Идти туда, где ты

- Вышло?! – ее глаза страшно вспыхнули. – Вышло?! Ты слышишь себя, девочка? Мне все равно, что у тебя вышло! Мне все равно, что тогда происходило! Мне не все равно, что из-за тебя я чуть сына не потеряла!

Алиса перевела взгляд на нее, открыла рот, но спросить не решилась. Спрашивать и не надо было. Макарову несло. Она схватила ее за плечи, встряхивала и кричала, глядя ей в лицо:

- У тебя у самой дочь! И не дай бог тебе, слышишь? Не дай бог когда-нибудь тебе вынимать собственного ребенка из петли! Я в последнюю минуту успела, ты понимаешь? Он там… в ванной… на бельевой веревке! Ему минуты оставались. И если бы я не приехала, если бы я случайно не приехала проверить, что с ним, потому что он на звонки не отвечал несколько дней! Тебе никогда не понять! И я не хочу, чтобы ты понимала, потому что это страшно!

Алиса молчала. На такое нечего говорить. Она молчала и позволяла трусить себя, чувствуя, что так же сильно встряхивается от рук Валентины Павловны сердце.

- А сейчас ты явилась снова мучить его! Что ты от него хочешь? Ты и так забрала все! Что тебе еще нужно! – разрыдалась, в конце концов, Макарова и медленно села на диван, выпуская Алису из рук. Ее рот некрасиво кривился, она прижимала к нему ладонь, но та не могла удержать лающих, всхлипывающих звуков, которое издавало горло. – Он тебя любит, - забормотала она, сбиваясь, - привязала к себе… чем ты его привязала? Что ты такое ему дала, что он ни на кого не смотрит больше?..

- Если я уеду – вам станет легче?

Валентина Павловна вздрогнула. И взгляд ее чуть разъяснился.

- Уедешь? Правда уедешь? – она глухо выдохнула – так, что было похоже на стон. - Мы его тогда в Мюхнен увезли, чтобы он забыл тебя… а он не забыл. Оказывается, никогда не забывал… Если ты ничего не можешь дать ему, то хоть от боли избавь. Он тебе не нужен, сама же понимаешь.

- Не нужен… - тупо повторила за ней Алиса. Макаров прав. Двенадцать лет прошло – ничего не меняется. – А вам нужно, чтобы я уехала. Ладно!

- Обещаешь?

- Да.

У Макаровой в горле разом пересохло. Она смотрела на Алису и не верила. Ненавидела ее и не верила. Когда-то эта девочка кричала ей, что будет с Ильей столько, сколько ему будет нужно. И исчезла из его жизни таким страшным способом. Теперь она уходит без борьбы. Почему? Как?

- Спасибо, - севшим голосом проговорила Валентина Павловна и стала оглядываться по комнате в поисках чего-то, за что могла бы зацепиться, чтобы не разрыдаться еще сильнее. Потому что не хотела чувствовать ничего человеческого к этой женщине. Кресло. Старые тюлевые занавески. Допотопный телевизор. Ковер с дурацкими зелеными ромбиками – безвкусная геометрия. Сервант с десятком фотографий. Она снова глянула на Алису и попросила: – Можешь принести мне воды, пожалуйста…

Алиса быстро поднялась и скрылась в коридоре. А Валентина Павловна устало закрыла глаза. На одно мгновение. Собираясь с мыслями. Вывернулась наизнанку, рискуя всем на свете. А что получила в ответ? Откуда это царапающее чувство, что все уже было? Что однажды она уже все испортила! Ведь никогда не чувствовала вины!

Макарова вскочила с дивана, слыша, как на кухне Алиса звенит стаканами и набирает воду. И снова стала озираться вокруг. Не выдержала. Подошла к серванту. Обычный советский сервант с фотографиями. Как у бабушки. История семьи Куликовской. Тоже обычная история. От черно-белого до цветного. И две совсем новые, свежие, цифра. Девочка лет десяти-одиннадцати. Коса светло-русая, челка, закрывающая лоб, глазищи огромные, знакомые, до сумасшествия знакомые. И длинный вытянутый подбородок, делающий ее мордашку немного забавной и ужасно упрямой. К горлу подкатила тошнота, и Валентина Павловна медленно протянула руку к серванту, но так и не дотронулась до него.

- Возьмите, - услышала она рядом.

Алиса протягивала ей стакан.

- Это твоя дочь?

- Это Соня, - кивнула та.

- Соня? – удивилась Валентина Павловна. Будто бы ребенок с этих фотографий не мог носить обычного нормального имени.

- Она сейчас в Испании, - зачем-то сказала Алиса.

- На море?

- Вообще-то испанский подтягивает, но и море тоже.

Макарова сглотнула, забрала, наконец, стакан из рук Алисы и быстро осушила его. Илья легко осваивал языки, но всегда ленился. Впрочем, английский и немецкий выучил – и то хорошо. Едва удержавшись от того, чтобы это озвучить, она подумала, что начинает сходить с ума.

- Я… домой поеду, - с усилием произнесла Макарова, - прости, что я здесь…

- Вам такси вызвать?

- Нет, не нужно… я сама… Я пройдусь.

Алиса закрыла за ней дверь и вернулась в комнату. Подошла к фотографиям – ее всегда удивляла мамина привычка устраивать галерею, и сама же ей поддалась, теперь здесь были уже и Сонины фото.

Алиса вспомнила те несколько недель, когда узнала, что беременна. Первой мыслью было найти Илью. Он должен знать, ведь это и его ребенок тоже. Он имеет право, и если он захочет… Только с чего ему захотеть? Ему не нужна она сама, так с чего вдруг ему должен понадобиться ее ребенок?

Они ему не нужны. Он прекрасно проживет без них.

И пусть живет!

Она уедет – все успокоятся. Она успокоится

Чувствуя, как сильно ее знобит и колотит, обхватывала себя руками. Не помогало. Нужно было выпить что-то… Успокаивающее. Обезболивающее. Обездушивающее.

Алиса медленно побрела на кухню. Порылась в ящике над рабочим столом, где мама держала лекарства. В нос ударил сильный запах – вспомнила, что, кроме нашатыря, давно и ничего там нет. И тот лучше бы выбросить. Схватилась за голову, ощущая, как спутываются все ее реальности – спутываются или сходятся здесь, в этой точке?

И не выдержала. Взяла телефон и набрала Илью.

- Приезжай завтра, задание есть.

***

Сном удалось забыться только под утро. Под боком мурчал Францевич, и этот звук – реальный, нормальный, привычный – многократно отдавался в нем самом, заполняя собой действительность. Нужно что-то решать. Нужно что-то делать. Это не он, это кто-то другой сейчас рефлексирует. Макаров так не умеет. Макаров, очертя голову, бросается в самую гущу и побеждает.

Только на сей раз он не нуждался в победах. Он уже очень давно в них не нуждался. Он отчаянно желал отыскать собственную жизнь на развалинах. Ту, в которой у него будет его женщина, его дочь, его дом. Все остальное оказывалось неважным.

Нужно пройти этот странный путь, чтобы однажды прийти к себе.

Беда лишь в том, что он не представляет, как сказать… как вообще можно сказать обо всем, чем он переполнен сейчас, так, чтобы Алисе это тоже стало нужным. Может быть, он ошибается. Может быть, она изменилась так сильно, что надежда для него потеряна. Может быть, сердцевину, ту самую, что еще помнит, он сам когда-то и вынул. А чем теперь заполнена пустота, не знал.

В сон проваливался тяжело, словно падал в яму. Просыпаясь несколько раз подряд. И каждый раз хватался за телефон, чтобы посмотреть, сколько прошло времени.

Самый продолжительный провал был последним. Проспал около часа. Проснулся в половине седьмого. Встал и поплелся на кухню. Васьки не наблюдалось, видимо, еще не поднялась. Сварил себе кофе. Простой, черный, без сахара и изысков.

Накормил кота сыром, от которого тот дурел и орал на всю округу. Сам свой кофе выглушил быстро, даже не пытаясь ждать, когда он остынет.

И к девяти парковал машину у Алисиного дома. Предчувствий не имелось никаких. Понимание было – сейчас случится что-то похуже, чем в прошлый раз. Иначе все теряет смысл. С тем и звонил в ее дверь. Снова. Стучите – откроют. Чушь собачья! Если не хотят – никогда не откроют.

Дверь отозвалась на звонок быстро – скрипнула и отворилась. Алиса, в джинсах и рубашке, совсем не домашних, выглядела так, словно знала, когда он приедет. Покрасневшие глаза выдавали скорее бессонную ночь, чем слезы.

- Проходи, - как обычно, сказала она негромко, и голос ее прозвучал устало и глухо.

В углу прихожей стоял громоздкий чемодан. Рядом на стуле валялась небольшая сумка. Забавно, что подобные предметы иногда оказываются приговором.

- Доброе утро, - проговорил Илья, отводя взгляд от угла и возвращаясь к Алисе. – Я не слишком рано?

- Нормально.

Она не смотрела на него. Постояла мгновение на месте и отошла к стулу, взяла сумку и перекинула ее длинный ремень через плечо. От этого ее «нормально» внутри все сжималось.

- Сегодня душно, - зачем-то сказал он, имея единственным желанием – немедленно отобрать эту чертову сумку, бросить на пол, а Алису утащить в комнату и никуда не отпускать.

- Отвези меня в аэропорт.

- Что?

- Отвези меня в аэропорт. Это задание.

- И всё? – глаза его темнели. Болью? Гневом? Разочарованием?

- Всё!

Макаров сглотнул, будто сопротивлялся затягиваемой на шее петле. Это она и делала. Затягивала.

- Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил?

- Ну пусть будет так, - она пристально посмотрела на Илью, впечатывая в память его лицо. Пусть ее воспоминания наполнятся, как мамин сервант, его образами – таким, каким он был теперь.

- Мне кажется, ты жульничаешь, Алис.

- Почему ты так решил?

- Лишаешь меня хода.

- У тебя еще есть немного времени, - усмехнулась она.

- Сколько?

- Несколько часов. Для твоей ерунды – более чем достаточно.

Илья криво усмехнулся. Снова глянул на чемоданы. Его ерунда требовала целой вечности. Которой не было.

- То есть можно авансом? – медленно спросил он.

- Да хоть наложенным платежом! – не сдержавшись, выкрикнула она.

- Поцелуй меня.

Алиса рассмеялась и подошла близко к нему. Прижала губы к самому его уху и медленно говорила:

- Я не должна была приезжать, я знаю. Мертвые обязаны оставаться в прошлом. И не мешать жить живым.

Потом оплела его шею руками, быстро скользнула губами по щеке и поцеловала. Нежно и привычно, как если бы целовала его всегда с самого первого поцелуя на виду у каменных львов. Илья притянул ее теснее к себе, обхватил руками тонкое тело, и ладони его скользнули под ее рубашку, касаясь кожи спины. Низко склонился к ней и ощущал, как запотевают очки. И каждое мгновение обрывалась душа в этом их поцелуе. Как он может отпустить ее? Как она может позволить себя отпустить? Они же вдвоем остались – друг у друга. И если бы можно было в поцелуе рассказать о собственной жизни, то он говорил. Лишь бы она только слышала!

Алиса отвернулась от его губ. Несколько мгновений не двигалась, не желая разрывать его объятия. Но обещания надо выполнять.

- Я оставлю тебе ключи от квартиры, - сказала она, отстраняясь. – Все твои бумаги в комнате, на столе.

- Зачем они мне теперь?

- Не знаю, Илья.

- Мы с тобой запутались, верно?

- Отвези меня, пожалуйста, в аэропорт, - упрямо настаивала Алиса.

- Как скажешь, родная, - мягко улыбнулся он и взял ее чемодан.

Пока ехали – не разговаривали. О чем? Лишь урчал мотор да шуршали шины – машины Ильи и проносящихся мимо. Алиса смотрела в окно, ничего не замечая. Она знала, что Илья везет ее в аэропорт, и она должна улететь. Представляла, как сядет в самолет и будет заставлять себя не думать о том, что происходило с ней в Питере. Лучше думать о Соньке – загоревшей и довольной. Дочь – единственное, что есть у нее постоянного и своего. Все остальное – чужое.