Мы купили книжный магазин. Как исполнить мечту книголюба и (почти) не сойти с ума от счастья и читателей

Поскольку продажи продолжают расти и работы становится все больше, нам не остается ничего другого, как продолжать расширять нашу команду. В какой-то момент у нас в магазине появляется молодая девушка и спрашивает, не возьмем ли мы на стажировку ее сестру. Простите, сестру! Что это значит? А она не может прийти сама? Сестра оказывается юной девушкой с растрепанными длинными волосами, в нескольких слоях одежды всех оттенков черного. Она из так называемого неблагополучного слоя общества, в детстве эмигрировала из Польши вместе с родителями, бросила школу до получения аттестата зрелости, а ее стажировка в другом книжном магазине завершилась перед самым окончанием испытательного срока. Она сидит напротив нас, молчаливая и застенчивая, и говорит, что больше всего на свете хочет работать в книжном, и мы не знаем почему, но верим ей. Я в курсе, что есть коллеги, которые берут стажеров в сентябре и избавляются от них после рождественских распродаж, прежде чем успевает закончиться трехмесячный испытательный срок. Дешевая рабочая сила на Рождество. Именно это произошло с девушкой, что сидит напротив меня. В ее пользу говорит тот факт, что она, несмотря на происшедшее, продолжила посещать профессиональное училище, и мы решаемся дать ей шанс. Сейчас пошел восьмой год, как она работает у нас. За это время она болела ровно три раза и в периоды сильного стресса держится как скала. При знакомстве она не рассказала нам о своей другой жизни, видимо, не решилась. Дважды в неделю она спешит уйти с работы: ей нужно на репетицию группы. Девушка играет на бас-гитаре в дэт-метал-группе, я же более сорока лет понятия не имела об этом музыкальном направлении. Однако в какой-то момент я узнаю, что все мои коллеги ходят на ее концерты, поэтому мы с Оливером решаем познакомиться с другой стороной жизни нашей сотрудницы.

Концерт в пятницу, где-то в седьмом районе, начало — не раньше десяти вечера.

Мы паркуем машину в переулке. Дождь льет как из ведра, и мы бежим по Лерхенфельдерштрассе. По указанному адресу находится небольшой бар с несколькими столиками, в основном свободными, и крутой лестницей в подвал. Перед дверью с толстой обивкой — громила в черной кожанке, вход — пять евро. Когда он открывает дверь, громкость музыки едва не сбивает меня с ног, мы, объясняя на пальцах, заказываем пиво и шпритцер и оглядываем наполовину заполненный зал. На сцене — четверо огромных мужчин с волосами по пояс и различными музыкальными инструментами. Самый высокий из них трясет космами и неритмично вопит в микрофон. В зале собрался почти весь персонал нашего магазина, даже артист хора покачивает головой в такт, мы машем друг другу, разговаривать невозможно. Вдруг появляется она, смотрит в нашу сторону, бледнеет и со словами «Блин, это ж мои начальники!» бросается нас обнимать.

После чего на сцену выходит группа Void Creation, парень у микрофона ростом не менее двух метров, наша сотрудница — единственная женщина на сцене, и, прежде чем достать бас-гитару, чтобы взять первый аккорд, она улыбается зрителям и машет нам. Это напоминает школьное выступление, как будто она собирается исполнить рождественскую песню на блокфлейте и перед этим быстро машет рукой своим родителям.

Пока она продолжает метать свои невероятные волосы из стороны в сторону — «хедбэнгинг», как объясняют мне, — я думаю о том, кем она является днем: как она с ангельским терпением в нашем магазине показывает мамам картонные книжки с клапанами и без, рассказывает о книжках с блестками и книжках для первого чтения с пони.

Через три четверти часа этот гвалт прекращается, в ушах звенит, и так приятно, когда мы далеко за полночь все вместе сидим в баре с теплым пивом: встреча сотрудников в хеви-метал-баре, почему бы и нет?

Всю свою жизнь я состояла в профсоюзе, даже в студенческие годы. Я выросла в крайне консервативной семье. Мой отец зарабатывал на семью и никогда не голосовал ни за кого, кроме Австрийской народной партии, а моя мать была домохозяйкой и голосовала как мой отец.

Я же всегда отдавала свой голос «зеленым» и только один раз — коммунистической партии, несколько раз из тактических соображений — социал-демократам, как будто моя тактика могла что-то изменить в их выхолощенной политике. И повторюсь, я всегда была в профсоюзе, всегда занималась трудовыми отношениями. А теперь я владелица бизнеса и неожиданно оказалась по другую сторону. По какую, собственно? Когда я решаюсь взять на работу для начала на временной основе нашу практикантку, чтобы не допустить ошибок, я звоню в Экономическую палату. Дружелюбный сотрудник объясняет все о срочных контрактах и дает еще несколько полезных советов: «Знаете что? Не нанимайте женщину моложе тридцати. Даже на срочный контракт. Она забеременеет, а вам только хлопоты». Я благодарю его за совет и очень рада, что в моей жизни всегда находились работодатели, которые нанимали меня — женщину моложе или старше тридцати, детородного возраста, которая, даже имея одного ребенка, подавала сигналы о готовности родить еще.

Несколько раз я была старостой класса, кроме того, мне нравилось заявлять о себе в университетской политике, по крайней мере на вторых ролях. В детстве я мечтала стать актрисой или хотя бы податься в цирк, в студенческие годы я хотела стать известным историком. Но кем я точно никогда не хотела стать, так это предпринимателем. Купив книжный магазин и получив лицензию на торговлю, я вдруг оказалась именно им. Какое странное слово. Я что-то предпринимаю, ладно, вполне нейтральное, но в моей политической карьере предприниматели всегда были теми, кто загребал себе добавленную стоимость, кто зарабатывал в десять раз больше, чем их сотрудники, потому что они «шли на риск». Слово «предприниматель» ассоциируется у меня с бывшим начальником моего отца, которого я ни разу не видела, но в моем воображении он все еще представляет собой нечто среднее между Скруджем Макдаком и мистером Бёрнсом, владельцем атомной электростанции, на которой работает Гомер Симпсон. Раздражительный маленький человек, он регулярно заставляет своих сотрудников чувствовать себя ничтожеством без какой-либо на это причины и невероятно богат.

Так что теперь мы с Оливером идем на риски, работаем как минимум вдвое больше, чем наши сотрудники, и записываем «предприниматель» в графе «должность» в анкетах. Я ни разу никого не отчитала, даже если были причины, и уж тем более без них, и мы не безумно богаты. Тем не менее нас мучит совесть, потому что мы имеем с фирмы больше, чем платим сотрудникам. Все это непросто, потому что никогда не знаешь заранее, действительно ли закончишь текущий год в плюсе, действительно ли заработаешь то, что запланировал, себе на жизнь. Когда я еще была наемным работником, то всегда точно знала еще в начале месяца, что и в этот раз денег не хватит, но моя зарплата была реальной цифрой, с которой можно было делать расчеты. Каждый вечер мы относим деньги в банк, ежедневно через мои руки проходит множество купюр. Мы примерно подсчитываем, сколько нам нужно на жизнь, переводим со счета на счет, и все, кажется, очень просто. В первый год работы книжного магазина главным был вопрос: хватит ли нам, чтобы заплатить за аренду? Сможем ли выдать зарплаты сотрудникам? Тратим ли мы в течение года деньги, которых у нас нет? Сможем ли мы рассчитаться с долгами? И в какой-то момент я спрашиваю мужа, знатного счетовода, который всегда все подводит под статистику и почти крутит романы с таблицами Excel:

— Скажи мне, мы на самом деле бедные или богатые?

Он с недоумением смотрит на меня и медленно отвечает:

— Я пока сам не знаю. Но мы точно не богаты.

Мои сотрудницы, квалифицированные продавцы книг, получают зарплату в соответствии с тарифным соглашением в сфере торговли. Это означает, что теоретически книготорговец зарабатывает не больше, чем продавщица булочной через дорогу. И на практике тоже. Не имею ничего против работников булочной, но что требуется уметь хорошему продавцу хлеба? Перечислить все ингредиенты цельнозерновой булочки, точно знать, откуда зерно и как его молоть, как приготовить закваску и сколько калорий в рогалике с джемом или без? Хороший книготорговец должен знать, в каком из двадцати имеющихся в наличии путеводителей по США можно найти исчерпывающую информацию о городе Орландо, к какому литературному периоду принадлежит Георг Гейм, как сравнить новые книги Кельмана с работами Свена Регенера, какую книгу можно осилить в середине первого класса и так далее и тому подобное. Нередко мои коллеги берутся за подбор литературы для научных работ, часами напролет ищут криминальные романы с местным колоритом, действие которых должно происходить на далеких Карибских островах, а иногда их обвиняют, если в проданном нами путеводителе продолжительность пути не соответствует действительности. Но всех переплюнула одна клиентка с просьбой перевести испанскую детскую книжку, купленную ею на каникулах для своего внука. Внук ведь не знает испанского. Коллега отвечает, что тоже не знает, и дамочка покидает магазин в расстроенных чувствах.

И все это сотрудникам приходится делать за почасовую оплату труда, которую бы многие постеснялись предложить даже уборщице. Теоретически мы могли бы платить им больше, но на практике, к сожалению, не можем. И каждый день меня мучит совесть, потому что то, что знают и умеют мои сотрудники, никак не соответствует их зарплате. Знание литературы и любых других тем, правильное написание английских и французских названий, географические и политические знания, развлекательные программы для одиноких, пожилых людей, помощь во всех жизненных вопросах, будь то развод, дети с СДВГ или не приученные к туалету собаки, которых не выгуливают, — для всего есть книга, и мы ее достанем для вас, бесплатная консультация прилагается. И хотя наш книжный магазин — настоящая история успеха, оборот постоянно растет и помещение никогда не пустует, мы все равно можем себе позволить платить лишь немного выше требуемой по тарифу зарплаты. И даже спустя десять лет мы с мужем по-прежнему получаем одну и ту же сумму, и если рассчитать, то наша почасовая оплата практически совпадает с установленной тарифом. По крайней мере, нам не приходится покупать книги, плюс наша машина — это служебный фургон, и его стоимость вычитается из налогов, что уже хоть какое-то облегчение для семейного бюджета.

И объяснить все это можно, наверное, только словом «призвание». Хотя можно назвать и безумием. Потому что, наверное, сложно считать нормальным, когда после десятичасового рабочего дня, за который успеваешь пересказать книг двести — всевозможных жанров, — ты за кухонным столом возбужденно разрываешь пачки с превью Роуолта и Хансера и радуешься новому Остеру или Т. К. Бойлу, как будто на прикроватной тумбочке еще осталось место. Это болезненное пристрастие, и мы оба попали в его сети и заразили ребенка — дочка набрасывается на пакеты с обзорами от крупных издательств детских книг. В свои пять лет она наконец-то читает сама и больше не зависит от редкого свободного времени родителей. За чтением следуют обсуждения, и, хотя она продолжает отрицать, что когда-нибудь тоже станет продавать книги, в ней уже есть миссионерские задатки. Если ей нравится какое-либо произведение, она хочет, чтобы мы продавали его в большом количестве и всем, кому оно хоть как-то подходит. Это не всегда легко, потому что у дочери специфический вкус. Хотя она и девочка, но принципиально не читает того, что даже отдаленно напоминает литературу для девочек. Она выбирает книги не совсем по возрасту и в семь лет пристрастилась к романам для подростков. Разводы, лоскутные семьи, непростые истории дружбы. «Ну что, ты уже продала ее?» — ежедневный вопрос за ужином.