Это было недавно, это было давно…

Погода стояла холодная, и мы, проходчики, в шахтерской одежде чувствовали себя не очень уютно на морозном воздухе. Огромные костры горели вдоль просеки. Без упреков и ограничений нам разрешали попеременно греться у них, ибо у многих был еще в памяти случай двухлетней давности.

...Январь 1943 года был характерен снежными метелями и сильными морозами. 16—17 января температура воздуха понизилась до 52 градусов мороза. Всем поверхностным рабочим предложили оставаться в бараках и в дальнейшем при температуре —50 градусов на работу не выходить.

18 января с утра держался .мороз. А вот после полудня «потеплело» до —49 градусов. Слепо следуя распоряжению, какой-то педант приказал вывести людей на очистку от снега железнодорожного пути вблизи шахты № 62. На снегоборьбу вышло около 300 человек. Зимний день короток, поэтому костры не разводили. Самые стойкие проработали не более двух часов. Но большинство, не выдержав сильного мороза, вернулись еще раньше... Польза от этого мероприятия была сомнительная, так как к утру путь снова замело снегом. Но почти каждый третий вернулся в барак с обморожениями рук или ног. Среди пострадавших оказалось немало и таких, у которых обмороженные места месяцами не заживали. В медпункте бинтов не было, соответствующих мазей тем более. Раны гноились, от этого в бараках стояла ужасная вонь. Сотрудники медсанчасти не решались пли не имели права освободить их от работы. Я уже писал, что порядок с питанием с первых дней был строжайшим. В конце рабочего дня бригадир или сами рабочие получали у табельщика талон на питание на следующий день. По такому талону выдавалась дневная пайка хлеба и  

еще завтрак и обед в столовой. Хлеб вечно был сырой и тяжелый, как глина, а в столовой выдавали жидкую похлебку. От такого «обильного» питания люди исхудали и обессилели, но жизнь все же теплилась в теле.

А вот после «эксперимента» с людьми па морозе для многих наступили последние дни.,, Обморозившись, они не смогли в последующие дни выходить на работу. И, следовательно, не получали талоны на питание. Для истощенного человека достаточно было один-два дня остаться без еды, и он уже был обречен на голодную смерть. А сколько очень нужных рабочих рук потеряла в это время наша стройка, и все из-за жестокой команды работать на сильном морозе в худой одеженке и не соответствующей погоде обуви...

На установке опор под высоковольтную линию мы проработали несколько дней, после чего получили указание выходить на работу на будущую шахту № 71—72.

Узкая тропинка, протоптанная в глубоком снегу, долго петляла по глухой нетронутой тайге. Наконец мы вышли на небольшую площадку, на которой хаотически лежали спиленные деревья. В середине этой площадки стояла стройная высоченная ель. На ней сделан затес, на котором было написано «Клетьевой ствол шахты № 71—72».

Но горные работы мы начали не с проходки ствола — здесь еще длительное время велась подготовка к ним. «Первый штык» сделали на проходке северной разрезной печи. Эту выработку начали проходить чуть ли не с ходу. Расчистили снег и без всякой механизации начали выбирать землю. За несколько дней углубились метров па 10—15, многократно перекидывая грунт с полки на полку. Вскоре нам установили лебедку, соорудили небольшой копер, и дальнейшую проходку разрезной печи мы вели с помощью скипа, которым на шахтах выдавали на-гора уголь и спускали лес для крепления.

Сегодня каждый житель нашего города знает, что название с декабря 1942 года поселок Гремячинский, а с мая 1949 года — город Гремячинск, пришло от названия реки Большая Гремячая. Но уже мало кто знает, что еще 50 лет назад эта река вполне его оправдывала. Тогда она была полноводной, в ней водилась во множестве рыба. А каждую весну наша Большая Гремячая так бурно разливалась, так энергично и стремительно несла свои воды, что этот шум и рокот быстро текущей по камням воды был слышен очень далеко. Мы даже просыпались по ночам от громкого треска и грохота, когда весной на реке начинал ломаться лед. Вот какой гремящей и шумливой в свое время была река Большая Гремячая, представляющая сейчас из себя жалкий с ржавой водой ручей.

Из-за крутого права реки Большая Гремячая в те годы весной нам особенно трудно было добираться на работу' до шахты № 71—72. О подвозке рабочих па шахту не было и речи: ни дорог, ни транспорта. От наших бараков (сейчас район магазина «Горняк») мы шли по Железнодорожной линии до шахты № 64 (сейчас центральная часть города), а далее лесом, через реку Большая Гремячая на шахту № 71—72. Реку мы переходили по сваленным деревьям. Но разбушевавшаяся река нередко уносила их, и не так легко было^ выбрать вблизи реки другое большое дерево,- . чтобы спилить его для очередного мостика.- • •

На шахте № 71,—72 мы проходили первый в, Гремячинеке вертикальный, круглого сечения, с бетонной крепью клетьевой ствол. По мере углубления забоя ствол становился все водо-обильней. Два прорезиненных костюма нередко оказывались не-достаточной защитой от подземного дождя. От, падающей холодной воды тыльная сторона ладоней к концу смены становилась круглой: так опухала. У всех брезентовых рукавиц мы сразу отрубали топором уголок,, где должен находиться конец мизинца. Это делалось для того, чтобы вода свободно вытекали из рукавиц, а иначе они, наполнившись водой, спадывали с рук.

Погрузка породы в стволе выполнялась только' вручную. Пневматические грейферные погрузчики появились значительно позже.

От падающей воды, от работающих отбойных и разбуровочных молотков, от подвесного насоса в забое всегда стоял такой шум, что проходчики могли сказать друг другу пару слов только подойдя вплотную, и до предела надрывая голосовые связки. .

О телефоне в забое ствола не могло быть н речи. Связь с поверхностью осуществлялась Через стальную «ниточку» механического сигнала. При натяжении сигнального канатика специальный молот на поверхности ударял по стальной тарелке-вагонного буфера, и звук от удара был слышен' по всей территории шахты. • •

Во время проходки ствола была принята делая серия условных сигналов. По ты из забоя поднимали и спускали бадью, вывозили людей, открывали и закрывали сжатый воздух, поднимали и спускали подвесной насос, спускали в ствол временную металлическую крепь, кружала и бетон, вызывали в шахту запальщика, дежурного слесаря или горного мастера. Но был сигнал, который всегда вызывал и вызывает волнение и особую тревогу у всех лиц, находящихся на поверхности. Это восемь ударов подряд: «Подъем больного». Пусть же этот тревожный сигнал как можно реже звучит на шахтах нашего города и в других шахтерских коллективах.

Весной 1945 года было принято решение: восстановить после пожара шахту № 66. Начальником этих работ был назначен опытный и вдумчивый горняк Михаил Гаврилович Гринев.

При назначении на столь ответственную должность он оговорил за собой право свободного подбора кадров и из группы переданных ему со строительства шахты № 71—72 проходчиков отобрал только тех, кого лично знал, или о ком ему приходилось слышать хорошие отзывы. Такими оказались Семен Солин, Василий Нога, Костя Сочивко, Федор Ермоленко, Михаил Семенов, Николай Богданов и другие, а также молодые проходчики Адам Ситнер, Андрей Фриц, Яков Тнс-еен, Пфейф Андрей, Андрей Герцен и др. В числе других молодых рабочих от 17 до 19 лет был и я.

Для руководства проходческими бригадами Гриисв «не забыл» и таких прославленных асов своего дела, как Ефим Гладких, Михаил Тарараев, Влас Пирогов.

О том, что Гринев лично подбирал людей, мы узнали от него только на завершающем этапе восстановительных работ. А на первом нашем собрании Михаил Гаврилович высказался предельно кратко: «Нас ожидает трудная и опасная работа. Поэтому прошу всех быть в шахте дисциплинированными, очень внимательными».

Всю зиму 1944—1945 годов в горевшую шахту № 66 закачивали воду из реки Большая Гремячая, пока не заполнили все выработки. Нам теперь предстояло откачивать воду и восстанавливать главный ствол и околоствольные горные выработки.

В период нашей работы единственным производственным помещением на поверхности, которое постоянно обогревалось, было здание подъемной машины. Сюда мы заходили перед сменой, чтобы получить наряд, погреться. Здесь собирались и после смены, чтобы всем, вместе «и опять по шпалам» отправиться домой.

Получилось так, что на восстановление шахты были направлены только проходчики, поверхностных откатчиков и сигналистов у нас не было. Поэтому ежедневно поочередно 2—3 человека оставались на поверхности, чтобы откатывать на отвал породу, заготавливать, подносить и спускать в шахту крепежный материал, выполнять другие вспомогательные работы.

Работая на поверхности, мы с интересом наблюдали за действиями машинистов подъемной машины. И вот однажды в нашу смену заболел и ушел домой машинист. Телефонной связи не было, вызвать другого машиниста, послав кого-нибудь за ним, — значит, потерять много времени. А для выполнения сменного наряда нам нужно было выдать на-гора пару скипов породы и спустить лес для крепления. Тогда я сказал горному мастеру, что могу взяться за управление подъемной машиной, но при условии, что во время подъема и спуска скипа в забое никого не будет. Все согласились, и я впервые сел за рычаги этой машины. Простоя не было, и наша смена успешно выполнила задание.

Обо всем этом на следующий день горный мастер Петр Урванцев сообщил начальнику горных работ Михаилу Гавриловичу Гриневу и механику Павлу Васильевичу Нотченко. Впоследствии, как только не хватало машинистов, мне все чаще стали доверять управление подъемной машиной.

Забегая несколько вперед, скажу, что с легкой руки механика П. В. Нотченко в дальнейшем на строительстве шахт №№ 71—72 и 73—74 и другие механики — В. Коржавин, Т. Савчук, А. Вебер стали привлекать меня к обслуживанию тех или иных механизмов. В то время с одной работы на другую переводили без письменных приказов, и мы привыкли беспрекословно подчиняться любому устному распоряжению руководителей. Удостоверений на право обслуживания механизмов тогда никто не требовал. Мне, например, довелось поработать и машинистом подъем», и машистом шахтных Насосов (камеронщиком), и машинистом компрессора. А в копие 1946 года по настоянию механиков меня перевели на постоянную работу в электромеханическую службу УНШ, и на этом моя проходческая карьера закончилась. Но это случилось

уже много позже, а пока я продолжал работать проходчиком.

Во время восстановления шахты № 66 мы часто оказывались и работали в очень опасных условиях. Вывалы и обрушения над штреками достигали порой десяти и более метров. От пожаров песчаник в кровле сильно потрескался н обрушивался большими глыбами, нередко совершенно неожиданно. И когда мы выкладывали костры над креплением, то работали почти молча, без лишних слов — так велико было нервное напряжение. Не раз убеждались, что преходить новые выработки намного легче, чем восстанавливать старые.

После пожара вода в шахте № 66 стала очень кислотной. Например, капая в одну точку, вода за один месяц пробивала в шахте рельс. Откачанная вода стекала в реку Большая Гремячая, отравляя в ней все живое.