Братство идущих к Луне

— Сама виновата, — делает заключение мама. — Надо быть внимательнее со своими вещали. Раскидала, где попало, вот и результат.

Виновата, понимает в этот момент Ада. Да, я виновата, я не уследила, не заметила, не спохватилась. Двойку в журнале на следующий день исправляют всё-таки на тройку, но мама злится еще несколько дней, и Ада ходит по дому, втягивая голову в плечи, и боясь разговаривать с мамой — потому что она знает, что снова будет крик, и снова она услышит про «сама виновата», и внутри всё будет болеть сильно-сильно — от маминой беспощадной правоты.

Или — старшеклассница Ада ставит разогреваться утюг, чтобы погладить юбку, ведь завтра она собирается пойти на танцы в школе, завтра восьмое марта, и юбку эту Ада шила сама, причем на руках, из скользкой и непослушной синтетической ткани. Звонит телефон, Ада говорит несколько минут с мамой, потом бежит к холодильнику, вытаскивает из морозилки рыбу, которую нужно было, оказывается, разморозить, возвращается в комнату, ставит утюг на юбку, и... на юбке тут же образуется отверстие четко по форме утюга, который перегрелся за то время, пока Ада разговаривала и бегала туда-сюда с рыбой.

— Сама виновата, — разводит руками мама. — Гладить надо было через мокрую тряпочку, а утюг поставить на тройку. Ты же, дура косорукая, на пятерку включила, и ткань не подложила. Чего ты ревешь? Или иди, как есть, или вообще не иди. Хотя кто тебя там ждёт...

Ада идёт, и стоит весь вечер у стенки, в старой юбке, на скорую руку перешитой из бабушкиной, и терпит смешки одноклассниц, которые называют её то бабкой, то клюшкой, и, конечно, никто не приглашает её танцевать, потому что кому охота позориться.

И это всё были мелочи, пока что ещё мелочи, потому что дальше вина Ады стала только вырастать, делаясь с годами всё больше и больше, и не было Аде от этой вины, преследовавшей её, никакого спасения.

***

Макароны сварились быстро, Ада нарезала колбаску, положила макароны и колбаску на тарелку, и отнесла Яру в комнату, а сама отправилась обратно на кухню, заваривать чай.

— Ты ела? — спросил из комнаты Яр.

— Да, дома ещё, — отозвалась Ада. — Ешь, ешь, за меня не переживай.

— Опять бутерброды трескала, что ли? — проницательно спросил Яр. — Не надоело?

— Нормально, — ответила Ада. — Я не хочу больше, наелась. Яр, тебе с сахаром сегодня чай, или ты как Ян?

— Как Ян, давай без сахара, — ответил тот. — И сделай покрепче.

— Куда тебе покрепче, не надо. Сердце же, — запротестовала Ада.

— Не, надо как раз. Сегодня Луна будет почти полная, красиво, — напомнил Яр. — А если не выпью крепкого чая, буду засыпать на ходу. Не хочется.

— Но сейчас-то зачем, днём? — удивилась Ада. — Вечером и выпьешь. Ты лучше поешь, и поспи пару часов. А потом чайку, и можно будет собираться.

— Твоя правда, — согласился Яр. — Скажи мне, если я усну... я смогу спать спокойно, будучи уверенным в том, что ты никуда не пойдешь?

«И как он всегда такое угадывает? — безнадежно подумала Ада. — Ну вот как? Откуда он знает?»

— Не пойду, отдыхай, — вздохнула она. — Сейчас к Роме схожу, и тоже к себе пойду, полежу перед походом.

— Как там его жопись? — поинтересовался Яр.

— Продвигается, — Ада вздохнула. — Нo почему каждый раз жопись? Хорошая приятная картина.

— Потому что это поделка, без души, — объясни Яр. — Неужели ты не видишь?

— Что без души — вижу, — согласилась Ада. — Но не всему же быть с душой? Это же просто украшение, ну, в прихожую там, или в комнату. Море и море, закат и закат.

— Вот именно. Море и море, закат и закат, — покивал Яр. — Живопись для прихожей. Ни о чём. Ни смысла, ни посыла, ни движения. Нейтральный пейзаж, как, собственно, и просил заказчик.

— А что надо этому заказчику? Ромка — всё-таки имя, согласись. Ну, будет в комнате у людей висеть пейзаж с подписью «Р.Судьбин, ...23 год». Плохо, что ли?

— Нет, не плохо. Не плохо, но и не хорошо, — Яр невесело усмехнулся. — Хотя на самом деле плохо, конечно.

— Почему? — удивилась Ада.

— Потому что они больше не ищут смысла, как ты не поймешь. Им не нужен смысл. Им нужно... «сделайте мне красиво», — Яр поморщился, отвернулся. — Это движение в никуда. Слова ни о чём. Даже не слова, так, набор символов. В них нет огня, ни в ком нет огня.

— Давай не надо. Вот про это не надо, пожалуйста, — тут же стала просить Ада. — Лучше я тебе чай принесу. Или, хочешь, Яну тоже принесу, в его чашке?

— Принеси, — Яр отдал ей тарелку. Взгляд его потемнел, стал мрачным, рассеянным. — Да, принеси. Посидим с ним, чаю попьем.

— Вот и правильно, — тут же согласилась Ада. — Так будет действительно лучше.

Ушла она минут через пятнадцать — помыла кастрюльку и тарелку, и проследила, чтобы Яр лёг. Нельзя с ним было говорить на эту тему, сокрушалась про себя Ада, я не подумала, снова не подумала, а говорить нельзя, и я едва не сплоховала, но, вроде бы, успела опомниться, и не дала разговору уйти туда, куда не нужно. Когда Яр заснул — а засыпал он по привычке быстро — она встала, тихо взяла с подоконника свою кепку, сумку, и пошла к выходу.

***

За цветами Ада отправилась вовсе не туда, куда её посылал Роман, а на полянку, до которой идти через лес нужно было недолго, всего-то пять минут. Цветы, растущие на этой полянке, нравились Аде больше, чем цветы с поля или с обочины. Они чистые, думала она. Аглая была чистая, очень чистая, и надо приносить ей такие же чистые, как сама она, цветы. И ещё следует взять для них из дома свежей воды, но воду пусть берет сам Роман, ей, Аде, воду тащить тяжело.

Выходили около половины восьмого вечера, было еще светло, легкие, невесомые сумерки подкрадывались к поселку, хотя до захода солнца оставалось целых полтора часа. Хорошо выспавшийся и потому оживший Яр прихватил с собой термос с чаем, Ада взяла цветы, а Роман вышел из дома, неся в одной руке пластиковую канистру с водой, и складную табуретку — в другой. Ему трудно было долго стоять, а стоять сегодня придется не меньше часа.

— Ну чего, инвалидная команда, готовы? — поприветствовал всех Роман. — Ада, молодец, и где только такие хорошие нашла? Яр, отлежался? Ну и славно. Давайте выдвигаться, сперва на погост, а потом на холм.

— Слушаюсь, командир, — кивнул Яр. — Ада, откуда цветы?

— С лужайки, которая за ЛЭП, — ответила та. — Ром, я у дороги рвать не захотела. Пыльные. А там чистенько.

— Ну и правильно, — покивал Роман. — Где банка?

— Так там старая была... — Ада замедлила шаг.

— А если спёрли?

— Ой, погодите тогда, я сейчас, — Ада сунула цветы в руки Яру, и пошла к своему дому.

...Разумеется, банку спёрли — хорошая трехлитровая банка в хозяйстве всегда пригодится — поэтому на могиле Аглаи сперва слегка прибрали, потом водрузили на обычное место новую банку, налили воды, и поставили свежий букет. Яр что-то ворчал о дураках и вандалах, которым охота тут шастать, и банки тащить, а Роман и Ада просто стояли и смотрели на скромный, небольшой совсем памятник из диабаза с портретом-медальоном. С этого медальона улыбалась им тихой доверчивой улыбкой Аглая, навсегда оставшаяся в золотых своих двадцати пяти годах, улыбалась светло и безмятежно. Фото на керамическом овальном медальоне за сорок три года совершенно не выцвело и не изменилось, и надпись «Аглая Палей, 1955 — 1980» не изменилась тоже, но вот те, кто смотрел сейчас на этот старый снимок, изменились разительно, и не было у них больше на лицах того, что сохранил фаянс. Прежними остались разве что имена.

— Ангел мой, — прошептал Роман. — Ангел светлый...

— Прости меня, — еще тише добавила Ада. — Если сможешь, прости меня.

Ответом им, как и всегда, была тишина, лишь ветер едва слышно, почти беззвучно прошел в этот момент по молодой июньской траве, и тронул листья на растущей неподалеку огромной березе. Березу эту они тоже помнили молодой, едва ли десятилетней — тогда, когда хоронили Аглаю, березу эту почему-то оккупировало несколько ворон, которые принялись орать, как заполошные, и Роман, не выдержав, принялся кричать на них чуть ли не истерически, и швыряться комьями сырой земли, кучей лежавшей рядом с еще пустой тогда могилой.

— Никогда себе не прощу, — произнесла Ада. — Никогда.

— И не нужно, — ответил ей Роман, не отводя взгляда от портрета. — Потому что такое не прощают.

— Ром, не надо, а? — попросил Яр. — Не начинай сейчас. Только-только сердце угомонилось. Спасибо за корвалол, кстати.

— Да не за что, — Роман глубоко вздохнул, тряхнул головой. — Ладно, идёмте. Пока я совсем не расклеился.

— Пошли, пошли, — поддержал Яр. Поправил лямки рюкзака. — А то нам идти ещё сколько, а Луна — она уже вон, глядите.

Ада и Роман подняли глаза — да, действительно, в светлом еще небе диск Луны был уже вполне хорошо различим, а это означало, что надо поторапливаться. Кинув прощальный взгляд на памятник, все потянулись к выходу — первым шел Яр, за ним Ада, и замыкал это шествие Роман, который всё-таки пару раз украдкой оглянулся.

— Каждый раз надеюсь обратиться в соляной столп, но, кажется, это так не работает, — заметил он, когда компания выбралась, наконец, на неширокую лесную дорогу. — Думаю, что посмотрю еще раз, и окаменею. Нет, снова нет, и опять нет. Врут всё эти сказки. И религия тоже врёт. Ухожу, прихожу, оборачиваюсь...

— Ром, хватит, — попросила Ада. — Не терзай ты душу и себе, и нам, пожалуйста.

— А ты вообще молчи, — огрызнулся Роман. — С учетом того, что ты сделала, тут у тебя нет, и не может быть права голоса. Всё, идёмте, действительно, время уже.

Ада ничего не ответила, она прошла мимо Романа, и пошла вперед, постепенно ускоряя шаг, а Роман и Яр так же молча последовали за ней. То, что должно было быть сказано — было сказано. На сегодняшний вечер в планах теперь оставалась только Луна.

***

— Ты чего, коньяк добавил? — возмутился Роман. — И много? А если у меня давление шибанет? Мне сегодня коньяк нельзя.

— Да немного я добавил, столовую ложку всего на термос, — отмахнулся Яр. — Так что ничего с тобой не будет, тем более что чай был горячий. Я для запаха, а не для пьянки.

— Ох... ладно тогда, — сдался Роман. Взял из протянутой руки Яра стаканчик, осторожно отхлебнул. — Да, нормально вроде.

— Ну и вот, — обрадовался Яр. — А ты говорил.

— Смотрите, — шепотом сказала Ада. — Сейчас...

Луна поднималась над лесом выше и выше, заливая холм, на котором они стояли, дорогу, поля, и лес призрачным холодным светом. Сегодня она была яркая, до невозможности яркая, и такая красивая, что захватывало дух. Трое молча смотрели на шествие Луны по небу, и довольно долго молчали, пока молчание это не нарушил, наконец, Яр.

— Завтра полнолуние, — произнес он. — Ещё раз придём, да?

— Конечно, — кивнула Ада. — Придём.

— После завтрашнего останется ещё две полные Луны, то есть мы, получается, на третью, — задумчиво сказал Роман. — Что ж, это правильно. Но как же всё-таки красиво.

— Нарисуй, — предложила Ада.

— Так Яр уже нарисовал, — Роман вздохнул. — Лучше, чем он, я не сумею.

— Да ладно, — Ада усмехнулась. — А ты всё же попробуй.

— Может, и попробую.

На холме они просидели до одиннадцати, и ушли только тогда, когда стало совсем уже холодно, а Луна поднялась выше, и краски, которые она дарила окружающему миру, начали меркнуть.