Парусник в тумане

На качелях

Лили

Облака лениво плывут по бледно-голубому небу, напоминая больших тучных коров. Травинка щекочет лицо, и Лили, смахнув ее, неохотно переворачивается на живот и снова утыкается в книгу. Она почти просмотрела четыре увесистых тома, но так и не нашла нужный символ. За три дня, прошедших с той ночи, она пролистала столько страниц, что на указательном пальце появилась саднящая мозоль.

Вздохнув, Лили вынимает из последних страниц небольшие репродукции картин, стащенные у Петунии. Только отвлекаясь на них, она находит в себе силы листать дальше. Яркие, нежные, страстные и приглушенные — такие разные цвета, такие разные манеры, но суть одна — поймать мгновение. Поймать «сейчас». Лили с улыбкой рассматривает мост из едва заметных розовых точек и тут же прячет картинки в конец книги.

Еще сто страниц — и перерыв.

— Лили!

Она приподнимает голову, выглядывая из пахнущей летом травы. Отец идет ей навстречу, смешно засунув руки в карманы брюк.

Чертыхаясь, Лили быстро запихивает книгу в сумку и делает вид, что просто отдыхает, положив руки под голову.

— Я тебя везде ищу, — отец садится рядом и, расстегнув пуговицу на рубашке, шумно вдыхает соленый ветер, прилетевший с моря. — Я подумал над твоими словами.

Лили смеется.

— Две недели думал?

— У меня работы сама знаешь сколько, — уголки его рта опускаются.

— Пап, — Лили приподнимается и садится рядом с ним, натягивая зеленую юбку на покусанные комарами ноги. — Почему ты не бросишь все к чертям?

Отец приподнимает брови, искоса глядя на нее.

— Жизнь одна, пап, — быстро произносит она, опережая его губы. — Ты сделал и так слишком много. Ты выиграл войну, вернул мир, помог восстановить школу, устроил Министерство. Неужели тебе не хочется махнуть на все рукой? Побыть с мамой? Поговорить с детьми?

— Однажды ты поймешь, — говорит он тихо, но отворачивается.

Лили закатывает глаза и, упав обратно в траву, широко расставляет руки, пытаясь обнять весь разноцветный мир.

Она не поймет. Ни завтра, ни через месяц — никогда, потому что твердо уверена: жить надо для себя. Для тех, кому ты дорог и кто дорог тебе. Что может быть главнее этого? Ей хочется сказать, что она скучает по нему — уже много лет скучает, но нужные слова не находятся, а ненужные — бессмысленны.

— Ты правда считаешь, что я должен сходить к Петунии? — отец срывает травинку и засовывает ее в рот.

Лили пожимает плечами. Взрослые вечно спрашивают совета, но никогда ему не следуют.

— Если хочешь, сходи. Не хочешь — не ходи. Ты все равно сделаешь, как считаешь нужным. То есть — не пойдешь. Она же только издевалась над тобой.

— Прекрати, — голос у отца с примесью горечи. Травинка смешно дергается туда-сюда. — Не всегда просто перешагнуть через детские обиды. Наверное, эти обиды самые сильные, самые нестирающиеся. Сейчас я на многое смотрю иначе.

Лили снова пожимает плечами.

— Слышал, ты с Джастином рассталась?

— Неделю назад, — ей хочется съязвить, но тут же становится стыдно. — Да нас с ним ничего не связывало. Так, гуляли вместе.

Отец задумчиво кивает и поднимается на ноги. На нем голубая рубашка, черный жилет с такими же мрачными брюками — и лакированные ботинки. Стряхнув с гладкой ткани травинку, он жалобно смотрит на Лили.

— Мне пора.

— Удачи, пап, — выдавливает она, сглатывая ком в горле. Отца ей не хватает, но просить внимания она не умеет и довольствуется тем, что есть. В жизни не все так просто, как кажется молодым глазам.

Фигура отца, с каждой секундой становящаяся все меньше и меньше, на мгновение искажается. Лили смаргивает слезы, зажмурившись, — и отец исчезает.

Она снова переворачивается на урчащий живот и пододвигает к себе книгу. Солнце уже высоко, а завтракала она на рассвете, у моря, запивая румяные тосты холодным молоком. Лили опирается щекой о ладонь и улыбается: сегодня в тумане она снова видела парус. Он появился, когда она уже отчаялась его ждать, окрашенный в золотисто-розовые тона рассвета, и, промелькнув на горизонте, исчез.

Лили лениво перелистывает страницу.

На нее в ответ смотрит жирная линия черного круга, перечеркнутого посередине. Внизу, под символом, отчетливые буквы хладнокровно заявляют: «Соль».

Скорпиус

Не улыбаясь, он отдает меню официанту и смотрит на Розу. Она все еще водит пальцем по блюдам на странице с горячим, замирая то на говядине с горошком, то на курице под персиками.

— Наверное, все-таки говядина, — выдыхает Роза и, отложив меню в сторону, провожает официанта усталыми голодными глазами. — А что ты выбрал? Я прослушала.

— Теплый салат с лососем, — Скорпиус превращает красную салфетку из треугольника в квадрат. — Может, завтра в другое место сходим?

Роза приподнимает рыжеватые брови.

— Чем тебе здесь не нравится?

Скорпиус оглядывает зал: круглые столы с белыми скатертями, серые стулья, окружающие их, как лепестки — сердцевину цветка; бежевые стены с невзрачными картинами, мрачные официанты — и замечает:

— Скучновато. И, кажется, мы здесь все перепробовали.

Роза пожимает плечами, методично раскладывая на коленях большую салфетку. На ней светло-голубое платье и белые туфли на высоком каблуке, из-за которых она всегда отказывается погулять после ужина. У Розы — созданный, непоколебимый образ, и Скорпиусу рядом с ней неуютно. Ему больше нравится, когда она в домашнем халатике, мягкая и теплая, а не отстраненная, с выпрямленной застывшей спиной и снисходительной улыбкой.

— Погуляем? — Скорпиус бросает взгляд на часы. — Еще не поздно, всего восемь.

Роза зевает, прикрывая пухлые губы крепкой ладонью с короткими цепкими пальцами.

— Прости, не сегодня, — говорит она, извиняясь, но в глазах сожаления нет. — Очень устала. Ноги гудят от этих туфель. Только представь, нам сегодня пришлось проверять метлы, всю чертову партию метел. И все потому, что одна «Молния» взбесилась и ударила владельца…

Скорпиус улыбается, но не слушает. Там, над крышей кафе, блестят глазами далекие звезды. Он бы с радостью бросил все и ушел дышать летом в Риджентс-парк.

— Странный ты, — Роза поворачивает принесенную ей тарелку той стороной, где лежит горошек. — Вроде Малфой, а предлагаешь гулять по вечерам. С виду и не скажешь: в костюме, немногословный, один из лучших сотрудников Министерства… я бы сказала, что ты любишь проводить все время в офисе. Как твой отец. Хотя сейчас он, кажется, иногда все же уходит раньше?

Скорпиус тоскливо смотрит на пахнущий подгорелым лососем салат. Зачем она это говорит?

— Ты не знала моего отца до смерти мамы, — говорит он через силу, выталкивая слова через вилку, нарушая все манеры приличия.

— А, — говорит Роза и приподнимает голову. Ее раздражают разговоры о его матери, и она пытается это скрывать, но Скорпиус замечает — по жестким уголкам губ.

Они молча едят, молча расплачиваются и выходят из кафе. Скорпиус засовывает руки в карманы пиджака, и Роза берет его под локоть. Они идут торопливо, словно боясь куда-то не успеть. За их спинами, большой и темный, скучает Риджентс-парк.

— Давай переедем в другую квартиру? — Скорпиус нащупывает в кармане мелочь и перебирает ее пальцами. — И будем ходить в тот ресторанчик в Косом переулке, который тебе нравился.

Роза поднимает на него свои большие блестящие глаза. Стеклянные.

— Я все оплачу, — поспешно добавляет он, слабо улыбаясь. — Буду мужчиной. Все, как ты хотела.

Он говорит это и скрипит зубами. Черт подери, он всегда готов на все ради нее, только Роза упрямо не позволяет ему быть мужчиной, о котором так мечтает. Почему?

Роза опускает голову, потом решительно встряхивает вьющимися волосами.

— Не будем торопиться, — произносит она уверенно и сразу ласково кладет руку ему на плечо, успокаивая. — Мы всего полтора месяца вместе. Подождем до трех, тогда и подумаем, ладно? Расскажи лучше, как у вас дела с расшифровкой этого дела?

— Лили что-то нашла в книгах, но я не успел узнать: торопился к тебе, — Скорпиус заглатывает ее слова, но крючок ранит. — Завтра первым делом зайду к Поттеру и Люпину, у них, кажется, появился какой-то план.

Роза тянет его за локоть, замедляя шаг. Потом морщится и, сняв туфлю, вытряхивает из нее мелкие камушки, звонко падающие на асфальт.

— А мы сегодня переводили один старый текст, — говорит она с гордостью, встряхивая волосами. — Угадай, кому доверили перевод? Даже мама сказала, что я отлично справилась.

— Умница, — Скорпиус целует ее в висок, совершенно не понимая, кому вообще нужны руны. Они мертвы, как и люди, создававшие на них тексты. Что там может быть важного? Все, что было необходимо, расшифровали лет сто назад.

— Слышала, ты виделся с отцом, — Роза вытягивает вперед ладонь, рассматривая короткие ногти. — Как думаешь, может, мне маникюр сделать? Как у магглов.

Скорпиус смотрит на нее искоса. Про отца она сказала между прочим, делая вид, что ей интересно. Зачем? Если тебе плевать — то брошенные для успокоения слова ничем не помогут.

— Знаешь, я всегда видел отца молодым. Понимал, что ему давно не тридцать, но в моих глазах он оставался таким, каким я его помнил в одиннадцать. И только когда я увидел его на прошлой неделе, я заметил седые пряди в его волосах.

— У моего тоже есть, — тихо замечает Роза, и Скорпиус, поняв намек, замолкает. Он вообще предпочитает не касаться неприятных ей тем. Последние две недели он старается быть таким, каким ей бы хотелось его видеть — но отношения не становятся лучше. И Роза не становится другой.

Стараясь не думать о плохом, Скорпиус вспоминает последние события в отделе. Интересно, что удалось узнать Лили, и какой именно символ она нашла. Может, тот, что они видели в Мунго?

Он резко останавливается, и Роза, вцепившись в его локоть, громко ойкает. Скорпиус не обращает на нее внимания. Символ. Тело. Лестрейндж. Портрет… То, что он видел много лет назад — и забыл, сейчас встает перед глазами ярким воспоминанием. Лицо его деда. Что, если он все еще жив? Что, если он знает, в чем дело?

— Что случилось? — Роза недовольно поправляет волосы.

— Прости, — Скорпиус натянуто улыбается. — Показалось, что кого-то увидел на той стороне улицы.

Завтра же он пойдет к отцу и спросит про деда. Если его смутные детские воспоминания верны, то отец тоже был причастен к чему-то, о чем говорил Лестрейндж. Если это сможет помочь им в раскрытии дела, то нужно обязательно попробовать разговорить отца.

Они медленно поднимаются по лестнице на третий этаж. Тусклые лампы едва освещают высокие пролеты, и уличный свет, падая на ступени через окна, придает лестнице загадочность.

— У нас все хорошо? — вдруг спрашивает Скорпиус, трогая Розу за руку.

Она поворачивается к нему, застыв на ступеньке выше, и кладет руки ему на плечи. Ее слегка курносый носик кажется маленьким и смешным в окружающем полумраке.

— Все замечательно, — произносит она четко и улыбается, но глаза остаются равнодушными. — Ты последнее время такой внимательный, просто волшебство. Сейчас придем, я сварю кофе, какой ты любишь, с корицей. Потом можем вместе сходить в душ… и я буквально пятнадцать минут потрачу на работу, напишу ответ, хорошо?