Алуим

— Вы охренели?! — кричу я, лихорадочно перебирая варианты возможных действий. Вот тебе и сдержал обещание. Отпихнуть призрака не удастся, я же помню, как беспрепятственно проскочил сквозь старуху. Если же попытаться оттащить Татьяну, можно попасться и самому отключиться. Плевать, надо попробовать.

Делаю три шага вперёд, но Татьяна резко выпрямляет правую руку и растопыривает пальцы.

— Ныыыыыээээээээ! — вырывается из её рта.

От страха сжался живот. Ноги едут вперёд по траве, и я падаю на задницу в двух метрах от Татьяны. Напористый, потусторонний крик усадил меня на землю, пробрал до самого нутра. Его эхо звенит в костях.

— Паааа-ыыыы-ээээ.

В сумасшедшем взгляде я не узнаю ничего от Татьяны. Рот движется неумело, словно бы призрак учится управлять её речевым аппаратом.

— Что? — спрашиваю, отойдя от шока. Видеть девушку в таком состоянии ещё неприятней, чем под сальвией.

— Пааа-шыыы-ааа.

— Что? — я не понимаю.

— Спра-шыыы-вааааа. Аааа-наааа нэээ смооооо-шииииит доооо-гааааа.

«Она не сможет долго?»

Мне не показалось? «Гости» идут на контакт! Спросить. Но что? Я волнуюсь, растерян! Нужно торопиться. А в голове сумбур.

— Кто вы?

Первый вразумительный вопрос, который я смог придумать. И самый очевидный. Перевожу взгляд с одного переливающегося сгустка на другой. Ростом они почти с меня, если не считать, что парят сантиметрах в тридцати над землёй. Призрак старухи был существенно ниже. Плотные. Видны тёмной ночью даже без вспышек. Объёмные. Возникло странное желание — прикоснуться к ним. Кажется, я хотел этого с нашей последней встречи. Что-то тогда произошло, но удар головой о стену и крик паразита выбили из меня память тех мгновений.

Челюсть Татьяны задёргалась влево-вправо, затем подалась вперёд:

— Сссс…сбсбсб…собб…ббраття, — кое-как произнесла она чужим голосом.

— Собратья? Откуда?

Медленно поднимаюсь на ноги. Опасности вроде нет, однако сидеть на земле — невыгодная позиция.

Призрак снова вытягивает руку Татьяны:

— Змээээ-йййя, — пальцем указывает на меня.

— Змея?

Прижимаю ладонь к груди.

«Он о моём медальоне?»

— Сссссссспаааа-миииии-нннннай.

— Что вспоминать?

— Змэээ-йййя, — повторяет «гость». — Ссспа-мии-нннаййй.

— Да что вспоминать-то?! — я в замешательстве. — И где вы были всю жизнь, если знаете меня?! Почему объявились только сейчас?

— Зззрррр-ххррррр, — прорычал призрак.

— Что? — я как персонаж из «Криминального чтива», повторяющий один вопрос раз за разом.

— Зззаааахххх-харрррррр.

— Захар? Дед Захар?

— Даааа.

Вот и связующее звено. Я изумлённо уставился на призрака, но взгляд Татьяны перехватил моё внимание. «Гость» видит меня одновременно и своим, и её зрением? Или Татьяна сейчас как беспомощный узник внутри собственного тела? Смотрит, не в силах ничего контролировать? Надо поскорее всё это заканчивать.

— Беееее-ггииии. Оннн наддд-дёт тибб-бяа.

— Кто? Дед Захар?

Столько вопросов, и так мало понятных мне ответов. Голова Татьяны начинает дрожать сильнее. Похоже, она не выдерживает.

— Ххххаммм-мадддд-диииии-шшшш…

— Хамадиши? — в груди кольнуло. Вот это новость! — Где он? Что теперь-то он может сделать?

— Фффссёоо.

— Зачем я ему?

— Повввв-дыыыыррррь. Тибб-бяаа ищщщт.

— Кто ищет?

— Пррр… пррретт… пппред-ддад-дтттт… — у «гостя» явно не получается выговорить какое-то слово. Глаза Татьяны закатываются. — Фффссё. Бб-гиииитиии….

— Нет, стойте! — кричу я, понимая, что многое так и останется тайной. — Кто такой Алуим?

«Ответь, прошу! Хоть какая-то зацепка!»

— Тттыыы, — отвечает призрак.

— Я? — удивлённо переспрашиваю.

— Тыыы…

Голова Татьяны падает на землю, вытянутая рука опускается на пожухлую траву. Мерцающий силуэт поднимается в полный рост и отступает назад, проплывая сквозь кресло. Все четверо медленно удаляются вглубь сада. Татьяна резко и часто дышит. Ещё не приходя в сознание, она переворачивается на спину, сгибает ноги в коленях и делает движение, будто отпихивает кого-то от себя. Снова переворачивается на бок. Кажется, я слышу, как бьётся её сердце. Так громко. Делаю глубокий вдох и лишь сейчас понимаю, что это бьётся моё.

Подхожу, беру Татьяну на руки, усаживаю в кресло. Придерживаю, чтобы не упала. Она вся горит. Расстёгиваю олимпийку, даю воздуху охладить её тело. Сажусь рядом, голову Татьяны кладу себе на плечо.

«Тыыы…» — одно короткое слово, переворачивающее и без того непонятный мир вверх ногами. Кажется, этот ответ будет звучать в моей голове всю оставшуюся жизнь.

Чувствую, шею что-то щекочет. Это ресницы. Татьяна с дрожью, неуверенно открывает глаза.

— Влад… — тихо произносит она.

— Я здесь. Я рядом.

— Влад…

— Всё хорошо. Дыши глубже.

— Что случилось? — голос её собственный, настоящий, но немного хрипит. Связки получили неимоверную нагрузку. Татьяна хватает горловину своей футболки и тянет вниз, словно та мешает вдохнуть воздух напрямую через грудную клетку.

— Ты потеряла сознание, — глажу её растрепавшиеся волосы и смотрю вглубь сада. «Собратья» медленно исчезают во тьме. Татьяна не видит их, и надеюсь, ничего не будет помнить. — Выкинем оставшуюся траву. К чёрту такие эксперименты.

Узнать, что раньше ты был кем-то другим, и звали тебя иначе… Ты рос в другой семье, где-то работал, кого-то любил, от чего-то умер… Все мы мечтаем о втором шансе. Конечно, лучший расклад — однажды открыть глаза и понять, что тебе снова восемь, а прошлое — лишь сон. Ты ребёнок, только уже с гигантским опытом, и больше не совершишь многих своих ошибок (не ври себе, половину из них всё равно совершишь). Но даже если придётся познавать мир заново, ничего страшного. Главное, чтобы один сон сменялся следующим. Мы так боимся пустоты, которая ждёт впереди, что даже не задумываемся о пустоте позади нас. Может, я, ты, он, она, все люди вокруг — это звёзды, парящие во вселенском вакууме. А наша мелкая ежедневная суета — лишь сон… Хочешь ещё поспать? Хрен там! Просыпайся. Разве не видишь, как реальность тычет тебе в лицо средним пальцем?! И мне тоже.

Ира сказала, я гораздо старше её. Насколько? Десять, сто, тысячу жизней? Наука и религия отрицают как перерождение, так и контакты с внетелесными сущностями. Значит, к чёрту религию и науку. Свой опыт куда важнее.

Я думал, Хамадиши искал кого-то по имени Алуим. Но «гость» сказал, что я и есть Алуим. Он повторил дважды. Тупик. Куда двигаться дальше? Не подвергать же второй раз Татьяну такому испытанию. А войти в контакт напрямую — больше колется, чем хочется. Всё это похоже на какой-то детектив. Но мечтателям и фантазёрам противопоказано заниматься расследованиями. Из любой мало-мальски «близкой» догадки мы готовы развить сюжет целой эпопеи. Как быть? Почему Хамадиши назвал всего одно имя? Оно последнее? Или самое первое? Не могут же человека несколько жизней подряд звать одинаково?.. Твою мать! Влад, ты уже с головой окунулся в расследование. Послушай свои слова со стороны. Бредово звучит, да? Не совсем? Вполне логично, учитывая обстоятельства? А ведь ты сидишь в тишине… Снова вспоминаю про средний палец реальности. Мышление способом внутреннего диалога может свести с ума и без затаившегося паразита.

Известны случаи, когда люди после сильного сотрясения мозга начинали говорить на шумерском, старо-французском, старо-норвежском и других языках. Изучить их в нынешней жизни они никак не могли. Выходит, мы не одноразовые, не первозданные, не «tabula rasa». И у меня есть основания считать подобные умозаключения правдой. Но кто и зачем окружает нас информационной пустотой? Из добрых ли побуждений это делается? Кого-то знание о перерождении может промотивировать. Кто-то, наоборот, превратится в беззаботного увальня. Вот только я расслабиться теперь не смогу.

Мне сказали бежать. Разве в бегах люди находят ответы? Сказали, меня ищут. Но раз ищут, значит, знают, за что. Сказали вспомнить… А вспомню ли?

— Дракоша, отвечаю — я бы жить там остался! — сказал Богдан, продолжая жевать кусок пиццы. — Кормят на убой, ассортимент круче, чем в ресторане. Мясо, рыба, куча разных салатов. Да я креветок за эти месяцы съел больше, чем за всю жизнь. Никаких ограничений, бери, сколько хочешь. И всё бесплатно! — он взял со стола стакан с апельсиновым соком и сделал несколько больших глотков. — А ещё там есть тренажёрный зал, бильярдная, сауна, кинозал, комната для настольного тенниса. Прикинь! Когда мне рассказывали, я ведь не верил. Думал, откуда столько места? По фоткам-то габариты определить сложно. А там оказалась бандура размером с футбольное поле и высотой с двадцатиэтажный дом.

Богдан говорил взахлёб, эмоции так и рвались наружу. Лицо выражало неподдельное восхищение теми радостями жизни, которыми Боде довелось насладиться за три месяца работы на огромном творении человеческой инженерной мысли.

— Платформа эта полмиллиарда баксов стоит. Если объяснить проще, вся конструкция — огромный понтон, накачанный воздухом. Он крепится ко дну гигантскими якорями, а на нём уже находится буровая палуба, вышка и всё остальное.

— Ну а делал ты там что? — спросил я, желая пропустить прелюдию. — Реально целыми днями ходил и скалывал лёд?

— Да какой лёд?! — фыркнул Богдан. — Ганс про зимние месяцы рассказывал. Он, наверное, думал, что в Северном море круглый год зима, — мы оба улыбнулись. — Много чего я там делал. Поначалу на нижнем этаже чистил от грязи и ржавчины буровое оборудование. Красил его, когда требовалось. Мы бригадой работали, по двенадцать часов. Вообще, без специального образования у них есть три вида должности: подсобный рабочий, палубный матрос и крановщик. Ну, вот подсобники на нижнем этаже и возятся. Но мастер увидел, что я парень с мозгами, старательный, и уже через месяц меня в палубные матросы перевели. Это намного интересней и чище. Считай, помощник мастера по наращиванию трубы. Он даже четыре раза ставил меня оператором одной палубной машины. Правда, порой приходилось снова спускаться вниз, подсобникам помогать, когда требовалось. А на третьем месяце у двух бригад крановщики слетели с аппендицитом. Так я попросился, наплёл, мол, опыт есть. Но начальство не решилось. Стали ждать крановщиков с суши. Сказали, ещё хотя бы одну вахту матросом отработаю, а там видно будет. Считай, должность уже в кармане. И зарплата больше. Я начальникам сразу приглянулся, даже чисто визуально. Крепкий, белый, светловолосый. Вылитый норвежец или швед. Вот только английский сказали подучить.

— Кстати, да: как ты общался-то со всеми? Ты ж ни хрена не понимаешь.

— Да там на каждом этаже таблички с пояснениями на разных языках. А ещё часть бригад комплектуются переводчиками. Вот у нас и был такой. Прикольный чувак, «Соньку» с собой привёз, мы постоянно в хоккей играли. Он в соседней каюте жил. Да и в нашей тоже нормальные пацаны. В общем, круто всё. А главное — вот. Моя прелесть.

Богдан кивнул в сторону красной Хонды «Аккорд», припаркованной рядом с пиццерией «Матадор», в которой мы уплетали уже вторую пиццу подряд.

— Какого она года?

— Две тысячи восьмого. Не новая, но и не хлам. И всё совпало так идеально. Приехал домой, за четыре дня продал «девятку» и купил эту красавицу. Конечно, красный цвет — не совсем то…