешиве?

Я вцепился в ржавеющий металл.

– В какой ешиве?

– В Верхнем Вест-Сайде. Для тех, кто несерьезно относится к Торе. – И, помолчав, добавил: – Ты несерьезно относишься к Торе.

Я позволил себе на миг отвлечься от разговора, представил школу, улицы, район и город вокруг меня, смешал шум машин, детей, животных, Гемары, смеха, плача, пения и молитв в один простой и неделимый звук, единственное звучание, чтобы можно было схватить его и раздавить в кулаке, превратить в тишину. Я выждал, сосчитал до пяти, а потом разжал кулак, чтобы звуки разделились и вновь зазвучали ясно.

– Я переезжаю во Флориду.

– Во Флориду? (Все трое вспыхнули от изумления.) А что во Флориде?

Шимон попытался остановиться и чуть не упал с качелей.

– Во Флориде нет ешив.

– Есть, конечно, – возразил Реувен. – У меня там кузен живет.

– Там есть пляжи, – тихо произнес Мордехай. – Красивые пляжи.

– Я никогда не был на пляже, – признался Шимон. – Мой отец говорит, пляжи… не шайах[39].

– Мой отец нашел там работу, – с каменным лицом пояснил я.

– У него же есть работа.

На меня вдруг навалилось отчаяние. Чтобы успокоиться, я представил себя героем Фицджеральда, замкнутым пылким неврастеником, чье благородство каким-то образом усугубляют невзгоды. Однако эта мысль утешила меня слабее, чем ожидалось.

– Теперь у него новая.

– И когда ты уезжаешь? – Реувен задумчиво сморщился.

– В августе.

– Вау, – бесстрастно произнес Шимон и театрально вздохнул. Некоторое время мы стояли в неловком молчании, только Шимон то и дело повторял: “Вау”. – А в твоей новой школе будут девушки? – наконец застенчиво спросил Шимон и переступил с ноги на ногу.

Я кивнул.

Шимон явно изумился. Реувен неуверенно улыбнулся, не понимая, как реагировать. Мордехай, самый опытный из нас (поговаривали, что он тайком встречается с дочерью рабби Моргана, который в седьмом классе вел у нас занятия, хотя я и не верил этим слухам), хлопнул меня по спине.

– Везет тебе, Ари Иден. – Он сощурил глаза. – Большинство из нас никогда отсюда не выберется.