Падение дома Ашеров [англ. и рус. параллельные тексты]

Однако безудержная фантазия Родерика Ашера довела эту мысль до крайней дерзости, переходящей подчас все границы разумного.

I lack words to express the full extent, or the earnest abandon of his persuasion.

Не нахожу слов, чтобы вполне передать пыл искреннего самозабвения, с каким доказывал он свою правоту.

The belief, however, was connected (as I have previously hinted) with the gray stones of the home of his forefathers.

Эта вера его была связана (как я уже ранее намекал) с серым камнем, из которого сложен был дом его предков.

The conditions of the sentience had been here, he imagined, fulfilled in the method of collocation of these stones-in the order of their arrangement, as well as in that of the many fungi which overspread them, and of the decayed trees which stood around-above all, in the long undisturbed endurance of this arrangement, and in its reduplication in the still waters of the tarn.

Способность чувствовать, казалось ему, порождается уже самым расположением этих камней, их сочетанием, а также сочетанием мхов и лишайников, которыми они поросли, и обступивших дом полумертвых дерев - и, главное, тем, что все это, ничем не потревоженное, так долго оставалось неизменным и повторялось в недвижных водах озера.

Its evidence-the evidence of the sentience-was to be seen, he said, (and I here started as he spoke), in the gradual yet certain condensation of an atmosphere of their own about the waters and the walls.

Да, все это способно чувствовать, в чем можно убедиться воочию, говорил Ашер (при этих словах я даже вздрогнул), - своими глазами можно видеть, как медленно, но с несомненностью сгущается над озером и вкруг стен дома своя особенная атмосфера.

The result was discoverable, he added, in that silent yet importunate and terrible influence which for centuries had moulded the destinies of his family, and which made him what I now saw him-what he was.

А следствие этого, прибавил он, - некая безмолвная и, однако же, неодолимая и грозная сила, она веками лепит по-своему судьбы всех Ашеров, она и его сделала тем, что он есть, -таким, как я вижу его теперь.

Such opinions need no comment, and I will make none.

О подобных воззрениях сказать нечего, и я не стану их разъяснять.

Our books-the books which, for years, had formed no small portion of the mental existence of the invalid-were, as might be supposed, in strict keeping with this character of phantasm.

Нетрудно догадаться, что наши книги - книги, которыми долгие годы питался ум моего больного друга, - вполне соответствовали его причудливым взглядам.

We pored together over such works as the

Нас увлекали "Вер-Вер" и

"Ververt et Chartreuse" of Gresset; the

"Монастырь" Грессэ,

"Belphegor" of Machiavelli; the

"Бельфегор" Макиавелли,

"Heaven and Hell" of Swedenborg; the

"Рай и ад" Сведенборга,

"Subterranean Voyage of Nicholas Klimm" by Holberg; the

"Подземные странствия Николаса Климма" Хольберга,

"Chiromancy" of Robert Flud, of Jean D'Indagin?, and of De la Chambre; the

"Хиромантия" Роберта Флада, труды Жана д'Эндажинэ и Делашамбра,

"Journey into the Blue Distance" of Tieck; and the

"Путешествие в голубую даль" Тика и

"City of the Sun" of Campanella.

"Город солнца" Кампанеллы.

One favorite volume was a small octavo edition of the

Едва ли не любимой книгой был томик in octavo

"Directorium Inquisitorium," by the Dominican Eymeric de Gironne; and there were passages in Pomponius Mela, about the old African Satyrs and OEgipans, over which Usher would sit dreaming for hours.

"Директориум Инквизиториум" доминиканца Эймерика Жеронского. Часами в задумчивости сиживал Ашер и над иными страницами Помпония Мелы о древних африканских сатирах и эгипанах.

His chief delight, however, was found in the perusal of an exceedingly rare and curious book in quarto Gothic-the manual of a forgotten church-the Vigiliae Mortuorum Secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae.

Но больше всего наслаждался он, перечитывая редкостное готическое издание in quarto - требник некоей забытой церкви - Vigiliae Mortuorum Secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae [Бдения по усопшим согласно хору магунтинской церкви (лат.).].

I could not help thinking of the wild ritual of this work, and of its probable influence upon the hypochondriac, when, one evening, having informed me abruptly that the lady Madeline was no more, he stated his intention of preserving her corpse for a fortnight (previously to its final interment), in one of the numerous vaults within the main walls of the building.

Должно быть, неистовый дух этой книги, описания странных и мрачных обрядов немало повлияли на моего болезненно впечатлительного друга, невольно подумал я, когда однажды вечером он отрывисто сказал мне, что леди Мэдилейн больше нет и что до погребения он намерен две недели хранить ее тело в стенах замка, в одном из подземелий.

The worldly reason, however, assigned for this singular proceeding, was one which I did not feel at liberty to dispute.

Однако для этого необычайного поступка был и вполне разумный повод, так что я не осмелился спорить.

The brother had been led to his resolution (so he told me) by consideration of the unusual character of the malady of the deceased, of certain obtrusive and eager inquiries on the part of her medical men, and of the remote and exposed situation of the burial-ground of the family.

По словам Родерика, на такое решение натолкнули его особенности недуга, которым страдала сестра, настойчивые и неотвязные расспросы ее докторов, и еще мысль о том, что кладбище рода Ашер расположено слишком далеко от дома и открыто всем стихиям.

I will not deny that when I called to mind the sinister countenance of the person whom I met upon the staircase, on the day of my arrival at the house, I had no desire to oppose what I regarded as at best but a harmless, and by no means an unnatural, precaution.

Мне вспомнился зловещий вид эскулапа, с которым в день приезда я повстречался на лестнице, - и, признаться, не захотелось противиться тому, что, в конце концов, можно было счесть просто безобидной и естественной предосторожностью.

At the request of Usher, I personally aided him in the arrangements for the temporary entombment.

По просьбе Ашера я помог ему совершить это временное погребение.

The body having been encoffined, we two alone bore it to its rest.

Тело еще раньше положено было в гроб, и мы вдвоем снесли его вниз.

The vault in which we placed it (and which had been so long unopened that our torches, half smothered in its oppressive atmosphere, gave us little opportunity for investigation) was small, damp, and entirely without means of admission for light; lying, at great depth, immediately beneath that portion of the building in which was my own sleeping apartment.

Подвал, где мы его поместили, расположен был глубоко под землею, как раз под той частью дома, где находилась моя спальня; он был тесный, сырой, без малейшей отдушины, которая давала бы доступ свету, и так давно не открывался, что наши факелы едва не погасли в затхлом воздухе и мне почти ничего не удалось разглядеть.

It had been used, apparently, in remote feudal times, for the worst purposes of a donjon-keep, and, in later days, as a place of deposit for powder, or some other highly combustible substance, as a portion of its floor, and the whole interior of a long archway through which we reached it, were carefully sheathed with copper.

В давние феодальные времена подвал этот, по-видимому, служил темницей, а в пору более позднюю здесь хранили порох или иные горючие вещества, судя по тому, что часть пола, так же как и длинный коридор, приведший нас сюда, покрывали тщательно пригнанные медные листы.

The door, of massive iron, had been, also, similarly protected.

Так же защищена была от огня и массивная железная дверь.

Its immense weight caused an unusually sharp, grating sound, as it moved upon its hinges.

Непомерно тяжелая, она повернулась на петлях с громким, пронзительным скрежетом.

Having deposited our mournful burden upon tressels within this region of horror, we partially turned aside the yet unscrewed lid of the coffin, and looked upon the face of the tenant.

В этом ужасном подземелье мы опустили нашу горестную ношу на деревянный помост и, сдвинув еще не закрепленную крышку гроба, посмотрели в лицо покойницы.

A striking similitude between the brother and sister now first arrested my attention; and Usher, divining, perhaps, my thoughts, murmured out some few words from which I learned that the deceased and himself had been twins, and that sympathies of a scarcely intelligible nature had always existed between them.

Впервые мне бросилось в глаза разительное сходство между братом и сестрой; должно быть, угадав мои мысли, Ашер пробормотал несколько слов, из которых я понял, что он и леди Мэдилейн были близнецы и всю жизнь души их оставались удивительно, непостижимо созвучны.

Our glances, however, rested not long upon the dead-for we could not regard her unawed.

Однако наши взоры лишь ненадолго остановились на лице умершей, - мы не могли смотреть на него без трепета.

The disease which had thus entombed the lady in the maturity of youth, had left, as usual in all maladies of a strictly cataleptical character, the mockery of a faint blush upon the bosom and the face, and that suspiciously lingering smile upon the lip which is so terrible in death.

Недуг, сразивший ее в расцвете молодости, оставил (как это всегда бывает при болезнях каталептического характера) подобие слабого румянца на ее щеках и едва заметную улыбку, столь ужасную на мертвых устах.

We replaced and screwed down the lid, and, having secured the door of iron, made our way, with toil, into the scarcely less gloomy apartments of the upper portion of the house.

Мы вновь плотно закрыли гроб, привинтили крышку, надежно заперли железную дверь и, обессиленные, поднялись наконец в жилую, а впрочем, почти столь же мрачную часть дома.

And now, some days of bitter grief having elapsed, an observable change came over the features of the mental disorder of my friend.

Прошло несколько невыразимо скорбных дней, и я уловил в болезненном душевном состоянии друга некие перемены.

His ordinary manner had vanished.

Все его поведение стало иным.

His ordinary occupations were neglected or forgotten.

Он забыл или забросил обычные занятия.

He roamed from chamber to chamber with hurried, unequal, and objectless step.

Торопливыми неверными шагами бесцельно бродил он по дому.

The pallor of his countenance had assumed, if possible, a more ghastly hue-but the luminousness of his eye had utterly gone out.

Бледность его сделалась, кажется, еще более мертвенной и пугающей, но глаза угасли.

The once occasional huskiness of his tone was heard no more; and a tremulous quaver, as if of extreme terror, habitually characterized his utterance.

В голосе уже не слышались хотя бы изредка звучные, сильные ноты, - теперь в нем постоянно прорывалась дрожь нестерпимого ужаса.

There were times, indeed, when I thought his unceasingly agitated mind was laboring with some oppressive secret, to divulge which he struggled for the necessary courage.

Порою мне чудилось даже, что смятенный ум его тяготит какая-то страшная тайна и он мучительно силится собрать все свое мужество и высказать ее.

At times, again, I was obliged to resolve all into the mere inexplicable vagaries of madness, for I beheld him gazing upon vacancy for long hours, in an attitude of the profoundest attention, as if listening to some imaginary sound.

А в другие минуты, видя, как он часами сидит недвижимо и смотрит в пустоту, словно бы напряженно вслушивается в какие-то воображаемые звуки, я поневоле заключал, что все это попросту беспричинные странности самого настоящего безумца.

It was no wonder that his condition terrified-that it infected me.

Надо ли удивляться, что его состояние меня ужасало... что оно было заразительно.

I felt creeping upon me, by slow yet certain degrees, the wild influences of his own fantastic yet impressive superstitions.

Я чувствовал, как медленно, но неотвратимо закрадываются и в мою душу его сумасбродные, фантастические и, однако же, неодолимо навязчивые страхи.

It was, especially, upon retiring to bed late in the night of the seventh or eighth day after the placing of the lady Madeline within the donjon, that I experienced the full power of such feelings.

С особенной силой и остротой я испытал все это однажды поздно ночью, когда уже лег в постель, на седьмой или восьмой день после того, как мы снесли тело леди Мэдилейн в подземелье.

Sleep came not near my couch-while the hours waned and waned away.

Томительно тянулся час за часом, а сон упорно бежал моей постели.

I struggled to reason off the nervousness which had dominion over me.

Я пытался здравыми рассуждениями побороть владевшее мною беспокойство.

I endeavored to believe that much, if not all of what I felt, was due to the bewildering influence of the gloomy furniture of the room-of the dark and tattered draperies, which, tortured into motion by the breath of a rising tempest, swayed fitfully to and fro upon the walls, and rustled uneasily about the decorations of the bed.

Я уверял себя, что многие, если не все мои ощущения вызваны на редкость мрачной обстановкой, темными ветхими драпировками, которые метались по стенам и шуршали о резную кровать под дыханием надвигающейся бури.

But my efforts were fruitless.

Но напрасно я старался.

An irrepressible tremor gradually pervaded my frame; and, at length, there sat upon my very heart an incubus of utterly causeless alarm.

Чем дальше, тем сильней била меня необоримая дрожь.

Shaking this off with a gasp and a struggle, I uplifted myself upon the pillows, and, peering earnestly within the intense darkness of the chamber, hearkened-I know not why, except that an instinctive spirit prompted me-to certain low and indefinite sounds which came, through the pauses of the storm, at long intervals, I knew not whence.

И наконец, сердце мое стиснул злой дух необъяснимой тревоги. Огромным усилием я стряхнул его, поднялся на подушках и, всматриваясь в темноту, стал прислушиваться -сам не знаю почему, разве что побуждаемый каким-то внутренним чутьем, - к смутным глухим звукам, что доносились неведомо откуда в те редкие мгновенья, когда утихал вой ветра.