Пленники

1

Уже второй день сотни людей жили за колючей проволокой, а есть пока ничего не давали. Лагерным надзирателям, казалось, было вовсе не до этого. На другой день грузовые машины привезли мотки проволоки, столбы, обрезки рельсов. Появились новые солдаты. К двум рядам колючей проволоки, отделявшим лагерь от остального мира, начали добавлять третий. Никто из пленных, при всем желании, не смог бы убежать отсюда — так все были истощены. Единственное, о чем они могли думать, это только о еде.

Спасителем Великанова и Гарника был Оник. Оказывается, в момент прорыва фронта командир разрешил бойцам брать из склада все, что могут.

— Вижу, — рассказывал Оник, — парни хватают консервы, хлеб, масло, колбасу. А я подумал: «Э, нет, Оник, это все не то. Бери сахар, — тремя кусочками сахара можно целый день продержаться»… Вытащил я противогазный мешок, насыпал в него сахару. И карманы набил. Месяц бы прожили, кабы не отобрали эти сукины сыны. До сих пор, друзья, я давал вам по три куска в день, теперь придется по одному — всего шесть кусков осталось. Должны же нам, в конце концов, дать поесть, авось до этого как-нибудь дотянем…

На следующий день, в полдень, к воротам лагеря подъехали две подводы.

— Еду привезли, еду! — выкрикнул кто-то. Эта весть молниеносно облетела весь лагерь. Сотни людей потащились к подводам.

Первые из пленных, подошедшие к подводам, вернулись с перекошенными от гнева лицами. На каждой подводе лежало по дохлой лошади. Это и была еда… Давно ли каждый из этих людей имел родину, семью, чувствовал нежную заботу близких людей? А теперь оказывают благодеяние, предлагая дохлых, с раздутыми животами, коней. Какая из самых лютых издевок могла превзойти эту?

Солдат, стоявший возле подводы, с ухмылкой говорил пленным:

— Голодны?.. Ну, сейчас покормим. Прекрасное мясо! Вы такого, небось, никогда не ели. Ешьте, привыкайте!

Он приказал одному из пленных разрубить туши топором и раздать. Изголодавшиеся люди готовы были жевать все, что хоть чуточку было помягче камня.

Великанову посчастливилось получить кусок конины.

Оник и Гарник даже не пошли к подводе. Великанов вернулся, сел на землю и положил перед собой фиолетовый кусок мертвечины.

— Я никогда в жизни не ел конского мяса, — нерешительно сказал он. — Какой у него вкус?

— Настоящая конина, друг, видимо, имеет какой-нибудь вкус, — пошутил Оник, — ее едят. А вот мясо дохлой лошади… У нас в деревнях дают его только собакам. Наглые скоты, они считают нас за собак… Не ешь, Иван, еще отравишься! Пойдем лучше пастись.

Они «паслись» в буквальном смысле этого слова. Травы в лагере еще было достаточно. Чтобы хоть чем-нибудь наполнить пустые желудки, пленные начали ее собирать прямо в рот. Но мало кто умел выбирать съедобные травы так, как Оник. Найдя, например, мальву, он сразу накинулся на нее:

— Смотри, Иван, ведь это же пища богов!

— Ну… — с сомнением отмахнулся Великанов. — Трава есть трава… нашел тоже пищу богов.

Оник призвал в свидетели Гарника.

— Ее у нас варят, — убеждал Оник, — честное слово варят! Моя мать замечательно готовила эту траву. Сварит, сверху посыплет толченым чесноком, добавит уксусу, — пальчики оближешь!.. А отвар считается лекарством. Нападет кашель — выпьешь стакан, и все как рукой снимет.

После такой рекламы Великанову не оставалось ничего другого, как взять пучок мальвы в рот. Морщась, он разжевал невкусную зелень. Даже хотел выплюнуть, но Оник не позволил:

— Глотай, Ваня, какая ни на есть, все-таки еда. Мой отец родом из Карса — слышал ты о таком городе? Во время первой мировой войны ему пришлось с семьей бежать из родных мест. Все они в пути кормились одной травой. Эге, смотри, конский щавель! У нас его сушат, а зимой варят и тоже едят с чесноком. По правде сказать, травой мне не приходилось кормиться, но надо испробовать. Я ведь крестьянин, — наполовину из зелени состою. Это горожане всего боятся. Даже в сибехе[2], принесенном с гор, ищут каких-то микробов. Ах, сибех! Как среди рыб славится красная, так среди трав — сибех. Растет он на полянах, стебель белый; хочешь — вари, хочешь — туши. Мама всегда тушила… У меня три сестры. Работаешь, бывало, в поле, а они придут все трое, в фартуках целые охапки сибеха. Мать каждую осень солила про запас сибех, помидоры, капусту, огурцы и все приправляла травами: там и укроп, и киндза, и тархун… У нас ведь большая семья: четыре брата, сестры. Гости бывали постоянно. Старший брат, Самвел, один за обедом съедал миску соленых помидоров. Э, да лучше не вспоминать. Что удивительного, если тут даже думать по-коровьи начинаешь!.. Жуй, жуй, Иван, покуда есть что. Как видно, они решили заморить нас голодом. Ведь скоро и зелень кончится: смотри, все вышли пастись…

Гарник молча слушал Оника. Он тоже разыскивал съедобные травы, очищал стебли и отправлял в рот. До этого он знал названия только самых обычных трав, употреблявшихся в каждом доме, — тархуна, кресс-салата, укропа. Этими травами мать обычно приправляла мясные блюда — бозбаш, долму, кюфту[3]. Мать никогда не садилась за стол без Ваана. «Ваана нет, у Меня кусок застревает в горле», — говорила она. И у Гарника от этих воспоминаний перехватило горло. Грустно смотрел он на собранный пучок травы, роняя невольные слезинки.

Голод сделал людей неразговорчивыми. Только Оник продолжал излагать свои мысли вслух:

— Я не люблю, Иван, козлиного мяса, но сейчас с удовольствием съел бы кусочек. Хорошо еще, что привезли не человеческий труп. От этих скотов всего можно ждать — ни совести у них нет, ни сердца. А насчет травы… гм… ведь корова ест одну траву, а дает молоко. В молоке же, как ты знаешь, есть масло. Значит, травы очень питательны.

Когда Великанов разглядывал свой кусок конины, переворачивая его с боку на бок, над ним неожиданно послышался голос:

— Что, не нравится?

Это был Бакенбард.

Увидев его, Оник задрожал от ярости, а Гарник, лежавший на земле, поднялся, глядя на Бакенбарда с тем омерзением, с каким до этого смотрел на конское мясо.

— А тебе нравится? — ответил вопросом Великанов на вопрос Бакенбарда. В глазах его стояла злая усмешка.

— И мне не нравится… В жизни не ел конины и не буду есть. Я только хочу сказать, — до чего нас довел Сталин. Орали, орали: «Сталин наше счастье! Наша жизнь!..» Вот тебе счастье и жизнь. Подыхай теперь с голоду!..

Гарник побледнел. Кулаки его сжимались. Оник почувствовал, что не вмешайся он, вот-вот вспыхнет драка.

Делая вид, что он не обратил внимания на слова Бакенбарда, толкнул Гарника:

— Пойдем-ка пастись!.. Насколько мне известно, во всех странах мира пленных кормят, а в этом лагере, будь он проклят, — всю траву скоро люди сожрут… Ты траву любишь?

Ехидный вопрос был обращен к Бакенбарду. Тот передернул плечами:

— Я ведь не скотина!.. Но не сегодня, так завтра еду давать будут. Надо понимать, лагерь новый, только что привезли оборудование кухни.

— Тебе кто это сказал? — спросил Великанов вставая.

— Они, немцы…

— А! Понятно!

Оник еле удержал руку Великанова.

— Пошли, пошли! — потащил он его прочь.

Бакенбард поплелся дальше.

— Я его убью! — через некоторое время решительно сказал Гарник.

— И следует уничтожить эту собаку, — поддержал Великанов.

— Верно! — согласился Оник. — Только надо сделать это тихо, без шума. Я было испугался… опять чуть драка не вышла. Неужели вы не понимаете: он — немецкий шпион. Это он выдал комиссара и Размика.

— Как видно, и ту пятерку расстрелянных выдал он, — сказал Великанов.

— Поэтому, — сделал вывод Оник, — ни в коем случае нельзя горячиться. Такие дела быстро не делаются. Тут надо все хорошо обмозговать. Сегодня я наведу справки, где он спит. А потом и решим.