Пагубная любовь

* * *

На другой день Антонио де Кейрос-и-Менезес в сопровождении судьи Фернандо Гонсалвеса Пеньи и судебного нотариуса перебрался через Тамегу и сошел на берег около фермы Санта-Эулалия. Пришедшие громко позвонили в колокольчик, висевший на воротах.

Франсиско Брагадас, который полеживал на гумне брюхом кверху и грел на солнышке свои восьмидесятилетние кости, заслышав звяканье колокольчика, сказал одному из внуков:

— Поди взгляни, кто там. Что, коли еще один подкидыш? Я все жду, когда народ до того распустится, что их начнут приносить среди бела дня!

Ворота растворились, вошли три господина. Франсиско заслонил рукою глаза от солнца, приглядывась к сеньорам, которые приближались к нему по аллее из буков и вязов, и спросил себя: «Может, хотят проверить, не описана ли уже наша ферма?» Он встал, опершись на толстую дубовую палку, и осведомился:

— Что вам угодно?

— Этот вот сеньор желает купить ферму, — сказал нотариус.

— Пойди оповести сеньору, парень, — приказал Брагадас внуку с глубокой печалью и добавил: — Ферма пойдет не меньше чем за десять тысяч крузадо.

— Десять тысяч крузадо! — повторил ошарашенно нотариус. — При закладе ее оценили в шесть.

— И слушать не хочу; на то и заклад; десять тысяч крузадо — и выплатить их сеньоре чистоганом, — пробурчал старик.

— Вы, почтеннейший, и есть сеньор Франсиско Брагадас? — осведомился генерал.

— Он самый, к вашим услугам. А вот вас я не знаю.

— Это сеньор генерал Кейрос из поместья Симо-де-Вила, — пояснил нотариус.

— Вон оно что! Помню вас совсем юнцом, в таком же вы были возрасте, как вон тот мой внук. Мы с вами частенько вели беседы на реке! Я с бреднем похаживал, а вы с Островка на удочку удили. Очень вы сдали, ваша милость, а вы ведь не так уж стары. Кто стар, так это я: дважды по сорок да годик сверх того.

Тут вернулся внук Брагадаса и сообщил, что сеньора просит пожаловать к ней в гостиную.

Поднимаясь по лестнице, Кейрос опирался на руку Гонсалвеса Пеньи и говорил ему вполголоса:

— Ни водном бою, ни при Ресифье, ни при Лиме[185], не чувствовал я такого упадка духа. Битвы, совершающиеся у нас в сердце, мучительней всего. Я поздно изведал эту истину.

— Мужайся! — подбодрил его судья.

Вскоре после того, как они расположились в гостиной, вошла Мария Мойзес. Все встали, но генерал еле держался на ногах. Он только поклонился и сел, пробормотав нечто неразборчивое.

Мария была высокого роста, ладного сложения, белокура и хороша собой, как Жозефа из Санто-Алейшо; но красота ее была более господской, не столь пышущей красками здоровья, солнечным теплом и чистым горным воздухом. На нее наложили отпечаток годы, проведенные в монастыре, и долгая жизнь в четырех стенах, от которой цвет лица блекнет, но зато приобретает пленительную нежность, свойственную аристократическому типу красоты.

Как бы то ни было, она была портретом матери, но портретом, облагороженным кистью художника, который недолюбливал яркие и живые краски сельских красавиц; это была Жозефа из Санто-Алейшо, в течение целого десятилетия вдыхавшая зимой воздух театра Сан-Карлос, а летом миазмы лиссабонских бульваров.

Вот почему генерал, который в ожидании дочери не пытался предугадать заранее, какова она с виду, был захвачен врасплох, и ему почудилось, что перед ним Жозефа. Чтобы прервать затянувшуюся паузу, судья сказал, что его друг, сеньор генерал Кейрос де Менезес желает купить ферму Санта-Эулалия.

— Десять тысяч крузадо, — повторил Франсиско Брагадас, который уже стоял в дверях, прислонившись к косяку.

— Поскольку владелица фермы здесь, то сеньора обойдется без посредника, — заметил нотариус.

— Мой арендатор говорит правду, — подтвердила печально и нерешительно Мария Мойзес. — Я не отдам ферму дешевле чем за десять тысяч крузадо.

Нотариус уже собирался возразить ссылкой на закладные, но генерал, знаком попросив его промолчать, спросил дону Марию:

— Если я соглашусь дать требуемую сумму, можем ли мы сегодня заключить сделку? Я привел сеньора нотариуса, чтобы он составил купчую по всей форме.

— Мне нужны бумаги, подтверждающие право собственности на ферму, — сказал нотариус.

— Сейчас принесу... Так, стало быть, — обратилась Мария к генералу, колеблясь и с явным огорчением, — ваша милость хочет переселиться на ферму безотлагательно?

— Вовсе нет. Я просто хочу купить ее... Потом...

— Дело в том, что тут у меня большая семья, дети, которые здесь выросли и воспитываются.

— Я хотел бы их видеть, — сказал генерал с полными слез глазами.

— О, пожалуйста, сеньор генерал! — обрадованно вскричала Мария. — Дядюшка Брагадас, передайте Жоакине, чтобы она прислала сюда малышей.

— Всю шайку? — спросил старик. — Ну и гам же они здесь поднимут, — проворчал он, неохотно направляясь выполнять распоряжение госпожи.

— Насколько я могу судить, вам грустно расставаться с вашей фермой, сеньора дона Мария, — сказал Антонио де Кейрос.

— Я, можно сказать, родилась здесь или хотя бы здесь нашла пристанище и любовь крестной матери, которая вырастила меня и оставила мне из милости в наследство это имение, потому что у меня ничего не было. Я подкидыш и всегда хотела поделиться добром, полученным от моих благодетелей, с обездоленными детьми, не знающими ни отца, ни матери. К несчастью, мне не хватило средств. Я заложила ферму и теперь вынуждена продать ее, потому что проценты высокие и рано или поздно все мое имение перейдет к монастырям. Если я продам ферму за десять тысяч крузадо, то выплачу долги, составляющие пять с чем-то тысяч, а на оставшиеся деньги смогу еще несколько лет кормить моих сирот.

В этот миг в гостиную вошли гуськом тринадцать ребятишек обоего пола. Мальчики были в одинаковых одежках из темного тика, девочки — в платьицах из ситчика в синюю полоску. Старший, одиннадцатилетний мальчик, опирался на костыли: у него не было одной ноги; но он казался веселым и довольным и улыбался глуповатой улыбкой. Поздоровавшись с присутствующими, он попятился к остальным детям.

— Этот увечный мальчуган учит остальных читать; он очень смышленый и во многом помогает мне, — проговорила Мария и добавила: — Сейчас принесу бумаги.

— Это не к спеху, моя сеньора. Бумаги подождут, — сказал генерал. — Господин нотариус составит купчую, а я посмотрю, каков вид из этих окон.

И, подойдя поближе к судье, он шепнул ему:

— Мне не хватает воздуху.

— Сеньор генерал, — обратилась к нему Мария Мойзес.

— Слушаю вас, сеньора.

— Если вы, ваша милость, захотите отдать эту ферму в аренду, прошу вас, пусть арендатором останется этот бедный старик, у него много детей и внуков.

— Хорошо, моя сеньора, — отвечал генерал голосом, дрожавшим от слез.

— Я обязана ему жизнью... Это он...

— Ну ладно, ладно, — прервал Брагадас, вытирая рукавом глаза.

— Это он нашел вас в реке, — договорил за Марию генерал.

— Так и было.

— В ивовой колыбели, — прибавил Антонио де Кейрос.

— Которую я храню до сих пор, — отвечала она, улыбаясь, — ибо это все, что досталось мне в наследство от родителей; по крайней мере, возможно, что эта корзинка была в руках у моей матери.

— Просто не верится, что такой кораблик мог держаться на воде, — заметил судья.

— Очень плотное плетение, — пояснила Мария. — Я даже делала опыты: укладывала моих подкидышей в эту колыбель и опускала на воду, и колыбель держалась на воде. Угодно вам взглянуть на нее, милостивые сеньоры?

— Да, хотелось бы, — проговорил генерал.

— Принеси колыбель, Жоакина.

— Подойдите-ка поближе, почтенный Брагадас, — сказал генерал. — Вы мой арендатор, и мы с вами поладим, не сомневайтесь.

— Видите ли, сеньор, я-то предпочел бы остаться при моей хозяйке, — сказал старик.

— Я уже не хозяйка вам, дядюшка Франсиско, но буду всегда вашим верным другом. — И Мария Мойзес обняла старика, а тот встряхнул головой, сдерживая рыдания.

Принесли колыбель. Генерал рассматривал ее с крайним вниманием; заметив заинтересованность фидалго, Мария Мойзес улыбнулась и проговорила:

— Колыбель моя очень старенькая; когда я гляжу на нее, то понимаю, что мне уже много лет...

— Эту колыбель держала в руках ваша мать, — сказал генерал.

— Может быть, — отвечала Мария, — но кто знает? Возможно, мать и не видела меня... Трудно поверить, что она могла собственноручно предать меня на волю течения...