Триллион долларов. В погоне за мечтой

2

Старик – padrone, как назвал его Эдуардо, – взял в руки подушку, лежавшую у него на коленях, и положил ее на стоявший рядом с ним столик. Затем с некоторым усилием поднялся с кресла, поправил сведенными подагрой пальцами вязаную кофту и мягко улыбнулся всем.

Джон застыл, словно громом пораженный. Мозг его, казалось, совершенно вышел из строя.

Тихими, какими-то очень расслабленными шагами мужчина, которого Эдуардо Вакки назвал своим дедом, обошел стол, словно располагая всем временем в мире. Проходя за спиной Джона, он дружески потрепал его по плечу, легко, мимоходом, но Джону тем не менее показалось, что тем самым padrone словно принимает его в свою семью. Так же спокойно, расслабленно он закончил свой моцион вокруг стола, неспешно занял последний свободный стул и открыл последнюю папку, которую до сих пор никто еще не открывал.

Рассудок Джона отказывался понимать, что означает все происходящее. При этом все казалось похожим на прохождение теста на интеллект. У нас есть числовой ряд 2–4–6–8, каким, с точки зрения логики, будет следующее число? Правильно, 10. У нас есть числовой ряд 2–4–8–16, каким, с точки зрения логики, будет следующее число? 32, верно. У нас есть числовой ряд восемьдесят тысяч – четыре миллиона – два миллиарда, каким, с точки зрения логики, будет следующее число?

Но на этом логика заканчивалась. Возможно, это все же не адвокаты. Может быть, они сумасшедшие, которые играют в сумасшедшие игры. Может быть, он стал жертвой психологического эксперимента. Может быть, все это, несмотря на заверения, съемки передачи «Скрытая камера».

– Меня зовут Кристофоро Вакки, – произнес старик мягким, неожиданно приятным голосом, – и я – адвокат из Флоренции, что в Италии.

При этом он посмотрел на Джона, и сила этого взгляда заставила Джона забыть обо всех мыслях по поводу психологических экспериментов и скрытых камер. Происходящее здесь было настоящим, реальным, настолько очевидно истинным, что от него почти можно было отрезать кусочек.

Возникла пауза. У Джона возникло такое чувство, будто все ждут его слов. Вопросов. Что он каким-то образом выскажется, несмотря на пересохшее горло, парализованную нижнюю челюсть, распухший до размеров футбольного мяча язык и полную потерю дара речи. Но все, что он сумел произнести, было похоже на свистящий шепот:

– Еще больше денег?

Padrone сочувственно кивнул.

– Да, Джон. Еще больше денег.

Трудно было сказать, сколько лет Кристофоро Вакки, но наверняка скорее восемьдесят, чем семьдесят. Белоснежных волос у него осталось совсем мало, кожа обвисла, покрылась пятнами, была испещрена множеством морщин. И, несмотря на это, он, который разглядывал документы, грациозно сложив руки, выглядел совершенно компетентным, полным хозяином положения. Никому даже в голову не пришло бы выражение «старческая немощность» при виде этого хрупкого мужчины. Разве только для того, чтобы поставить себя в смешное положение.

– Сейчас я расскажу вам всю историю, – произнес он. – Она начинается во Флоренции, в 1480 году. В этот год родился ваш предок Джакомо Фонтанелли, внебрачный сын неизвестного отца. Мать нашла приют в монастыре у сострадательного аббата, мальчик рос среди монахов. В пятнадцать лет, по сегодняшнему летоисчислению 23 апреля 1495 года, Джакомо приснился сон – который, пожалуй, можно было бы назвать видением, хотя сам он всегда называл его сном, – настолько яркий и интенсивный, что он определил всю его дальнейшую жизнь. У монахов он научился писать, читать и считать, и вскоре после того сна ушел в мир, чтобы стать купцом и торговцем. Работал он в основном в Риме и Венеции, городе, который был тогда центром экономики юга Европы, женился, произвел на свет шестерых детей – все мальчики, которые позднее тоже начали купеческую карьеру. А Джакомо в 1525 году вернулся в монастырь, чтобы воплотить в жизнь оставшуюся часть своего сна.

Джон, словно оглушенный, покачал головой.

– Сон, сон. Что за сон?

– Сон, в котором Джакомо Фонтанелли, так сказать, увидел свою собственную жизнь – свою профессиональную карьеру, свою будущую жену и, помимо прочего, какие прибыльные сделки он заключит. Но гораздо важнее было вот что: в этом сне он увидел будущее, которое наступит через пятьсот лет; он описывает эпоху ужасной бедности, жуткого страха, время, когда никто не знает своего будущего. И он увидел, что такова воля провидения – так сказать, воля Господа: он должен завещать свое состояние тому, кто через пятьсот лет в тот день, когда ему приснился сон, окажется его самым молодым потомком мужского пола. Этот человек был избран вернуть людям потерянное будущее, и он сделает это с помощью состояния Джакомо Фонтанелли.

– Я? – в ужасе воскликнул Джон.

– Вы, – кивнул padrone.

– Я что? Избран? Я что, похож на того, кто избран для чего бы то ни было?

– Мы просто говорим об исторических фактах, – мягко ответил Кристофоро Вакки. – То, что я рассказал вам здесь, вы скоро сможете прочесть в завещании своего предка. Я просто объясняю вам, каковы были его мотивы.

– Ах, вот как. Итак, ему явился Господь. И поэтому я сейчас сижу здесь?

– Так и есть.

– Безумие какое-то, правда?

Старик только многозначительно развел руками.

– Решать этот вопрос я предоставляю вам.

– Вернуть людям будущее. Именно я?

Джон вздохнул. Вот опять наглядный пример того, чего стоят видения и пророческие сны. А именно – ничего. Конечно, сегодня никто не видит будущего. Каждый просто ждет, от какой из множества бед погибнет человечество. То, что оно погибнет, было делом ясным и решенным. Альтернативы заключались только в выборе оружия: страх перед атомной войной в последние годы несколько вышел из моды, что, вероятно, было несправедливо, зато высоко ценились новые эпидемии болезней – СПИД, лихорадка Эболы, коровье бешенство, что-то в этом ценовом диапазоне, и не забыть про озоновую дыру, расширение пустынь да еще о том, что, по слухам, скоро закончится питьевая вода. Нет, сейчас действительно нет резона видеть будущее. Вот только он, Джон Сальваторе Фонтанелли, не является исключением. Скорее напротив: пока его сверстникам удалось хоть как-то обеспечить хотя бы свое непосредственное будущее, обзаведясь домом, семьей и стабильным доходом, он просто тупо жил одним днем и даже сумел отодвинуть в будущее столь неотвратимые события, как внесение арендной платы за квартиру. Точно, если и есть кто-то, кто меньше подходит для поисков потерянного будущего, чем он, то ему срочно нужно с ним познакомиться.

Старик снова заглянул в свою папку.

– В 1525 году, как уже было сказано, Джакомо Фонтанелли вернулся в монастырь, где провел детство, и рассказал аббату о своем видении. Они пришли к убеждению, что этот сон послан Богом, что он похож на библейский сон фараона, на основании которого Иосиф предсказал семь изобильных лет и семь голодных, и решили они действовать соответствующим образом. Все состояние Джакомо Фонтанелли было доверено находившемуся в дружеских отношениях с аббатом правоведу – человеку по имени Микеланджело Вакки…

– Ах! – произнес Джон.

– Да. Мой предок.

– Вы хотите сказать, что ваша семья хранила состояние моей семьи, чтобы передать его сегодня мне?

– Именно так и есть.

– На протяжении пятисот лет?

– Да. На протяжении пятисот лет Вакки являются юристами. Дом, в котором находится наша контора, все тот же, что и прежде.

Джон покачал головой. Невероятно. Невероятно в первую очередь из-за спокойной уверенности, с которой старик излагал эти ужасы. Давно, казалось бы, забытые уроки истории снова всплывали в памяти, и мороз шел по коже: пятьсот лет! Это же значит, что Христофор Колумб еще не открыл американский континент, когда родился его предок. Получается, этот человек пытался ему сказать ни много ни мало, а то, что его семья в период между открытием Америки и первой высадкой на Луне занималась сохранением основанного на сне состояния – и что все это время она жила в одном и том же доме!

– Пятьсот лет? – повторил Джон. – Это же… даже не знаю, сколько поколений. Неужели никому не пришло в голову просто присвоить себе те два миллиарда?

– Никому, – спокойно ответил Кристофоро Вакки.

– Но ведь ни одна живая душа не узнала бы! Даже сейчас, когда вы мне это рассказываете, мне очень трудно поверить.

– Ни одна живая душа, может быть, – признал старик. – Но вот Господь узнал бы.

– Ах! – только и сказал Джон. Вот оно что.

Padrone раскинул в стороны руки с растопыренными пальцами.

– Вероятно, я должен объяснить кое-что еще. Само собой, существовали точные, установленные вашим предком правила оплаты работы управляющих, которых мы строго придерживались, – и жили мы при этом неплохо, должен добавить. Само собой, даже сегодня у нас сохранились все бухгалтерские документы, и мы можем предоставить все записи транзакций и удержаний гонорара.

«Да уж, – подумал Джон. – Готов спорить, вы это можете».

– И, само собой, – добавил старый Вакки, – изначальное состояние не составляло два миллиарда долларов. Таких денег в то время, вероятно, вообще не было. Состояние, оставленное Джакомо Фонтанелли в 1525 году, составляло три сотни флоринов, то есть, учитывая перерасчеты сегодняшней стоимости золота, примерно десять тысяч долларов.

– Что? – вырвалось у Джона.

Старик закивал, и на шее у него появились морщины, сделавшие его похожим на динозавра.

– При этом нужно принимать во внимание данные перерасчетов и покупательную способность. Три сотни флоринов представляли собой немалое состояние, с учетом тогдашней покупательной способности. Сегодня эти деньги, если пересчитать и обменять их, не стоили бы разговора – наше путешествие уже поглотило бóльшую их часть. Множество валют и валютных реформ обычно затуманивают взгляд на тот простой факт, что инфляция подтачивает все состояния, как крупные, так и мелкие. Но у Джакомо Фонтанелли был могущественный союзник, – многозначительно добавил padrone, – а именно сложный процент.

– Сложный процент? – машинально повторил Джон.

– Позвольте мне объяснить. В 1525 году на счет в учреждении, которое сегодня назвали бы банком, был положен эквивалент десяти тысяч долларов. В то время еще не было банков в сегодняшнем понимании, но в тогдашней Европе, а особенно в Италии, существовала процветающая экономика и хорошо функционировавший рынок капитала. Помните, Флоренция была тогда финансовой метрополией, в четырнадцатом веке там заправляли такие банкиры, как Барди и Перуцци, а в пятнадцатом – Медичи. Несмотря на то что церковь ввела запрет на процент, придерживаться его было невозможно, ведь не существует рынка капитала без процентов – никто просто не стал бы давать деньги в долг, если бы это ничего ему не приносило. Вложение Джакомо Фонтанелли идеально совпало с развитием функционирующего в полную силу международного денежного рынка в шестнадцатом столетии. Мой предок Микеланджело Вакки выбрал надежное вложение, с начислением четырех процентов, дающее относительно небольшой доход. Это значит, что в конце 1525 года в пересчете на современную валюту набежало четыреста долларов, которые были присоединены к первоначальному состоянию, и на следующий год на счету было уже не десять тысяч, а десять тысяч четыреста долларов. И так далее.