Меня зовут Феликс

Глава 6

≪Я слишком долго жил один, и

уже поздно учиться жить с кем-то≫.

Я был последним, с кем виделся отец перед смертью. Мне тогда было десять. Стояла теплая погода. Дома после уроков я возился с фанерой, пытаясь лобзиком вырезать из нее какую-то фигуру, не помню какую. Отца не было уже неделю. Как-то вечером ему стало плохо, и мать вызвала скорую. Тогда я подумал, что это она виновата. Сколько себя помню, они никогда не ладили, ругались, мать постоянно огрызалась и иногда вовсе не отзывалась, когда он к ней обращался. Я тогда мечтал, чтобы они развелись. У нас в классе был мальчик, родители которого были в разводе, и он выглядел вполне счастливым: с понедельника по четверг он жил с матерью, а в остальные дни — с отцом. Подарки на новый год он получал от обоих родителей, причем часто они соревновались между собой, чей подарок будет лучше. А когда нужно было выпросить что-то, мой одноклассник всегда начинал свою просьбу со словами: «Ма, папа мне не разрешает, но ты же разрешишь?» — и естественно получал то, что хотел. А потом манипулировал в обратную сторону: «Папочка, мама говорит, что нельзя, но, может, мы ей не скажем?» — и опять получал желаемое. Я очень завидовал однокласснику, но не из-за подарков, а потому что он не слышал ссор не любящих друг друга людей. Вот почему до сих пор, когда я слышу, что родители не разводятся ради детей, мне это кажется глупостью. Несчастными детей делают неспокойные отношения в семье. Я в этом точно уверен, потом что сам не был счастлив.

Однажды мать в сердцах крикнула отцу в след: «Чтоб ты сдох». Я испугался, потому что думал, что всё, что говорят матери в гневе, сбывается. С этого дня я подсознательно ждал смерти отца. И вот этот день настал. Позвонили из больницы, где лежал отец, и сказали, что он попросил книги. Я не стал дожидаться матери, схватил с полки «Белого вождя» и побежал в больницу. Она была недалеко, по пути к школе. Но в тот день мне казалось, что расстояние, которое я обычно преодолевал за пятнадцать минут, растянулось до бесконечности. Я шел, а дорога не кончалась. Я боялся, что никогда не доберусь до больницы, казалось, что отец умрет, а я его не увижу. Последние нескончаемые сотни метров я бежал. Добрался до входа и еще пару минут стоял, чтобы отдышаться. А когда вошел в вестибюль, то растерялся. Не знал, куда идти, не знал, к кому обратиться — и заплакал. Чтобы вы понимали мое состояние, скажу, что я очень редко плачу. Я не плакал даже когда старшеклассники разбили мои очки. И еще из-за кролика сильно расстроился, но об этом я расскажу позже. Спустя некоторое время ко мне подошла пухлая пожилая медсестра, попыталась меня успокоить и наконец провела меня по длинному коридору и указала на палату. Набрав воздуха в легкие, как перед погружением, я вытер слезы и вошел.

Отец лежал в палате с еще четырьмя пациентов. Он показался мне по сравнению с ними очень старым, хотя на тот момент ему было около сорока пяти. Лежит. Пытается улыбнуться мне, но улыбка получается какая-то кривая. Я испугался: наверное, отец знает, что мать виновата в том, что он сейчас в больнице. Может он считает меня ее сообщником? Я подбежал, упал на него и обнял. Уже не плакал, просто лежал на нем, обхватив его худое тело, и молчал.

— Ты принес мне книгу?

Отец попытался отвлечь меня от мыслей, о которых, возможно догадывался.

— Да, пап, — я достал ее из-за пазухи и протянул ему.

Он силился дотянуться, но рука оказалась слишком слаба.

— Положи на тумбочку. Я потом возьму. Сынок, — он замолчал, потом продолжил. — Береги мать.

Вечером по телефону сообщили, что отец умер. Мать громко плакала, но утром уже была обычной — раздражительной и нервной. И тогда я снова подумал о том, что как прекрасно было бы, если бы они вовремя развелись. Что случись это, отец, может, прожил бы до восьмидесяти лет, и пусть он опять умер бы в больнице и пусть я опять был бы последним, кто его видел.

Любил ли я отца? Не знаю. Иногда сложно сказать, любишь ли ты своих родителей, потому что их принято любить. И для того, чтобы не любить и открыто говорить об этом, нужна очень веская причина. Но ребенку достаточно малейшей обиды на родителей, чтобы начать сомневаться в этой любви. После смерти отца я точно могу сказать, что мать свою я не люблю. Я ее жалею, забочусь о ней, но не люблю. Потому что… Просто не люблю и все. И отец — только одна из причин. Ее ревность к моим друзьям, моим женщинам, ее желание показать свое превосходство, свою исключительность — все это соединилось в одну большую нелюбовь.

Нередко я замечаю в себе черты ее характера и очень боюсь того, что человек, который окажется рядом, будет вынужденно жить со мной, как когда-то отец жил с моей матерью. Может поэтому я боюсь связать свою жизнь с кем-то надолго, хотя где-то глубоко очень хочу этого.

В старости я буду очень ворчливым и бескомпромиссным. Я слишком долго жил один и, думаю, уже поздно учиться жить с кем-то. В более молодом возрасте, после предательства рыжей Насти, я делал несколько таких попыток. Но первую испортила мать, вторую — тоже. Первую испортила тем, что сама подобрала мне девушку и чуть было не женила на ней. Потом приревновала и развела нас. А я шел у нее на поводу.

Вторую попытку она пресекла из-за того, что не она мне нашла девушку, и моя девушка ей категорически не понравилась. Мы жили отдельно, но мать не давала нам по ней соскучиться, она постоянно придумывала причины позвонить и вызвать меня к себе: то ей было плохо, то слишком хорошо. Расстались мы с моей девушкой, конечно же, не из-за моих частых визитов к матери, но фон наших отношений омрачало именно ее поведение, ее отношение к моей личной жизни и ее ярый интерес к ней.

К своим дочерям матери относятся иначе. Меньше ревнуют и любят аккуратнее. Дочь для матери — отрезанный ломоть, все равно покинет родительский дом. А сын — прокормит, поддержит, поможет. Так сложилось исторически. С историей я спорить не привык, хоть иногда и пытаюсь смотреть на нее с разных ракурсов.

Будь отец жив, наверное, она не стала бы так усердствовать, пытаясь удержать меня при себе, и злобу свою распределяла бы скорее всего равномерно на меня с отцом. Но отца не было, а я был у нее единственным ребенком, которого она не хотела делить с другой женщиной.