Глот

К очередному вояжу Глотова к таксофону я нашёл инструкцию повторного вызова. При условии, что местная АТС запоминает последний набранный номер, она могла сработать даже после того, как трубка окажется на рычаге. Прожав после нехитрых манипуляций повтор, я услышал гудки, а затем грубый недовольный голос:

— Соколов!

Я молчал, не зная, почему я, молодой педагог, этим вообще занимаюсь.

— Ааа... ты опять выходишь на связь, Блюхерёнок? Знаешь, скотина, есть такое хорошее выражение, «tourner mal», то есть тот, кто обернулся в конце концов неудачно. Так вот, попомни...

Я положил трубку. Видимо, Глотов доканывал какого-то мужика. Поэтому и таксофон.

А вот с жилищем Глотова всё оказалось не так просто. Иногда Никитка прибредал на первый этаж в сумерках, но ни одно из окон так и не загоралось. Может, Глотов любил потусить в темноте, хотя было непохоже, что в квартиру вообще кто-то зашёл.

Так оно, в общем-то, и оказалось.

Отираясь под окнами, я заметил смутное движение в продухе. За крохотным подвальным окошком, в бледном свете фонарей, вдоль запертых дверей брёл Глотов. Не боясь цепануть занозу, он вёл плечом по деревянной пристройке. Найдя нужную дверь. Никитка отомкнул замок и скользнул в сарайку.

Я караулил у продухи больше часа, ожидая, когда Глотов покинет кладовку. Вышедший с собакой жлоб отогнал меня, решив, что я закладчик. Я хотел крикнуть, что я географ, но тогда бы меня точно сдали в кутузку.

Утром, в осенней дождливой тьме, я караулил у продухи в том возбуждённом состоянии, какое бывает у охотника в засаде. До школы было идти минут двадцать, занятия начинались в полдевятого, а значит, Никитка появился бы самое раннее в полвосьмого.

Дверь сарайки распахнулась без пятнадцати девять. Оттуда появился заспанный Глотов. Он полусонно привалился к стеночке и побрёл к выходу из подвала. Ещё через минуту Глотов вышел под октябрьскую морось. Ещё через несколько я догнал его и зашагал рядом. Глотов даже не обернулся — шёл потеряно, бесцветно, совсем усталый. Курточка его была замарана.

— Никит, если тебе некуда пойти или у тебя какие-то проблемы, ты скажи. Мы с учителями поможем. Если тебя родители домой не пускают — ты тоже говори, я обращусь куда надо.

Продолжая идти, Глотов повернулся ко мне вполоборота, как-то по обезьяньи, одним только корпусом. На бледном лице раскрылся губастый рот.

— Ии-и-и-и!

Только сейчас, в плотной осенней мгле я осознал насколько же Глотов жуток. Было в нём что-то нечеловеческое, настолько неуловимое, что эта чуждость виделась даже в самом невинном, и плотный шестиклассник с едва намеченными чертами лица и мелкими глазами весь стягивался в огромный округлый рот, похожий на зёв червя.

Я отпрянул и поспешил на работу.

Дела в школе не клеились.

Ученики начинали посмеиваться, завуч как бы случайно посетила несколько моих уроков. Среди незамужних пронёсся слух, что я с прибабахом, и в учительской мне больше не предлагали печенья. Только Никитка был неизменен: с ехидным ии-ии-и тёрся где-то неподалёку и щерил свой богатый на зубы рот.

Однажды я застал Никитку в столовой. Он одиноко сидел в углу, а перед ним стояла полная тарелка манной каши. Я не сразу заметил в руках Никитки несуразную ложку: чуть больше чайной, но с длинным, как у лора, держалом. Никитка по самый кончик засовывал ложку в пасть, а затем доставал её, но не пустую, а полную каких-то белых комков, которые он выкладывал на тарелку.

В другой раз я нашёл Никиту по визгам из началки. Глотов отомкнул дверь к первоклашкам и бегал по огороженному коридору с растопыренными руками словно кур ловил. Сграбастывая малыша, Глотов улыбался ему прямо в лицо. Жертва обмякала, кулём валилась на пол, и Никитка ловил следующую.

Учителей нигде не было.

Я прогнал Глотова и решил, что так больше продолжаться не может.

Когда Глотов вновь укрылся в сарайке, я последовал за ним. Дверь в подвал была заперта на засов. Как в щель между мирами, я просунул в зазор школьную линейку и ступил на тёмную лестницу.

Из продух сочился холодный свет. Под ногами хрустел песок. Я шёл вдоль пристройки, пока не приблизился к нужной каморке. Задержав дыхание, постучал. Гулкий стук разнёсся по подвалу, и на секунду мне показалось, что Глотов с жутким криком вырвется из кучи песка в углу и побежит на меня, раззявив ехидную пасть.

Ответом была тишина. Только пылинки взметнулись в луче.

— Никит? Ты здесь?

Дверь оказалась заперта изнутри. Глотов был там: я видел, как он снял тяжёлый навесной замок и вошёл внутрь. Я вновь достал линейку. Жалобно стукнул откинутый крючок.

Никитки в чулане не было.

И спрятаться в этой клетушке ему тоже было негде.

Кто-то небрежно забросал пол картоном. Слева, на плечиках, висело несколько комплектов школьной формы. Я сразу узнал грязноватые Никиткины рубашки и залощённые брюки. На полу стояли его же ботинки. В грубом деревянном ящике лежали ранец и растрёпанные тетради с учебниками. Из них, как из кучи забытых игрушек, торчала детская палочка с красной мордой коня. Рядом валялась та столовская ложка с неестественной ручкой. По правую руку висела взрослая одежда: старомодные тёмные платья с длинными рукавами и оборками. За ними, в самом углу, виднелось что-то смутно знакомое. Я было полез туда, но запнулся о переполненный таз. Грязная вода окатила штанину. Как обречённый кораблик, в тазу закачалась притопленная губка.

Я с непониманием смотрел на таз. Вода выплёскивалась из эмалированных берегов. С каждым разом волна стихала, но этот невозможный звук — звук воды, пролитой на картон — шевелил волосы на затылке. В подвальной тишине, где стоял нежный запах земли, это был звук призыва, чего-то неестественного, какого-то извращённого метронома, отсчитывающего неминуемое.

Картон намок и под ним что-то просело. Надавив ногой, я ощутил дыру. Когда я разбросал ошмётки, дыра превратилась в нору.

Как раз такую, чтобы в неё мог пролезть человек.

Ход уходил вглубь. Стылая земля была исцарапана, борозды тянулись во тьму, будто кто-то впивался ногтями, чтобы пропихнуть себя внутрь. Ход был узок, в него нужно было втискиваться, сотрясаясь всем телом, и то, что в нём не опасались застрять, а ожесточённо зарывались дальше, во мрак, заставило побледнеть.

— Никит... — слабым голосом позвал я.

Это был тот подвал, это была та кладовка — единственная запертая изнутри — его одежда на вешалке, его ботинки и его лаз, куда он уходит ночевать после уроков и откуда выползает по утру, чтобы тиранить детей. Никитка был там, в этой гиблой норе под старой изрытой хрущёвкой, в непредставимом муравейнике, голый был, снявший свой грязный костюм, хрустнувший плечами, чтобы пролезть в узкую норку и мерзко хихикать в её темноте.

Я чувствовал, как под ногами стонал источённый фундамент и как в изрытом грунте ползали неизвестные существа; видел, что там, внизу, ниже канализации и теплотрасс, они прокопали свой запретный кротовий город, свили что-то злобное, холодное и слепое; слышал, как они цокотали там на чужом языке и тыкались друг в друга безглазыми мордочками.

Я стоял на тоненьком слое картона, под которым жила и дышала огромная неизведанная пещера, в которую уполз к своим ученик 6 «Б» Никита Глотов.

Потянул сквозняк. Заволновалась одежда на вешалках. Из недр земли, пробиваясь сквозь безразличную почву, слуха коснулось издевательски тонкое иии-и-и.

Шли дни.

Это другие возвращаются в логово чудища с камерой, обвязываются верёвкой и лезут внутрь. Меня же слабило до траурного пука при одной только мысли о подвале. Я всегда знал, что никакой потусторонщины не существует, человек всё от одиночества выдумал, и так вот не бывает, невозможно, немыслимо... А по коридору шоркал Никита Глотов, ученик шестого бэ, отличник французского, живущий в земляных норах под дряхлой хрущёвкой. Паренёк щерил круглое лицо, и от его белоснежных зубов бросало в дрожь. Я не знал, кто такой этот Никита Глотов. Или что он такое.

А потом явилась Глотова мама.

Она так и сказала, когда вошла в класс:

— Здравствуйте, я Глотова мама.

Это была очень худая долговязая женщина с бледным лицом. Лоб заголённый, высокий, почти без бровей, что придавало посетительнице страдающий вид. Было странно думать, что столь измождённое существо оказалось способно породить круглого довольного Глотова. Странен был и наряд: какой-то дореволюционный, с юбкой, подсбореной складочками, и лифом, закрывающим тело от подбородка и до кистей. Никакого выреза, а талия ужата корсетом так, что в четыре пальца обхватить можно. И хотя у платья были прострочены широкие буфы, плечи женщины казались обрубленными.

А хуже всего было то, что Глотова мама не казалась ряженой. Ей шло.

— Вам нравится моё платье? — невинно спросила гостья.

Разумеется, я узнал то старомодное платье из подвала. Тело прихватил холодок: значит, тварь тоже выползла из той норы, обтёрлась губкой в тазу, влезла в наряд...

— Очень красивое.

Но Глотова мама будто не слышала.

— Видите кружева? Мне надо белить кружева. Я возьму мел?

— Мел? — растерялся я.

Женщина подплыла к доске, в желобке которой лежал обкрошившийся мел. Собрав крошево, женщина стала втирать его в кружева. Ладони у неё были не узкие даже, а просто какие-то острые.

— Если организм требует мела, не надо ущемлять себя. Это вредно. Просто погрызите мелок. Я Никите всегда мел даю. Вы видели его зубы? Он с пелёнок сосал известняк.

— Берите, если вам надо, — предложил я.

— Правда? Так я возьму мел? А синий есть? Мне нужен синий. Можно я синий возьму?

И она стала набивать карман передника мелом. Высыпала даже целую пачку. Разноцветные мелки весело перестукивались, будто им наскучило лежать в коробке и они хотели принадлежать этой странной женщине.

— Ах да, я же пришла к вам как к специалисту, —вспомнила гостья. Белейшее лицо её при этом не изменилось. Оно вообще было неподвижно, словно забывало делать вид, что разговаривает.

— Какому ещё специалисту?

— Вы географ?

— Да.

— Скажите, географ, где в России залежи мела?

— Я... эээ... не знаю.

— Так где? — напирала дама.

— Я не знаю.

— В земле же!

И гостья засмеялась, аристократично прикрыв рот. Тело её напряглось, проступило, и на мгновение я увидел его во всей бескостной полноте — это был изгибчивый подвижный столб с узенькими, всего в пядь, плечами. Руки рудиментарные, тоньше человечьих костей. А что там под юбкой я не хотел знать впервые в жизни.

— И вот ещё что, — посерьёзнев, сказала Глотова мама, — оставьте моего сына в покое.

— А то что? — собрав остатки мужества, спросил я.

— А то Синий придёт.

Качнув юбкой, женщина вышла в коридор, где её ждал облизывающийся Никитка.

Завуч выловила меня на проходной, когда я уже был готов отправиться в ближайший вино-водочный. Она усадила меня в кресло, налила чаю и ласково поинтересовалась:

— Я так понимаю, вы были у Глотовых дома?