Богом данный

— Кто здесь? — спрашиваю я и кручу головой по сторонам, пытаясь уловить движение в темноте.

Тишина. Я срываюсь и бегу, даже не понимаю, куда, где этот чёртов забор вообще, кругом одни деревья и скользкая трава под ногами, и темнота. Теперь я явственно слышу шаги за спиной. И хриплое, тяжёлое дыхание, которое не может принадлежать человеку. Делаю рывок вперёд, вкладываю в него все отчаяние, кажется, ещё немного — взлечу. Но… неприспособленные для бега по размякшей траве подошвы кед просто разъезжаются в стороны, колени подгибаются и я больно падаю на спину, на свою скрипку, ремень со скрежетом рвется и я сползаю с футляра на холодную землю. Пытаюсь вдохнуть воздух, он холодный такой, а мои лёгкие будто спеклись, а потом на меня падает это…

Оно огромно. Сначала мне кажется, что оно огромно, оно, словно демон из самой преисподней. От страха перехватывает дыхание и я даже закричать не могу, хотя поверьте — мне этого хочется. Меня обдает тёплым дыханием и челюсти просто смыкаются на моем горле. Я чувствую их кожей, но животное не делает ничего, чтобы идти дальше. Оно лежит на мне, прижимая своим весом к земле, шумно дышит, его слюна стекает по моему горлу. Я боюсь шевелиться и понимаю — не стоит и пытаться. Я стараюсь даже не вдыхать глубоко, хотя вот это с такой тушей сверху совсем не сложно.

— Хороший мальчик, — слышу я. — Молодец.

Повернуть голову не могу, скашиваю взгляд. Глаза к темноте уже попривыкли, я различаю силуэт. Щёлкает зажигалка, доли мгновений вижу его лицо — оно спокойно.

— Ты конечно бегала по дому добрых полчаса, — это уже мне адресуется, — но все равно умница. Хватило ума не кричать, крикнула бы, он бы тебе горло разорвал… Вельзевул бразильский фила, один из лучших представителей породы. Одна беда, переболел в детстве пневмонией, и теперь лаять не может… бегает молча.

Сел рядом на корточки, выдохнул дым, потрепал пса по холке. А это действительно, пёс, чтобы мне не казалось.

— Скажите ему, — охрипшим голосом прошу я. — Чтобы он меня отпустил.

Пёс ворчит, ему не нравится, что я разговариваю, клыки чуть смыкаются. У меня в голове от страха звенит и мысли путаются.

— Ты явно ему понравилась, — продолжает Черкасов. — В прошлый раз такого же беглеца он загрыз насмерть. Но не бойся, при мне не тронет. Он гораздо умнее большинства людей.

— Пожалуйста…

Он словно не слышит меня. Курит неторопливо, когда затягивается, огонёк сигареты вспыхивает оранжевым и чуть освещает его лицо. Затем отбрасывает недокуренную сигарету и внимательно меня разглядывает, словно может видеть в эту темень.

— Как тебя зовут?

— Муромская Елизавета Владимировна, — послушно отвечаю я.

Спорить явно не время. Черкесов вздыхает так, словно недоволен моим ответом.

— Как тебя назвали при рождении?

— Так же…

Он поднимается на ноги, и я боюсь, что он просто уйдёт и оставит меня на съедение своему монстру. Но он просто ходит размеренным шагом от одного голого дерева, к другому. Пёс сосредоточенно дышит и все также крепко удерживает моё горло.

— Вы приехали в наш город буквально из ниоткуда. Мои люди не смогли найти начальной точки вашего путешествия. У тебя нет документов.

— Мой брат… у него часто были проблемы с законом. Поэтому мы часто переезжали с места на место, я даже не могу вспомнить всех городов, в которых мы жили. В этом задержались, потому что мама умерла, а меня Василёк не слушался.

— Василёк? Я слышал, что вашего брата звали Андреем…

Земля подмерзшая, но едва схвачена морозом. Земля тянет моё тепло и тает, пачкая ледяной грязью мою кожу. Я закрываю глаза, пытаясь отрешиться от пугающей и абсурдной ситуации.

— У него глаза были волшебные… Синие, таких не бывает. Как васильки. Это мама придумала…

Черкес закуривает следующую сигарету, пожалуй, он слишком много курит, но какое мне до этого дело? Главное, чтобы не умер, пока не велит этой псине меня отпустить. А потом пусть умрёт сотню раз, самыми изощренными способами…

— Документы?

— Не ко мне вопросы. У меня все отобрали. Спрашивайте у Виктора.

Сигарета летит на землю, и вот теперь Черкесов точно уходит. Тьма, царящая в саду проглатывает его, словно и не было. А может это дом… я плачу и две горячие дорожки слез стекают вниз, одна затекает в ухо и щекочет, мне хочется почесать его, но даже этой малости я лишена. Пёс.

— Вельзевул! — зовёт Черкес.

Пёс нехотя выпускает моё горло и трусит вслед за хозяином. Я все ещё не верю, что свободна, даже жива. Свобода моя понятие относительное, но на моем горле нет клыков… я хочу вытереть кожу, но нечем. Срываю короткую колкую траву и лихорадочно тру обслюнявленную псом шею.

— А я? — кричу я Черкесову вслед.

Ответ доносится не сразу.

— Можешь остаться здесь, но имей ввиду, я уйду и Вельзевул вернётся. Для него ты нарушитель границ его территории.

Шарю руками по траве — где же моя скрипка? Нахожу, прижимаю к груди и снова бегу, теперь уже туда, откуда доносился голос Черкесова, обратно в страшный и тёмный дом.