Богом данный

Глава 5. Лиза

Уму не постижимо, но он спал. Просто спал лёжа на ковре, раскинув руки в разные стороны. Грудь мерно вздымалась, но я боюсь на него смотреть. Сижу рядом, руку держу на его лбу, словно решила температуру ему померить да так и осталась… посидеть рядышком. Руку убрать тоже боюсь, мало ли, вдруг проснётся, и вспомнил, что не додушил…

Я просидела так час, благо на стене часы огромные. Один раз дверь тихонько приоткрылась, в комнату заглянул один из охранников, подарил мне гневный взгляд и снова скрылся. У меня рука затекла и спина болит. Утомившись ноги вытянула, попала пяткой как раз в мокрое пятно от виски. Ещё через полчаса решилась отнять руку и… безмятежность со спящего лица словно ветром сдуло. Я торопливо поменяла позу и положила на лоб другую руку, та слишком устала.

Ещё через тридцать самых тоскливых в моей жизни минут я решилась на него посмотреть. Я и раньше смотрела в его лицо, но Черкес подавлял, вынуждал отвести взгляд. А теперь — совершенно беззащитен, эта мысль даже пугает. Он красив. Причём красив практически классически — ровный нос, пожалуй, чуть длинноват, но это его не портит нисколько. Изящный изгиб скул, мужественный подбородок. Я знаю, что глаза у него серые. Губы… вот ещё немного пухлее и смотрелось бы женственно. Идеальные губы, чётко очерченные… Сейчас, когда он спит, он кажется ангелом. Это если забыть, что проснувшись он обещал меня убить…

Вдоволь изучив лицо своего, подумать только — хозяина, я вернулась к шрамам. Скпал Черкес на спине, но я уже знала — там шрамы тоже есть. Один шрам, который по диагонали пересекал грудь, словно деля её на две части, была даже красив. Я едва касаясь провела по нему пальцем, он был идеально ровным. Чем можно было нанести такую рану? Наверняка холодное оружие, острое, словно скальпель, и удар был стремительным. Хотя, возможно я слишком романтизирую и все было гораздо проще и банальнее. Остальные шрамы казались наскоро собранной мозаикой, элементы которой были белого, розового, насыщенно красного цвета. Словно кисть обмакивали в краски хтих цветов, и наскоро рисовали ужасную картину на чужой коже.

Эти шрамы начинались у пупка, спускались к паху, под пояс брюк, поднимались к подмышечной впадине. Их я тоже потрогала — кожа неровная, но отторжение или брезгливости не вызывала.

— Наверное тебе было очень больно, — прошептала я.

Хотелось сказать это со злорадством, но неожиданно не получилось. Поймала себя на мысли, что мне его… жалко. Воистину, бабы дуры. Он купил меня, позволил своей собаке гонять меня по саду, обещал убить, едва не придушил, а мне его жаль. Или уже стокгольмский синдром? Если так, то дайте мне таблеток, я хочу изгнать это из себя.

— Ты не достоин моей жалости, — снова шепчу я. — Да кого я обманываю? Тебе она просто не нужна…

Бросила взгляд на окно — шторы сомкнуты неплотно, сквозь них пробивается свет, падает яркой полоской на ковёр. Слишком далеко от меня, я бы дотянулась до этого кусочка солнышка… Я любила осень. И дожди любила, правда, больше ими в окно любоваться. Очень любила холодную и ясную осень. Когда по утрам морозец, пар изо рта, пол ногами хрустит подмерзшая трава и листья, деревья голые, а небо синее-синее, такое прозрачное, что кажется, просто упадёшь в него и сгинешь с концами…

Черкес спал уже три часа, я в который раз поменяла руку. Начала чувствовать себя матерью с крошечным младенцем, когда уснуть страшно, вдруг с ним что-то случится? И сидишь, смотришь на свое чадо не наглядное… только этому чаду больше трех десятков лет и росту в нем метр девяносто.

Сидеть больше невыносимо, я устраивают рядом на боку, убирая одну его руку — устроила её вдоль его тела. Так гораздо удобнее. Теперь его лицо совсем близко. Думаю, что подверг тебя такой боли? Какое чудо позволило остаться твоему лицу таким же красивым, не коснувшись его ни единым пятном боли?

— Кто ты такой? — спросила я.

Черкес не ответил. Зато повернулся на бок и подмял меня под себя. Получилось весьма по-хозяйски. Носом уткнулся в мою косу, одну руку на меня закинул, ногу даже. Зато мои руки наконец освободились. Он горячий такой, у него наверняка температура, славно, что камин погас. С негодованием думаю о его прислуге — лучше бы аспирина принесли, чем виски. А ещё с тоской думаю, теперь точно убьёт… Такие люди не показывают свою слабость, а я лицезрела целый букет различных её проявлений. Он этого не простит, точно.

А Черкес, не зная, какие мысли бродят в моей дурной голове, тяжело вздохнул, стиснул меня своей ручищей, а потом прошептал имя. Женское, чужое, совершенно мне незнакомое.

— Ванда…

Он шептал ещё. Его шёпот был горячим, пах виски, от него мурашки по коже. Мне страшно. Я пытаюсь разобрать слова, но шёпот бессвязен, а сон явно мучает его — тело напряглось, дыхание сбилось. Я вывернулась из его объятий, повернулась, опираясь о локоть. Безмятежности в его лице больше нет, губы сжаты, высокий лоб избороздили морщины.

— Тссс, — говорю я. — Спи, все хорошо.

Касаюсь пальцами его лба, разглаживаю морщинки, каждую… думаю, могла бы просто приду шить его подушкой, а сама страдаю… херней страдаю. Но убить я не смогу, пусть лучше спит, когда он спит мне спокойнее.

Я устроилась рядом так, чтобы он не обнимал меня больше, но мог касаться — так он явно спал крепче. Закрыла глаза. Потом уснула, неудивительно даже, ведь пытка спящим Черкесов длилась уже несколько часов. Когда проснулась — совсем темно, полоски света из-за штор больше нет, камин давно погас. У меня секундная паника, которую я не могу контролировать, лишь усилием воли я не кричу.

Совсем темно, слишком темно, огромная комната прячет от меня Черкеса, я знаю, что он проснулся, чувствую это, мне кажется я даже слышу его дыхание. И встать страшно, я ползу на четвереньках, а потом утыкаюсь лбом в какую-то мебель, наверное, стол.

— Ты как зверушка, — говорит Черкес. — Вроде милая, но дикая какая-то, и ни хрена непонятно, что там в голове твоей.

Пытаюсь определить откуда идёт его голос. Много ли в нем ярости? Может он выспался и подобрел? Сомнительно, но отменный сон творит чудеса… мне бы чудо не помешало, хоть какое-нибудь, хоть крошечное.

— Ты зачем пришла? — спрашивает он. — Зачем сюда пришла?

Это точно стол. Большой рабочий стол. Хочется залезть под него и закрыть глаза — я в домике. Домик эти гарантированная защита, жаль только, что мне давно не восемь лет. Голос Черкеса достаточно спокоен, но этот человек пугает меня своей непредсказуемостью.

— Говори.

— Я просто хотела, — торопливо и сбивчиво начинаю объяснять я, — просто хотела понять, зачем я здесь…

— Поняла?

— Нет.

Черкес хмыкнул, щёлкнула, зажглась зажигалка, осветив его лицо. Он сидел в кресле, все так же, без рубашки, босые ноги, завернутые джинсы. Теперь я хотя бы знаю, где он находится. В случае чего просто побегу в другом направлении.

— Моя голова… как ты это сделала?

Я вздохнула — как объяснить?

— Я умею… успокаивать животных. С людьми никак не получалось, но я умею успокоить паникующее животное…

— Животное?

Черкес засмеялся, от его смеха в этой кромешной тьме мне ещё более жутко, чем было до этого.

— А если я натравлю на тебя Вельзевула?

— Не надо, пожалуйста…

Черкес хмыкнул, затушил сигарету, с хрустом потянулся — я догадалась. Видимо, ему и правда лучше стало… И не похоже, что намерен меня убить.

— Сергей!

Дверь мгновенно открылась, впустила в комнату яркий свет, который вынудил меня зажмуриться. В проёме выросла внушительная фигура охранника, он замер, ожидая приказаний.

— Отведи её обратно… И крыло закрой, погуляла и хватит.

Мужчина шагнул ко мне, крепко ухватил меня за локоть и повел прочь. Я обернулась, но Черкеса в темноте разглядеть не смогла. Мужчина ведёт меня, в коридорах этой части дома ночники по стенам, а я никак не могу понять, который час вообще? И миллионы вопросов в голове, все до единого без ответа.

— А кто такая Ванда? — решилась спросить я.

Охранник замер, словно натолкнувшись на невидимое препятствие, больно стиснул мою руку — синяк будет. Дёрнул меня, вынуждая повернуться к себе лицом. Он был спокойным и невозмутимым, этот человек, иногда мне даже казалось, что он мне сочувствуют.

— Ты совсем тупая? — спросил он с нажимом. — Совсем? Если ты ещё раз спросишь у меня, я разобью тебе лицо. Спросишь у хозяина… значит жить надоело.

И дальше меня потащил, на первый этаж. В проеме одной из дверей стояла старуха. То, что меня волокут за собой её не возмутило нисколько.

— Спал, да? — с надеждой спросила она.

Охранник кивнул, а старуха перекрестилась. Чудные дела творятся, Господи.

В крыло, которое являлось моей персональной тюрьмой вёл высокий арочный проход. Двери тоже имелись, но они всегда были открыты. А теперь меня собирались запереть.

— Ну пожалуйста, — попросила я. — Не стоит. Я буду мышкой.

Единственное, что меня успокаивало, так это то, что я могу в любой момент выйти из комнаты. Теперь по сути тоже могла, но тюрьма стала лишь немногим больше.

— Девушка, — вздохнул охранник. Почему-то меня никто не называл по имени здесь. — Это очень старый дом. Доподлинно известно, что здесь имеется три потайных хода. Два мы нашли и отреставрировали, а третий ещё нет. Этот дом полон загадок. Вы можете просто повернуть не туда, а потом мы вас и с тепловизором не найдём.

— Глупости, — возмутилась я. — Не сожрёт же этот дом человека…

— Один раз сожрал, — ответил он. — Идите.

Втолкнул меня в мою часть коридора, закрыл двери. Заскрежетал замок. Я решила действовать на опережение — побежала на второй этаж. Здесь была вторая лестница, которая соединяла моё крыло с другой частью дома. Но… не успела. То ли Сергей бегал куда быстрее, то ли просто попросил кого — заперто. Эту часть дома я изучила достаточно, поэтому знала все ходы и выходы из неё, и все они были перекрыты.

Ночью царила полнейшая тишина, если не считать скрипов, которые издавал старый дом. Я стала жалеть, что у Черкеса немой пёс — лаял бы хоть в саду, все легче. И честное слово, я с тоской вспоминала притон Виктора, там хоть живые люди были, пусть шлюхи и моральные уроды… Окно я открыла нараспашку, плевать на холод, мне хотелось хоть каких-то звуков. Так я узнала, что ночью Черкес уехал, машин не видно, но судя по всему от дома их тронулось несколько — высочайшая персона наверняка ездит с эскортом.

В следующие три дня единственным человеком, которого я видела была старуха. Она приходила трижды — завтрак, обед, ужин. Я пыталась было бастовать и устроила голодовку, но ни к чему она не привела — старуха просто игнорировала меня, молча утаскивала полный поднос обратно.

У меня имелось две футболки, один свитер, одни джинсы и три штуки трусов. Раньше был ещё и лифчик, но я привела его негодность. Наверняка в доме была прачечная, но старуха не спешила мне угождать, в её обязанности входила только кормежка, поэтому каждый день у меня в ванной сушилась очередная смена одежды. Я даже стала думать, что просто сошла с ума, и возможно вообще нахожусь в психушке, а весь этот странный дом — мой глюк. Единственное, что было материальным — скрипка, на которой я не могла играть. Я доставала её из футляра, нежно гладила изгибы, и пыталась воскресить в памяти любимые мотивы. Начинаю тихонько напевать, лакированное дерево согревается, под моими ладонями, а потом… потом я вспоминаю, что так же нежно разглаживала морщинки на лбу Черкеса. Он украл у меня и это, даже чувство единения с молчащим музыкальным инструментом…