Богом данный

— Зачем?

— Виктор час с Черкесом говорил… настало получать за грехи свои, Лизавета Муромская.

И снова засмеялся. Вышел, хлопнув дверью. Я метнулась следом — заперто. Потом к окну, но это уже из категории фантастики — четвёртый этаж. Может и правда, в петлю? Но… странным образом хотелось жить. А ещё отчего-то верить, что человек, который просто вытер ноги, когда его об этом попросили, в этом мире отморозков, хоть чем-то отличается от них. А ещё я понимала — не сделаю, что попросили, они придут и сделают сами. О, они гораздо сильнее и изощреннее меня. Я вытряхнула пакет — в нем платье. Оно невероятно лёгкое, голубого цвета. Оно как небо, но не то, что сейчас. Это майское небо, невесомое и бесконечное…

Я приняла душ и даже не разревелась. Толку реветь? Расчесала мокрые волосы. А затем надела платье. Оно определённо не было новым. Легко пахло незнакомыми мне духами, сладкими и терпкими одновременно. Я могла бы сказать, что мне противно надевать чужую одежду, но после нескольких месяцев в аду моё мировосприятие несколько изменилось. Туфель к платью не было, поэтому я надела свои кеды, и принялась ждать.

Пришли за мной только через полчаса, когда мои волосы уже чуть подсохли и стали завиваться — вообще, они у меня прямые, но от влажности вьются. Стас открыл дверь, увидел меня в платье, хмыкнул, показал на выход, я послушно пошла. Иду и высчитываю, смогу ли убежать? Нет, сейчас не смогу. Быть может потом, когда они перестанут быть такими бдительными… Вниз, через подвал в контору, в кабинет Виктора. Черкес здесь, я сразу же узнаю его спину, прямую и напряженную. Он оборачивается, смотрит на меня, очень внимательно смотрит, а потом кивает и меня вытаскивает в коридор.

— Собирай манатки, — хохотнул Стас.

— Зачем?

Я настолько растеряна, что не понимаю ничего, совершенно ничего.

— Тебя продали, барышня-крестьянка. Как крепостную. Раз и не стало Лизы.

— Как продали?

Мне никто не отвечает. Я понимаю одно — сейчас меня отсюда увезут. Куда — непонятно. И радоваться этому факту не выходит. Это место — мой персональный ад, но он мне знаком, до самого последнего котла, в котором булькают души грешников. А впереди — неизвестность, и я не хочу в неё, не могу, не буду.

— Лови.

В меня бросили пуховиком. Одна из немногих моих вещей, которую я с собой принесла. Купить новый мне было не на что, а тогда я наивно надеялась, что он будет мне нужен. А по факту — просто не выходила на улицу. Кстати, сапог у меня нет… дрожащими руками натянула старый пуховик на небесное платье, застегнула молнию. Она, упрямица, всегда барахлила, а сейчас застегнулась, словно по маслу.

И стою, в пуховике, платье, в кедах, к груди прижимаю рюкзак со своим барахло. Рюкзак большой и тяжёлый, но в нем почти нет вещей — большую его часть занимает футляр из полированного дерева, единственный уцелевший осколок моего прошлого. Пытаюсь осмыслить — не выходит. Смотрю на выход, такой невыносимо далёкий, и понимаю, что не выйдет — там всегда дежурит охрана. Это вообще на редкость защищённое место… из кабинета вышел тот самый парень, телохранитель.

— Чего стоишь? — грубо поинтересовался он у меня. — Давай топай.

Схватил меня за руку, потащил на улицу. Тут — капли с неба. Такие холодные, отрезвляющие. Тут лужи, вода сразу же пробирается внутрь тряпичных кед, хозяйничает там, я поджимаю пальцы ног — теплее не становится. Меня запихивают в машину, захлопывают дверь, ревет двигатель. Я кручу головой, пытаюсь увидеть Черкеса, куда он делся? Но… везут в неизвестность меня в одиночестве.