Мы купили книжный магазин. Как исполнить мечту книголюба и (почти) не сойти с ума от счастья и читателей

— Знаешь, это не так просто. Всякий раз, когда я начинаю рассказывать сюжет и говорю, что повествуется о девочке, родители которой разводятся, а потом… большинство покупателей перебивают меня и не хотят ее брать.

— Почему?

— Не хотят, чтобы их дети читали подобное, про развод и все такое.

— Почему?

— Потому что считают, что детям неинтересно то, что никак не связано с их жизнью.

— Но взрослые ведь читают книги, которые не имеют ничего общего с их жизнью.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, они ведь покупают криминальные истории и при этом не собираются на следующий день кого-нибудь убить?

Она, пожалуй, права, и я задумываюсь о том, какой скучной была бы литература, если бы люди покупали только книги, которые имеют что-либо общее с их жизнью. Получается, я финансовый бухгалтер, не замужем, работаю с девяти до пяти каждый день и у меня есть кошка. Мне бы хотелось приобрести книгу о моей жизни? Ведь мы хотим спрятаться в другом мире, хотим драмы и приключений, так почему же дети должны читать то, что соответствует их опыту?

Сейчас дочери уже тринадцать лет, и она читает все, что попадает в руки, а советы по продаже ограничиваются фразами типа: «Классная книга, но не давайте ее никому младше четырнадцати. Она довольно тяжелая».

Иногда нам трудно поверить в свою удачу. Мы неожиданно купили книжный магазин, перевернули свою жизнь с ног на голову по большой глупости и совершенно без денег, и уже в первый год магазин заработал так, что нам хватает на аренду, пропитание и даже на недельный отпуск. Мы с Оливером пребываем в состоянии постоянного изнеможения, но, по крайней мере, мы отлично понимаем, что чувствует другой, и бережно относимся друг к другу. У дочери, кажется, все хорошо, особенно после того, как она перешла в другой детский сад. Частный католический с красивой прилегающей территорией все-таки оказался для нас слишком ограничивающим, и мы посчитали немного странным, что, по рассказам дочери, они выходят в сад по двое и почти никогда, даже когда в тени больше двадцати пяти градусов, им не разрешали снять хотя бы обувь. Она уже плохо помнила альтернативный садик в Гамбурге, где они возились голыми в грязи при температуре двадцать градусов, а после обеда детей везли в ручной тележке на пикник в парк. Кажется, она не скучает по этому. А вот мы — скучаем. Мы всё отлично помним и теперь страдаем от строгого распорядка дня нашего ребенка. Снова никаких шансов получить место в муниципальном детском саду: мы опять упустили время регистрации. Следующий частный детский сад — это небольшая ассоциация, в которой дополнительно работает носитель английского языка. Комнаты темные, сад крошечный, но зато милые воспитатели и родители. Дочь растет, напевает песенки «Голова, плечи, коленки и пальчики» и «Инси-Винси паучок»[7] и проводит много времени на коленях у воспитательниц. Единственное, на что она иногда жалуется, — это вегетарианское питание.

Мы много работаем, а в те редкие моменты, когда не работаем, пытаемся создать для нашего младшего ребенка хотя бы какое-то подобие нормальной семейной жизни. Угрызения совести — наше постоянное состояние. Особенно в декабре: из-за сильной перегруженности нам лишь изредка удается вместе поужинать. Только благодаря уборщице у нас хоть как-то поддерживается порядок.

И все же непохоже, чтобы это как-то травмировало дочь: она кажется веселой, открытой и независимой, хорошо спит, позже хорошо учится в школе, с ней легко найти общий язык. Прочитав книгу о семье, усыновившей ребенка из Китая, она заинтересовалась этой темой.

— Как усыновляют ребенка?

— Ну, ребенка, у которого нет родителей, берут к себе жить. Заботятся о нем как о собственном.

— И это может сделать любой?

— Да, но будут проверять, как чувствует себя ребенок в новом доме.

— А вы? Ты и папа? Вы бы завели еще одного ребенка?

— Скорей всего, нет.

— Почему?

— Потому что мы много работаем. Наверное, посчитают, что у нас нет времени на ребенка.

— Ну они могут спросить меня! У меня все хорошо.

На этом тема усыновления для нашей дочери исчерпана, и, к счастью, она не замечает слезы на моих глазах.

Она настолько повзрослела, что сама организует свою жизнь, по крайней мере в преддверии Рождества, зная, что не может рассчитывать на нас. Дочка не стесняется напроситься на ужин к друзьям-врачам и сохраняет номер артиста кабаре и по совместительству талантливого повара, который живет в десяти домах от нас, в ее телефоне он среди «избранных».

Последние две недели декабря нас кормят доставка пиццы и милые азиаты, что находятся всего в двух улицах от нашего магазина. Иногда для нас готовят друзья, и они с пониманием относятся к тому, что мы почти не разговариваем, а только едим и пьем, после чего отправляемся домой. Я обслуживаю четверых клиентов одновременно, телефон звонит без перебоя, коллега сражается со мной за рулон упаковочной бумаги, и тут я замечаю свою дочь на кассе: неужели уже обед? Школа уже закончилась?

— Что у нас на обед? — шепотом спрашивает она.

— Ничего, — шепчу я в ответ.

Она бормочет что-то про Эдит и исчезает. Через десять минут она проскальзывает в магазин и негромко сообщает, что пойдет к подруге. У ее мамы была ночная смена, но в отличие от меня она что-то приготовила.

Работа, работа, сплошная работа, а в перерывах — попытки не забрасывать домашние дела полностью; свободное время, которого у нас совсем мало, мы посвящаем младшему ребенку, и иногда случается так, что мы просто забываем о старшем. Нередко проходит несколько дней без созвона с сыном, и иногда в ночи я вспоминаю: у нас есть несовершеннолетний сын и он живет без нас в Гамбурге. Мы договорились с ним, что он закончит учебный год и переедет жить в Вену, и чем ближе дата, тем более северогерманским и неразговорчивым становится юноша. Он предпочитает остаться в Гамбурге, я точно знаю, но, в конце концов, ему всего шестнадцать, в этом возрасте нельзя жить в тысяче километров от родителей, если только у тебя нет денег на дорогую школу-интернат.

И вот пришло время, учебный год заканчивается, и, как и договаривались, сын переезжает в Вену. Он повзрослел, стал еще молчаливее, и нам стоило бы заметить, что он путешествует со слишком маленьким багажом, оставив остальные вещи на хранение у друзей в Гамбурге. Как будто он скоро туда вернется.

Мы записываем его в венскую гимназию, все вроде бы как надо, приятный директор, довольно классный староста класса, только сын становится все более подавленным и тихим. Он страдает. Скучает по друзьям, по своей свободе, по Гамбургу. И я могу его понять. Если бы мне было семнадцать лет и у меня не было никаких привязок в Вене, я бы тоже предпочла Гамбург. В Вене все кажется провинциальным: политика уморительна до слез, одноклассники скучные, австрийский диалект смешон. И вот в самый разгар рождественской суеты он представляет своим неподготовленным, совершенно измученным родителям довольно хорошо продуманный план: он возвращается в Гамбург. Поселится у своего лучшего друга, его родители уже предупреждены, и у них есть свободная комната, так как второй сын учится год за границей. Директриса гамбургской школы уже поставлена в известность и готова принять его обратно — даже в середине учебного года. Семейное пособие будут продолжать выплачивать, и медицинская страховка тоже не проблема, если ребенок проживает в другой стране. Необходимая ему сумма денег детально расписана в электронной таблице Excel в соответствии с хорошо продуманным планом. Даже Оливер впечатлен. Мой сын, который обычно не может заставить себя пойти в булочную, когда в доме не остается хлеба, который ни разу не пытался подработать летом, чьи школьные тетради и учебники всегда выглядят так, как будто он случайно нашел их в контейнере для макулатуры, — он представляет нам эту бумагу, читает лекцию и приводит доводы, как консультант компании McKinsey на презентации по реструктуризации бизнеса. И конечно же, мы соглашаемся. Скрепя сердце и переживая, мы соглашаемся. Я слишком хорошо помню, каково это, когда тебе семнадцать и ты убежден в чем-то, а твои родители даже не думают разрешить это просто потому, что они родители, власть в их руках и они считают ерундой все, что тебе нравится. Нам бы ни за что не хотелось быть такими родителями, и именно поэтому мы соглашаемся. И еще потому, что ситуация вышла у нас из-под контроля.

Я много думаю о маленьком светловолосом мальчике, которого я родила слишком рано и вырастила в одиночку. О первых годах жизни в общей комнате, о его кровати рядом с моей, о том, как он засыпал только тогда, когда кто-то держал его за руку. Как он всегда был самостоятелен и как мы гордились друг другом: я — им, потому что он сам все понимал, а он — мной, потому что я была молодой классной мамой, которая не держалась за него из корыстных побуждений. Как легко он переехал в Гамбург, когда я познакомилась с Оливером, как быстро вписался в незнакомую ему жизнь обыкновенной семьи с отцом, матерью, ребенком. Я не могла не вспомнить нашу свадьбу, где он позировал для фотографии с нами перед загсом: в тесном костюме и со слишком коротко остриженными волосами он напоминал румынского сироту. И я отлично помню его первый день в школе в Гамбурге, когда мы оба с большим волнением ехали на незнакомом метро через незнакомый город в незнакомую школу. Как хорошо он со всем справлялся, и не к чему было придраться. Несмотря на то что зачастую быть моим сыном — это сплошное приключение.

Когда мы вечером закрываем магазин, это вовсе не значит, что мы заканчиваем работать. Кроме приема товаров, с которыми мы не справились в течение дня, пополнения запасов и бухгалтерских дел, вечером, конечно, всегда есть возможность немного увеличить суточный оборот. На мероприятии под названием «книжный стол»[8].

Чем чаще я участвую в подобных мероприятиях, тем страннее они мне кажутся. Почему люди отрываются вечером со своего уютного дивана, чтобы кто-то прочитал им книгу? На неудобных стульях, при резком освещении и посредственном качестве звука. Да и вино после этого обычно хуже, чем то, что есть дома. Кроме того, нужно признаться, что не все авторы хорошо читают вслух. Конечно, таких людей, как Свен Регенер или Рогер Виллемсен, можно слушать часами, даже если они зачитывают телефонный справочник Дюссельдорфа, и, конечно, есть писатели, которых истинные фанаты просто обязаны увидеть вживую, — известных, тех, кем вы восхищались всю свою читательскую жизнь, — но их можно пересчитать по пальцам одной руки.

Поскольку цель чтения состоит также в том, чтобы автор продал книги, то, конечно, оно не обходится без книжного стола. За ним, как правило, присматривает книготорговец.

Так как книжные столы редко приносят прибыль, а сверхурочная работа стоит дорого, то вечерние мероприятия обычно являются делом начальника, точнее начальницы. В конце концов, я ничего не стою. Именно так я провожу много вечеров в году: сижу в самом продуваемом углу зала для мероприятий за столом с книгами и маленьким ящичком для денег. У меня нет ни имени, ни должности. Я обслуживаю книжный стол.