Триллион долларов. В погоне за мечтой

Часто возникали споры из-за того, что Джон считал хорошей картину Сары, которая, по их мнению, не удалась, и наоборот. Наконец он решил выяснить, по каким вообще критериям картина считается хорошей или плохой. Поскольку до сих пор он не понимал ни слова из того, о чем говорили Сара и ее друзья, он начал читать книги об искусстве или проводить целые дни в Музее современного искусства, где он украдкой затесывался в группу экскурсантов, пока его не узнавали и не начинали задавать неприятные вопросы. И по мере того как он самоотверженно слушал объяснения по поводу картин, ничего в них не понимая, в нем начала зреть мысль о том, что рисование может стать тем направлением в его жизни, которое он все время искал. А как он мог найти его раньше, будучи сыном сапожника, с братьями, один из которых стал налоговым инспектором, а другой – пилотом истребителя? И он начал рисовать.

Как выяснилось позже, это была плохая идея. Он ожидал, что Сара обрадуется, но та лишь болезненно критиковала все, что он рисовал, высмеивала его старания перед друзьями. Джон не сомневался в том, что каждое ее слово было справедливо, покорно сносил всю критику и считал ее поводом работать еще усерднее. Он с удовольствием брал бы уроки, но не мог себе позволить этого ни по финансам, ни по времени.

Несколько недель он смотрел в четыре часа утра телевизионный курс рисования, прерываемый рекламными паузами, не пропуская ни единой передачи. Там показывали, как рисовать окруженные пихтами лесные озера или ветряные мельницы, выступающие роскошными силуэтами на фоне заходящего солнца. Несмотря на то что он ни разу не видел своими глазами ни то, ни другое, Джон полагал, что ему вполне удавалось следовать указаниям, хотя наблюдавшая за этим Сара даже не критиковала его, а только закатывала глаза.

Однажды в тематической газете появилась коротенькая заметка о художнице Саре Брикман и ее работах, которую Джон вырезал, вставил в рамочку и гордо повесил над кроватью. Вскоре после этого появился потенциальный покупатель – паренек с Уолл-стрит с напомаженными волосами, в рубашке в широкую полоску и подтяжках, который несколько раз подчеркнул, что для него искусство – это инвестиции и что он хочет вовремя вложить деньги в художников, которые, вполне возможно, скоро станут известны. Очевидно, он считал это гениальной идеей. Сара провела его по ателье, показала ему свои картины, однако, похоже, он не знал, что с ними делать. И только когда его взгляд упал на одну из ранних работ Джона – дикий, пестрый силуэт города, от которого Сара только недовольно воротила нос, – он тут же пришел в неописуемый восторг. Он предложил десять тысяч долларов, и Джон просто кивнул.

Сара с грохотом захлопнула дверь ванной, едва покупатель и картина покинули квартиру. Джон, еще сжимая в руках пачку денег, постучал и поинтересовался, что случилось.

– Ты хоть понимаешь, что ты одной своей поганой картинкой заработал больше денег, чем я за всю свою жизнь? – наконец закричала она.

После этого их отношения так никогда и не стали прежними и вскоре закончились, в феврале 1990 года – по воле случая, как раз в тот самый день, когда в СМИ прорвалось известие об освобождении Нельсона Манделы. Сара сказала Джону, что все кончено, и так оно и было. Он нашел пристанище у Марвина: в квартире, которую тот снимал с другими ребятами, как раз освободилась неуютная длинная комната, и спустя пару дней Джон сидел там на полу со своими скудными пожитками, все еще не понимая, что произошло.

Продажа городского пейзажа осталась его единственной удачей на художественном поприще; деньги закончились быстрее, чем он мог предположить. После вынужденного переезда ему, конечно же, пришлось бросить работу в прачечной, и, побегав пару недель, когда счет его окончательно растаял, он наконец нашел новую работу в пиццерии, которую держали индийцы, предпочитавшие нанимать молодых людей итальянского происхождения. На юге Манхэттена это означало пробираться через колонны более или менее движущегося транспорта и знать все возможные проходы между кварталами. Благодаря этой работе у Джона появились крепкие ножные мышцы и тренированные легкие, а также кашель, похожий на тот, что бывает у курильщиков, – из-за выхлопных газов, которые приходилось вдыхать, – но вот денег на жизнь почти никогда не хватало. И дело было не в том, что в комнате с трудом можно было найти место для рисования, и не в том, что даже в солнечные дни не хватало света; у него просто почти не оставалось на это времени. Работа заканчивалась поздно ночью и нередко утомляла его настолько, что на следующее утро он спал как убитый, пока громко трезвонящий будильник снова не отправлял его на Манхэттен. Каждый раз, когда он брал выходной, чтобы поискать другую работу, из-за неполученной выручки он снова скатывался в минуса.

В это время в Нью-Йорк вернулся Пол Зигель – с вызывающим уважение дипломом Гарварда в кармане и доходным местом в службе по оказанию консультационной помощи предприятиям, клиентами которой якобы были все крупные фирмы мира, не считая нескольких правительств. Джон навестил его однажды в его со вкусом обставленной небольшой квартирке в Вест-Виллидж, подивился виду на Гудзон, в то время как Пол безжалостно, как могут только добрые друзья, рассказывал, что тот делал в своей жизни неправильно.

– Сначала ты должен избавиться от долгов. Пока у тебя есть долги, ты не можешь быть свободным, – загибал он пальцы. – Затем ты должен создать себе пространство для движения вперед. Но для начала ты должен понять, чего ты хочешь в жизни.

– Да, – сказал Джон. – Тут ты прав.

Но от долгов не избавился, не говоря уже об остальном. Чтобы справиться с конкуренцией, Мурали, владельцу службы доставки пиццы, пришла в голову идея гарантировать каждому клиенту к югу от Эмпайр-стейт-билдинг доставку пиццы в течение получаса с момента заказа. И тем, кому приходилось ждать дольше, не нужно было ничего оплачивать. Эту идею он почерпнул в какой-то книге, которую даже сам не читал, ему кто-то рассказывал, и последствия оказались катастрофическими. Каждый разносчик имел право опоздать четыре раза в неделю, все остальное вычиталось из зарплаты. В часы пик, когда пиццы выходили из кухни уже с опозданием, а клиент, вполне возможно, ожидал на Тридцатой улице, успеть было просто невозможно. Джону закрыли счет в банке, он поссорился с Марвином из-за квартплаты, и почти не осталось вещей, которые можно было бы отдать в залог. Наконец, он заложил наручные часы, подаренные отцом на причастие; это была плохая идея, потому что после этого он не отваживался пойти к родителям, где его, по крайней мере, время от времени подкармливали. Иногда ему становилось плохо от голода, когда он вез по улицам пахнущие сыром и дрожжами пластиковые коробки.

Так начинался 1995 год. Время от времени в снах Джона снова возникали сказочные люди его детства, улыбались, махали руками и кричали что-то, чего он не понимал. Лондонский банк Барингов разорился после неудачных валютных спекуляций сотрудника Ника Лисона, японская секта «Аум Синрике» отравила ядовитыми газами двенадцать человек в токийском метро, во время теракта в Оклахома-сити погибло 168 человек. Билл Клинтон все еще оставался президентом Соединенных Штатов, однако переживал трудные времена, поскольку его партия утратила большинство в обеих палатах Конгресса. Джон обнаружил, что более чем за год не нарисовал ни единой картины, что время просто прошло, и у него возникло чувство, будто он ждет чего-то, вот только толком не мог сказать, чего именно.

День 23 апреля был не особенно удачным. Во-первых, это было воскресенье, и ему нужно было работать. В пиццерии его снова ждала записка от матери с просьбой позвонить – телефон в квартире Марвина был, к счастью, хронически отключен. Джон выбросил записку и занялся поездками, которых, как обычно по воскресеньям, было мало, а значит, и мало денег, и чаще всего приходилось ездить по самым безумным адресам. Поскольку он уже исчерпал лимит опозданий на этой неделе, Джон решил поднажать, а поскольку он, вероятно, поднажал слишком сильно, это произошло: срезая путь между кварталами, он вылетел на улицу, притормозил слишком поздно и врезался в автомобиль – черный длинный лимузин, выглядевший так, будто в нем сидел тот тип из фильма «Уолл-стрит», которого играл Майкл Дуглас.

Велосипед погнулся, коробки с пиццей упали, а автомобиль заскользил дальше, словно ничего не произошло. Джон потер колено под порванными джинсами, посмотрел вслед темно-красным стоп-сигналам и понял, что все могло кончиться намного хуже для него. Мурали пришел в бешенство, когда Джон приковылял обратно, слово за слово, и вот уже Джон лишился работы, даже без жалкой недельной зарплаты, поскольку Мурали удержал деньги за ремонт велосипеда. И Джон пошел пешком домой, в кармане – целых десять центов, в душе – неистовая ярость, а ночь становилась все холоднее и холоднее. На последних милях, которые нужно было пройти через Бруклин, принялся моросить противный дождик, и когда Джон наконец пришел домой, то уже не знал, на каком свете находится – в раю, в аду или все еще на земле.

Когда он открыл двери, в нос ему ударил запах яичницы и сигарет. Марвин, как часто бывало, сидел в кухне, поджав под себя ноги, воткнув свой «Фендер Джаз Бас» в усилитель, звучавший настолько тихо, насколько в этом вообще был смысл, но вместо того, чтобы, как обычно, неистово рвать струны, он просто извлекал глухие звуки, похожие на сердцебиение больного великана. Ду-думм. Ду-думм. Ду-думм.

– Тут тебя спрашивали, – сказал он, когда Джон направился в ванную.

– Что? – Джон замер. Помочиться – и в постель, и ни шагу больше – это он обещал себе на протяжении всего пути. – Меня?

– Двое мужиков.

– Что за мужики?

– Понятия не имею. Мужики и все. – Ду-думм. Ду-думм. – Два мужика в костюмах с иголочки, с галстуками и булавками и так далее, и они хотели узнать, живет ли здесь некий Джон Сальваторе Фонтанелли.

Джон все-таки принес в жертву пару лишних шагов по направлению к кухне. А Марвин, нисколько не смущаясь, продолжал делать массаж сердца больному великану. Ду-думм. Ду-думм.

– Джон Сальваторе, – сказал Марвин, с укоризной качая головой. – А я даже не знал, что у тебя есть второе имя. Кстати, выглядишь ты отвратно.

– Спасибо. Мурали меня выставил.

– Мерзко с его стороны. С учетом того, что на следующей неделе нам платить за квартиру. – Ду-думм. Ду-думм. Не сбиваясь с такта, Марвин протянул руку к стоящему рядом с ним кухонному столу и протянул Джону визитку. – Вот. Это я должен был отдать тебе.

На вид это была дорогая четырехцветная карточка с витиеватым гербом. На ней было написано:

Эдуардо Вакки

адвокат, Флоренция, Италия

в наст. время отель «Вальдорф Астория»

301 Парк Авеню, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

Тел. 212-355-3000

Джон таращился на карточку. В кухне было тепло, и все его тело отяжелело.

– Эдуардо Вакки… Клянусь, никогда прежде не слышал этого имени. Он не сказал, что ему от меня нужно?

– Ты должен позвонить ему. Он заявил, что, когда ты придешь, я должен отдать тебе карточку и сказать, чтобы ты позвонил и что это важно. – Ду-думм. – Речь идет о наследстве. – Ду-думм. – Мне кажется, что это слово похоже на «деньги». Классно, да?