Это было недавно, это было давно…

Курение в шахте в те годы не запрещалось. Да такой запрет не имел бы тогда смысла. Все шахтеры пользовались бензиновыми лампами «Вольфа», но ни стекол, ни сеток наши лампы не имели. Бензина тоже не было. Лампу заправляли соляркой, в отверстие, предназначенное для заливки горючего опускали фитиль толщиной с палец и зажигали его. Пламя у лампы было высокое, 10—15 сантиметров, и очень коптило. Поэтому в забоях со слабой вентиляцией воздух вечно был наполнен дымом и копотью от шахтерских ламп.

Во время строительства шахты № 62 мне выпало счастье некоторое время работать бок о бок с Михаилом Романовичем Тарараевым — впоследствии первым Героем Социалистического Труда на гремячинских шахтах. Опытный горняк, очень трудолюбивый, удивительно скромный, Тарараев уже в те далекие годы был наставником молодежи в настоящем понимании этого слова. Он показывал нам пример в работе и всегда был готов дать полезный совет.

Мне хотелось бы отметить старательность Михаила Романовича. Делать любую работу только хорошо было его неписанным правилом. Из-за того, что Тарараев на первое место ставил качество работы, а не количество, его бригада, случалось, проходила несколько меньше горных выработок, чем другие, и, следовательно, зарабатывала меньше. Но даже возможность заработать «лишний рубль» не могла поколебать рабочую совесть этого образцового горняка. В тех штреках, где работал Тарараев, креплением можно было любоваться: станок к станку, все одинаково ровно, как по ниточке.

Тарараев нам рассказывал, что еще до войны опытные горняки считали высшим классом так заготовить верхняк, чтобы он с первого раза плотно лег на обе ножки... и никаких прокладок. Такие опытные проходчики, как Тарараев, Гладких, Пирогов, Кравченко, Семенов и другие старшие товарищи всегда были для нас, молодежи, примером в работе.

5 июня 1943 года шахта № 62 была принята комиссией в эксплуатацию. При этом новое руководство шахты попросило руководство УНШ временно оставить из числа строителей 25 человек для более быстрого освоения проектной мощности повой шахты. Так, были оставлены на шахте братья Завадские, Буркис, Герцен, Унгер, Шмидт и еще ряд проходчиков, в числе которых был и я.

На эксплуатируемой шахте нам пришлось работать в новых условиях и приобретать новые профессии. Я стал работать бурильщиком. Новым для пас было, например, и то, что теперь пересменка проводилась не каждую декаду, как было принято в УНШ, а только первого числа каждого месяца. Тяжело было работать целый месяц в ночную смену если учесть, что мы тогда часто трудились без выходных дней.

Я попал работать на северное крыло шахты, а на южном крыле в нашу смену бурильщиком был М. Клепиков. За восьмичасовую смену каждый из нас на своем крыле обязан был разбурить панель и забой промежуточного и коренного штреков а иногда приходилось бурить еще и в очередной углеспускной печи. На каждом крыле шахты было всего по одному электросверлу, которое мы, бурильщики, перетаскивали из одного забоя в другой.

В те годы электрические сверла были еще без контроллеров и поэтому включение и выключение электросверла производилось при помощи штепсельного барабанного выключателя ШБГ-2, который весил не меньше, чем само электросверло, Таким образом, нам ежедневно приходилось перетаскивать из одного забоя в другой электросверло, выключатель и до 80 метров бурильного кабеля.

Вместе с бурильщиком всегда посылали и помощника, который во время бурения шпуров сидел около выключателя и по команде бурильщика включал и выключал электросверло. Был п у меня помощник родом из Средней Азии. Почти все рабочие из этого пополнения до приезда из Средней Азии в Гремячинск не то что на шахтах, по и вообще на производстве не работали. По-русски умели говорить лишь немногие из них и с большим трудом привыкали к повой работе. Так вот, моим помощником оказался казах Давлетбаев — мужчина средних лет, крепкого телосложения, который знал два десятка русских слов. Как и большинство прибывших из Средней Азии, он спускался в шахту в длинном национальном ватнике и меховой шапке. Лазать по крутым выработкам в такой одежде было крайне неудобно. Вдоль двухрядной органки панелей никогда не было лестниц, и мы добирались до панелей, цепляясь то за выступы угля, то за органку, постоянно рискуя сорваться и упасть вниз вместе со своими бурильным инструментом. От большого напряжения (и частично от страха) Давлетбаев добирался до панели весь в поту и при этом каждый раз крепко бранился и по-казахски, и по-русски. Но уж зато как только ступал ногой в панель, он гут же находил себе наиболее безопасное место, садился на скрещенные ноги, плотно подбирал под себя полы длинной одежды, ставил поближе к себе барабанный выключатель и не поднимался больше с места, пока я не разбурю всю панель.

Случилось, что очередной шпур попадал на очень твердую прослойку угля, и тогда я долго бурил. За это время Давлетбаев успевал задремать. Закончив бурение шпура, я кричал: «Выключай!». А бывало и так: я крикну раз, другой третий, но помощник меня не слышит. Долго держать над головой работающее электросверло я не мог и в таких случаях бросал его вместе со штангой в сторону и бежал к выключателю. Тут уж наступал мой черед браниться. А разбуженный Давлетбаев растерянно моргал глазами и спросонья никак не мог понять, за что его так ругают.

Запальщиком в нашу смену был чаще всего опытный С. Шилоносов. У него я многому научился. От него, например, узнал, как рациональнее располагать шпуры в забое штрека или в панели, ибо в те годы паспорта буро-взрывных работ никто не составлял, и мы о них и понятия не имели.

Запальщиков на шахте не хватало, иногда случалось, что мы оставались без них. И если в подготовительных забоях отпалку можно было произвести и в следующую смену, то в в панели палить нужно было ежесменно. Дело в том, что ни один горный мастер не мог удержаться от соблазна выпустить из рабочей панели с десяток вагонов «лишнего» угля.

В те времена горных мастеров в шутку называли старшими шуровщиками, ибо большую часть смены они находились на кореном штреке у мест погрузки угля в вагонетки. В панель горные мастера поднимались крайне редко и о состоянии дел в панели узнавали чаще всего в конце смены от бурильщиков или крепильщиков. В тех случаях, когда уголь из рабочей панели грузили, а отпалку в панели своевременно не проводили, расстояние от отбитого угля до линии забоя доходило до четырех метров. Разбурить такую «пустую» панель можно было только со специально забитых стоек и то с очень большими трудностями. Поэтому при отсутствии запальщика я иногда поднимался на-гора, брал аммонит и палил в панели.

Аммоиитный склад находился в небольшом дощатом сарайчике недалеко от здания главного подъема. По стенам сарая висели куски бикфордова шнура с капсюлями (тогда применяли еще огневое паление), а аммонит был повсюду на полу — в ящиках и просто в кучках. В середине сарайчика была установлена железная печурка, которую в холодное время Топили... аммонитом, да еще так старательно, что печка бывала вся красная.

Аммоиитный склад никогда не закрывался на замок, даже если все запальщики уходили в шахту. Раздатчиков взрывчатых веществ тогда еще и в помине не было. При современных больших строгостях с выдачей и учетом взрывчатых материалов сейчас трудно поверить, что в этом примитивном и неохраняемом складе все обходилось без «ЧП».

В нашу смену первое время горным мастером был Волченков, Если случалось, что в стволе забурится скип, то Волченков тут же собирал нас всех: бурильщиков, крепильщиков, опрокидчиков и даже дежурного электрослесаря. Он не отпускал никого до тех пор, пока мы не поставим скип на рельсы. И все это время, пока мы разбуриваем скип, Волченков вместе с нами лазил вокруг забурившегося скипа, помогал нам в работе.

Однажды мы разбуривали скип в метрах двадцати пяти от низа. Неожиданно оступился и сорвался вниз слесарь Воль-перт. Угол падения ствола был порядка 70 градусов. Мы скорей полезли вниз, в зумпф. Вольперт упал на мелкий сырой уголь, и это его спасло от переломов и сильных ушибов. Когда мы его подняли наверх и стали спрашивать, где и что у неро болит, то Вольперт неожиданно для нас забормотал: «А часы мои, мои часы?» — и при этом рукой стал искать в кармане на груди свои часы. Они были завернуты в тряпицу и продолжали тикать. А мы не знали, как себя вести: всем было и грустно, и смешно из-за того, что человек больше думал о своих часах, нежели о своем здоровье. Справедливости ради я должен сказать, что в те годы часы были большой редкостью. Даже золото в те военные годы так не ценилось, как часы.

После Волченкова горным мастером в нашей смене стал

Кокдрашев — человек и добрый, и требовательный. И при Кондрашеве наша смена продолжала оставаться одной из лучших на шахте. Стране нужен был уголь, и мы старались добывать его как можно больше. Из месяца в месяц мы наращивали добычу угля, и проектная мощность шахты была освоена раньше, чем планировалось.

В марте 1944 года меня и некоторых моих товарищей по работе отозвали с шахты № 62 обратно в УНШ. Я опять стал работать проходчиком, по уже на строившейся тогда шахте № 68. Это была первая пусковая шахта на западной стороне гремячинской синклинали.

В отличие от всех шести предыдущих, шахта № 68 была вскрыта не наклонным, а вертикальным стволом. К весне 1944 года его проходка была закончена, и многие бригады шахтостроителей приступили к проходке различных горизонтальных горных выработок на этой шахте.

Исторические победы наших войск на фронте вызвали высокий трудовой порыв у всех тружеников тыла, в том числе и у гремячипекпх шахтостроителей. Большинство бригад трудились самоотверженно, .высокопроизводительно и с большим энтузиазмом. /

Здесь я хочу отметить большую агитационную и / пропагандисткую работу, которую в этот предпусковой период проводило руководство УНШ и особенно парторг ЦК Виктор Алексеевич Беляков. Он часто бывал в шахте, встречался в забоях с членами многих проходческих бригад. I

В предпусковой для шахты № 68 период были использованы разнообразные формы моральных стимулов. Чуть ли не ежедневно вывешивались листки-молнии, извещавшие об отличной работе такой-то бригады в таком-то забое. На копре над местом посадки людей в клеть долго висел большой и броский плакат: «На перевыполнение плана снова и снова идут передовые бригады Обороки и Душакова!».

Но, пожалуй, еще большую радость и вдохновение мы ощутили 3 июня 1944 года, когда в Гремячинск пришла телеграмма от Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина, в которой он поздравил шахтостроителей со сдачей в эксплуатацию шести гремячинскнх шахт.

Через три дня, 6 июня, США и Англия начали высадку своих войск на севере Франции. Чересчур долго тянули наши союзники с открытием второго фронта. Терпеливо ждали этого события советские люди. Почти два тяжелых года ждали мы и надеялись на помощь, но к этому времени уже, как говорится, перегорели. Советские войска победоносно громили фашистские полчища за пределами наших западных границ. Народы Восточной Европы рукоплескали советским воинам — освободителям.