Триллион долларов. В погоне за мечтой

1

В детстве Джон часто видел загадочных людей. Они приходили в одиночку или группами по двое, по трое, наблюдали за ним с края детской площадки, улыбались ему по дороге в школу и говорили о нем, когда думали, что он не понимает или не слышит их.

– Это он, – произносили они по-итальянски. И затем: – Нам нужно подождать еще. – И принимались объяснять друг другу, как тяжело ждать.

Его мать до смерти испугалась, когда он рассказал ей об этом. Какое-то бесконечно долгое время ему не разрешали выходить из дома одному, и он был вынужден наблюдать из окна за тем, как играют другие дети. После этого он перестал рассказывать об этих мужчинах. А в какой-то момент он перестал их видеть, их фигуры ушли на дно его воспоминаний.

А потом Джону исполнилось двенадцать, и он обнаружил, что у мистера Анжело, самого почтенного клиента мастерской отца, есть тайна. Мистер Анжело всегда казался ему посланником небес, и не только потому, что так элегантно выглядел: когда он в своем белом костюме сидел на табурете перед верстаком и спокойно болтал по-итальянски с отцом, поставив ноги в носках на металлическую подставку, – это значило, что началось лето, чудесные бесконечные недели, полные мороженого, дни плесканий в надувных бассейнах, вылазки на Кони-Айленд, пропитанные пóтом ночи. И только когда мистер Анжело появлялся во второй раз в году, на этот раз в светло-сером костюме, когда он протягивал отцу туфли и интересовался, как дела в семье, лето заканчивалось, наступало время осени.

– Хорошие итальянские туфли, – услышал он однажды, как отец говорил матери. – Такие мягкие, созданные для итальянской погоды. Довольно старые, но великолепно ухоженные, это нужно признать. Готов спорить, что такие туфли теперь уже нигде не купишь.

То, что посланники небес носят особенные туфли, для Джона было само собой разумеющимся.

В тот самый день, когда закончилось лето 1979 года – и даже больше чем лето, вот только никто об этом не подозревал, – Джону было позволено сопровождать своего лучшего друга Пола Зигеля и его мать в аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди. Джимми Картер все еще был президентом, драма с заложниками в Тегеране еще не разыгралась, все лето Арт Гарфанкел воспевал «Bright Eyes»[2], а диско-группа «Village People» – Y.M.C.A.[3], отец Пола должен был вернуться из деловой поездки в Европу. Родители Пола владели часовым магазином на Тринадцатой улице, и мистер Зигель умел рассказывать потрясающие, волнующие истории о нападениях, которые ему довелось пережить. На задней стене магазина, под вставленной в рамочку детской фотографией Пола даже была настоящая дырка от пули! И Джон впервые в жизни ехал в известный аэропорт имени Джона Кеннеди, вместе с Полом прижимался носом к огромному стеклу и смотрел на прибывающих пассажиров.

– Все они из Рима, – заявил Пол. Пол был невероятно умным. По дороге он рассказал им историю Нью-Йорка вплоть до каменного века, все об Уолл-стрит и о том, кто построил Бруклинский мост, когда он был открыт и так далее. – Папа прилетит на самолете из Копенгагена. А он опаздывает как минимум на полчаса.

– Классно, – заявил Джон. Он вовсе не спешил домой.

– Давай считать бородатых мужчин! – предложил Пол. Это тоже было типично. У Пола всегда были идеи относительно того, чем можно заняться. – Считаются только окладистые бороды, и кто первым насчитает десять, тот выиграл. Окей? Я уже вижу одного, там, впереди, с красным портфелем!

Джон прищурился, как скаут-индеец. Пытаться победить Пола в таком соревновании было бессмысленно, но попытаться стоило.

А потом он заметил мистера Анжело.

Это был он, без сомнения. Светло-серый костюм, то, как он двигался. Лицо. Джон заморгал, ожидая, что фигура вот-вот исчезнет, но мистер Анжело и не думал исчезать, он продолжал идти, как обычно, в потоке других пассажиров из Рима, не поднимая головы, держа в руках только пластиковый пакет.

– Мужчина в коричневом пальто! – крикнул Пол. – Два.

Человек в униформе остановил мистера Анжело, указал на пакет и что-то произнес. Мистер Анжело открыл пластиковый пакет и вынул две пары туфель, коричневых и черных.

– Эй, – возмутился Пол. – Да ты не играешь по-настоящему!

– Мне скучно, – ответил Джон, следя за происходящим.

Сотрудник службы безопасности, очевидно, удивленный, что-то спросил. Мистер Анжело ответил, держа в руке туфли. Наконец человек в униформе отпустил его, после чего мистер Анжело сложил свои туфли обратно в пакет и исчез за автоматическими дверями.

– Ты просто боишься проиграть, – заявил Пол.

– Я все равно всегда проигрываю, – сказал Джон.

Вечером он узнал, что мистер Анжело действительно был в этот день в мастерской отца. Он оставил подарки для детей: каждому по плитке шоколада, а Джону – еще и десятидолларовую банкноту. Когда Джон взял в руки шоколадку и деньги, его охватило странное чувство. Как будто он обнаружил нечто такое, что должно было остаться тайной.

– Я видел мистера Анжело сегодня в аэропорту, – вдруг сказал он. – Он прилетел самолетом из Рима, и у него с собой были только туфли.

Отец рассмеялся.

Мать тоже засмеялась, привлекла его к себе и вздохнула.

– Ах ты, мой маленький мечтатель. – Так она его всегда называла.

Она как раз рассказывала о Риме, о каком-то кузене, который родился у каких-то родственников. Джону показалось странным, что у него есть в Италии родственники, которых он никогда в жизни не видел.

– Мистер Анжело живет в Бруклине, – заявил отец. – Он иногда приходит сюда потому, что знал человека, владевшего мастерской до меня.

Джон покачал головой, но ничего не сказал. Говорить больше не о чем. Тайна была раскрыта. Он знал, что мистер Анжело не придет больше никогда, и так оно и случилось.

Год спустя его брат Чезаре, который был старше его на девять лет, женился и переехал в Чикаго. Его брат Лино, на шесть лет старше, не женился, а пошел в военно-воздушные силы, чтобы стать пилотом. И внезапно Джон оказался единственным ребенком в доме.

Он проскочил школу, оценки у него были средненькими – ни плохими, ни хорошими, одноклассники знали его как неприметного спокойного мальчика, витающего в своем мире и почти не общающегося с другими. Он проявлял некоторый интерес к истории и английской литературе, но никто не доверил бы ему, к примеру, организацию школьного праздника. Девчонки считали его милым, и это означало, что они не боялись идти с ним по темной улице. Но единственный раз за все проведенное в средней школе время он поцеловал девчонку на новогодней вечеринке, куда потащил его кто-то из приятелей и где он, смущаясь, все время простоял в сторонке. Когда другие парни рассказывали о своих сексуальных приключениях, он просто молчал, и никто его не расспрашивал.

После школы Пол Зигель получил привилегированную стипендию для одаренных детей и уехал в Гарвард. Джон пошел в расположенный неподалеку колледж Хопкинс Джуниор, в основном потому, что тот был доступным и позволял ему продолжать жить дома, толком не представляя, как быть дальше.

Летом 1988 года на лондонском стадионе Уэмбли состоялся концерт в честь Нельсона Манделы, который транслировался на весь мир. Джон с еще несколькими ребятами из класса пошел в Центральный парк, где кто-то поставил видеоэкран и колонки, чтобы можно было наблюдать за глобальным музыкальным событием при свете солнца и с алкогольным напитком в руке.

– А кто вообще такой этот Нельсон Мандела? – спросил себя Джон после первого глотка пива из белого пластикового стаканчика.

Несмотря на то что вопрос не был обращен, собственно говоря, ни к кому, полноватая черноволосая девушка, стоявшая рядом с ним, пояснила, что Нельсон Мандела – предводитель южноафриканского сопротивления апартеиду и что он вот уже двадцать пять лет без вины сидит в тюрьме. И это, похоже, ее нисколечко не волновало.

И так он внезапно оказался вовлечен в разговор, и, поскольку его собеседнице было что рассказать, все шло очень хорошо. Они говорили, им светило яркое июньское солнце, оно прогревало их тела, выгоняя пот из всех пор. Гремела музыка, прерываемая речами, заявлениями и воззваниями к правительству Южной Африки с требованием отпустить Нельсона Манделу, и чем дальше, тем меньше можно было разглядеть на экране. У Сары Брикман были сияющие жизненной силой глаза, почти алебастровая белая кожа, и в какой-то момент она предложила удалиться, подобно другим слушателям, в скудную тень куста или дерева. Там они поцеловались, и у поцелуев был соленый привкус пота. Пока над лужайкой разносилось многоголосое «Свободу-у-у… Нельсону Манделе!», Джон расстегнул бюстгальтер Сары, и с учетом того, что он никогда в жизни не делал ничего подобного и к тому же выпил больше алкоголя, чем когда-либо прежде, он взял этот барьер почти элегантно. Когда на следующее утро он проснулся в чужой постели и обнаружил рядом гриву длинных вьющихся черных волос на подушке, то хоть и не вспомнил всех подробностей, но понял, что экзамен, похоже, сдал. Так он, не обращая внимания на слезы матери, ушел из дома и переехал к Саре, унаследовавшей от родителей маленькую хорошенькую квартирку к западу от Центрального парка.

Сара Брикман была художницей. Она рисовала большие, полные безумия картины мрачными красками, и их никто не хотел покупать. Примерно раз в год она выставляла их на протяжении пары недель в одной из галерей, из тех, что берут за это деньги с художников, ничего не продавала или продавала слишком мало даже для того, чтобы оплатить галерею, и потом с ней невозможно было разговаривать на протяжении нескольких дней.

Джон нашел вечернюю работу в расположенной неподалеку прачечной: складывал рубашки для гладильной машины; он обварил обе руки в первые же недели, но денег хватало на то, чтобы оплатить электричество и еду. Некоторое время он пытался продолжать учиться, но туда теперь было далеко и неудобно ездить, кроме того, он все еще не знал, зачем это нужно, и в какой-то момент просто бросил, не сказав родителям ни слова. Они узнали об этом пару месяцев спустя, что привело к страшному скандалу, в ходе которого Сару неоднократно назвали шлюхой. После этого Джон долгое время не появлялся в родительском доме.

Ему нравилось смотреть, как Сара в измазанном краской халате, хмурясь, возится у мольберта. Вечерами она тащила его в прокуренные кабаки в Гринвич-виллидж, где она разговаривала с другими художниками об искусстве и коммерции, а он не понимал ни слова, и это тоже производило на него впечатление и рождало чувство, что он наконец-то подобрался к настоящей жизни. Впрочем, друзья Сары не были готовы делиться своим пропуском в настоящую жизнь с каким-то молокососом. Они презрительно смеялись, когда он что-либо говорил, не слушали его, закатывали глаза, когда он задавал вопросы: для них он был просто любовником Сары, ее бесплатным приложением и мягкой игрушкой.

Единственным, с кем ему удавалось поговорить в этой компании, был Марвин Коупленд – товарищ по несчастью, который встречался с другой художницей, Брендой Каррингтон. Марвин снимал квартиру с другими ребятами в Бруклине, играл на бас-гитаре в разных, не имевших успеха группах, шлифовал собственные песни, которые никто не хотел исполнять, проводил много времени, глядя в окно или покуривая марихуану, и в мире не существовало ни одной безумной идеи, в которую бы он не верил. То, что правительство спрятало Розуэльских пришельцев в зоне 51, было для него столь же очевидно, как и целительная сила пирамид и драгоценных камней. То, что Элвис жив, было, пожалуй, единственным, в чем он по-настоящему сомневался. Что ж, по крайней мере, с ним всегда было приятно пообщаться.