Ревизор: возвращение в СССР

Проснулся я в хорошем настроении. Уже рассвело. Нас не разбудили в 6 утра.

Иван ещё спал. Я встал и, потягиваясь, пошаркал в коридор.

Вернувшись, я застал Ивана сидящим на кровати. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Где был? — спросил он меня.

— В сортир ходил.

— Сколько времени? — взглянул Иван на часы. — Начало девятого. Завтрак был?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Пойду на разведку схожу.

В холле слонялось несколько человек в полосатых пижамах, а медиков видно не было. Я подошёл к двери приёмного и тихонько приоткрыл дверь. В приемном никого не было.

Я пошёл искать дальше. Прошел мимо процедурной, через открытую дверь увидел, что там тоже никого нет. Пошел дальше по коридору, уперся в двухстворчатую дверь, одна створка которой была распахнута настежь, а на закрытой второй створке гордо значилось «Пищеблок». Я, естественно, заглянул.

Картина, открывшаяся моим глазам, говорила о произошедшем здесь ЧП: большая алюминиевая кастрюля с молочной кашей валялась на полу. Значительная часть пола больничной кухни была в каше. Кастрюля, упав, ещё и прокатилась по полу, извергая из себя жёлтую, похоже, пшённую жижу. К двери вело несколько следов. Одна кастрюльная ручка лежала отдельно. Оторвалась? И кастрюля упала. Повариха где? Пострадала? Ожоги?

Я не знал, буфетчица-хохотушка, разносившая нам еду, сама её готовила или была ещё и повариха. Скорее всего, она же и готовила. Иначе, повариху бы подменила, а здесь никого не было.

Мне стало жаль её. Я разволновался. Ожоги и в моё время были серьёзной проблемой, а сейчас-то!..

Я вернулся в холл и сказал слонявшимся там больным:

— Завтрака, похоже, не будет. Я на кухню ходил. Там кастрюля на полу. Вся кухня в каше. И врачей никого нет. И буфетчицы нет. Похоже, ей сегодня досталось, — поделился я своими наблюдениями.

— Она не буфетчица, а диет-сестра. Может, она в процедурной? — предположил худой высокий мужик в больничной пижаме.

— Вот я слышал утром часов в семь какой-то шум спросонья, — подключился к нашему разговору второй наш товарищ по несчастью в такой же пижаме. Лохматый здоровенный мужик. — Надо бы узнать, что с Настей случилось. Пойду до процедурной дойду.

— Там никого нет. Я уже смотрел. В приемном тоже никого, — сказал я. — А где она ещё может быть?

Лохматый, не ответив, направился в сторону Хирургии. Мы с худым высоким мужиком поспешили за ним. В самом конце коридора, за еще одними большими дверями, оказалась операционная и интенсивная терапия.

Насколько я помнил, интенсивная терапия, это реанимация. В этом отделении было всего три койки. Мы тихонько подошли к широкой двери операционной, стёкла которой, так же как и в приемном, были закрашены на высоту человеческого роста белой краской. В операционной горел яркий свет и слышны были тихие переговоры докторов. Шла операция. Я не позволил лохматому открыть дверь и заглянуть туда.

— Куда ты лезешь?! — шёпотом одернул его я и при этом шлепнул по руке, схватившейся уже было за ручку двери. — Там же всё стерильно. Сейчас инфекцию запустишь.

Лохматый испуганно отодвинулся от двери. Я схватил первый попавшийся табурет и подставил его к двери, надеясь заглянуть вовнутрь. Только я залез на табурет, не успев даже заглянуть в операционную, как дверь неожиданно открылась.

Немая сцена. Доктор Юрий Васильевич, похоже, не ожидал кого-либо увидеть и цветисто выругался от неожиданности. Я так и стоял на табурете, а мои товарищи растерянно хлопали глазами. Первым пришёл в себя доктор. Его внимание почему-то сосредоточилось на мне.

— Ивлев! Твою мать. Какого чёрта ты здесь делаешь? — громко спросил он.

— Узнать хотели! — мямлил я, ещё не оправившись от испуга. Всё произошло слишком быстро.

— Что узнать?

— Завтрак.

— Что завтрак?

— Завтрак будет?

— Не будет завтрака. И обеда не будет, — ответил на все наши вопросы доктор, выходя в коридор. Я спрыгнул с табурета, закрыл за доктором дверь в операционную, успев заметить удивлённые глаза врача Марины. Мы втроём поспешили за Юрием Васильевичем. Выйдя в коридор, доктор закурил сигарету, которую держал длинным пинцетом и молча разглядывал нас.

— Что случилось? — спросил я.

— Что, что. Кастрюлю Настя на себя опрокинула, — сказал доктор бесцветным голосом.

— И? — пытал я его дальше.

— Перелом костей стопы. В шоке прошлась больной ногой, смещение заработала. Оперируем.

— Ну, перелом же это не страшно? — продолжал допытываться я. — Гипс наложить после операции и срастутся кости? Да?

— Это когда ожога нет, тогда да, гипс и ничего страшного, — докурил доктор свою сигарету и пошёл обратно в операционную.

До меня дошла вся сложность ситуации. Если на стопе ожог, то гипс не наложить.

— Мы можем чем-нибудь помочь? — спросил я доктора в спину.

Доктор только рукой махнул не оглядываясь и скрылся в операционной.

— Вот не повезло, — протянул я. — Чего ж это она в одиночку кастрюлю с плиты тягала?

— Да уж. У меня дочка с её пацаном в одном классе учится, — проговорил лохматый. К чему? Я так и не понял.

Мы молча вышли в холл.

Там с озабоченным видом стояли бабушка и Иван.

— Где тебя носит? — первым заметил меня Николаев.

— Буфетчицу искали, — ответил я.

— Нашли?

— В операционной. Она кастрюлю себе на ногу уронила, перелом и ожог. Жратвы сегодня не будет. Вся каша на полу, — объяснил я Ивану. — Придётся вам сегодня самим тут как-то.

Я повернулся к бабуле.

— Привет. Как дела? — спросил я её, чмокая в щеку.

— Нормально. Пошли. Собирайся, — и направилась в сторону моей палаты. Мы с Иваном поплелись за ней.

— Давай, я тебе принесу поесть что-нибудь? — предложил я Ивану. — Хоть бутылку кефира с батоном.

— Давай, — согласился Иван. — Так есть хочется. Организм уже привык к режиму.

— Хорошо. Спрошу у бабушки, где тут магазин ближайший и принесу, — пообещал я.

Бабуля принесла брюки из коричневой шерстяной ткани и бушлат, который был мне прилично велик. Я не стал спрашивать, чей он. Мне было всё равно, в чём вырваться на свободу.

Я быстро оделся и вытянулся перед бабушкой.

— Готов, — доложил я.

— До свидания, Иван, — попрощалась она с ним, кивнув ему головой.

— А я не прощаюсь, — сказал ему я, выходя из палаты.

Бабуля вопросительно взглянула на меня.

— Обещал ему принести что-нибудь поесть, — объяснил ей я. — У буфетчицы производственная травма. Ещё и выходной сегодня. Пока ей замену найдут.

Мы вышли на улицу. Я вдохнул февральский морозный воздух. Запах свободы.

Мы направились по укатанной дороге в сторону частных домов. Хотя, было не очень холодно, руки быстро замёрзли. У меня не было рукавиц, и я засунул руки в карманы бушлата. Там оказался старый носовой платок и какой-то ржавый болт.

— Где тут магазин ближайший? Или мне сначала домой, а потом к Ивану? Мы далеко живём?

— Минут двадцать пять.

— Пешком?

— А как ещё? На собаках? — ответила с иронией бабуля.

— Я просто спросил, — немного обиделся я. Хотя надо привыкать: теперь, пока не привыкну, так и буду спрашивать и говорить всякую ерунду, по мнению местных обывателей.

Мы шли по Госпитальной улице. Бабушка посоветовала мне обращать внимание на названия улиц, по которым мы шли, а также на магазины и учреждения, мимо которых мы проходили.

— Тебе надо как можно быстрее всё вспомнить, а то долго не выпишут. Или выпишут со справкой, или вообще на учёт поставят.

— В смысле долго не выпишут? — обалдел я. — Разве меня ещё не выписали?

— Нет. Тебя отпустили домой под мою ответственность. В понедельник вечером позвоню с работы Демьяну, спрошу, когда тебе появиться. Думаю, первое время тебе придётся ходить в больницу несколько раз в неделю.

— Я понял. А ты знаешь, я когда вижу что-то вокруг себя, мне кажется, вспоминаю, — соврал я, — А ты могла бы мне по дороге рассказывать, что за дома мы проходим, что с ними связано. Может кто-то из моих знакомых там живёт.

— Хорошо, — согласилась бабуля и замедлила шаг. — Вот в том старом доме, что мы прошли, жила твоя первая учительница Татьяна Андреевна.

— Почему жила? — спросил на всякий случай я.

— Умерла она пару лет назад.

— Болела?

— И болела, и от старости.

— Сколько ей лет было?

— Шестьдесят восемь.

Ничего себе, старость. Ещё жить да жить.

Хорошо, запоминаю. Первая учительница Татьяна Андреевна, жила на Госпитальной улице. Лучше бы записывать всё. Потом перечитывать по нескольку раз. Так быстрее запомнится.

Мы прошли мимо булочной. Я отметил её для себя — надо же батон Ивану купить. Свернули на улицу Школьную, пройдя по ней примерно с квартал, мы прошли мимо двухэтажного дома в котором располагался магазин “Школьник”. Его я тоже отметил: надо будет купить небольшой блокнот и ручку.

Мы вышли на улицу Островского. Наш дом оказался третьим от перекрёстка. Прежде, чем войти в калитку, я прикинул, в какой стороне дом Ивана. У нас дом был номер 29, у Ивана, стало быть, 17.

Я прошел за бабулей к дому. Домишка был довоенный как минимум, если не дореволюционный. Крыша покрыта дранкой. Боже мой. Я такой кровли в жизни не видел. Хотя, может, конечно, не обращал внимания по малолетству.

Я зашёл за бабушкой в дом, благоговейно оглядываясь. В тёмных сенях стоял огромный сундук. На нем спать можно было при желании, такой он был большой. Поставив на него свою сумку, бабуля села рядом и начала разуваться. Я последовал её примеру. Она бросила мне под ноги короткие валенки. Сама надела такие же и прошла в хату. Это у них такие тапки. Полы холодные, наверное.

Хата оказалась просторнее, чем я ожидал. С улицы дом не производил впечатления такого большого. Внутри изба была разделена ровно на четыре помещения: кухня и три комнаты. Все три комнаты были проходные. Из сеней мы попали в кухню. Я ходил из комнаты в комнату, как по музею.

Посередине стояла большая печь, топилась она из кухни. В комнате справа от кухни была, как я понял, маленькая гостиная с большим диваном и раритетным телевизором с крохотным экраном и линзой перед ним. Я долго разглядывал его, раньше такие только на картинках видел. Из гостиной можно было попасть в меньшую спальню. Из кухни — в большую. Между двумя спальнями тоже была дверь, но она была закрыта на щеколду. Я не понял, какая спальня моя. Логически рассудив, я пришёл к выводу, что моя спальня меньшая: там была одна койка. А в большей спальне стояло две койки. Я решил, что женщины спали в большой спальне, а я в малой.

Бабушка включила свет на кухне. И без того тусклую лампу закрывал красный абажур с бахромой.