Парусник в тумане

Маки

Скорпиус

Второй день он просыпается раньше, почти на рассвете, и не может уснуть. Тогда он идет на кухню и, повозившись, включает плиту. Сегодня кофе закипает медленно, вчера — слишком быстро. Тихо гудит старенький холодильник, в котором почти ничего нет.

Вчера они с Розой почти не виделись — Скорпиус ушел раньше, а вечером она навещала родителей. Ему пришлось идти в ресторан одному и долго ковырять вилкой невкусный салат.

Скорпиус наливает кофе в высокую кружку с толстыми стенками, на которых нарисован рыжий кот, и садится за стол. На скатерти, белой с голубыми гиацинтами, рассыпаны хлебные крошки. Скорпиус задумчиво сметает их в ладонь и ссыпает в блюдце.

Проще всего — уйти. И легче. Сложнее — остаться, стать таким, каким тебя захотят полюбить. Перестать выпрашивать. Подождать.

В спальне протяжно и резко звенит будильник, и Роза появляется на кухне спустя пять минут: сонная и зевающая.

— Доброе утро, — говорит она ровным голосом и трет глаза. — Ты опять не спишь?

— Роза, — он встает и берет ее руки в свои. — Я знаю, что ты меня не любишь…

Она отрицательно качает головой и хмурится.

— Не надо унижаться. Ты мне нравишься, и я хочу быть с тобой. Но ты требуешь много внимания…

— Как будто я собака, — невольно замечает он, и Роза сразу же пунцово вспыхивает. — Я не то хотел сказать.

Она сердито прячет руки за спину и сдувает с лица тяжелую прядь волос.

— Я хочу, чтобы ты был мужчиной, Скорпиус. Мужчиной. А не мальчиком, который просит ласки. Это мне неинтересно. В школе наелась досыта мальчишками, которым слюни вытирала. Ты понимаешь, о чем я?

Скорпиус кивает, хотя ему хочется уйти. Но он заставляет себя остаться. Через силу. Заставляет себя делать шаг навстречу тому, кто дорог. И он, шагнув, обнимает Розу. Несколько мгновений она стоит напряженно, чуть приподняв плечи, но потом обмякает и обнимает его в ответ. Но глаза ее, наверное, так и остаются стеклянными. Она не отрицает, что не любит его, и это почему-то приносит облегчение. Он добился, что она стала его девушкой — он добьется и ее любви.

— Ты не торопишься? — Роза заглядывает в холодильник и вынимает бутылку молока. — Овсянку будешь?

— У меня поручение: навестить в Мунго потерпевшего и написать отчет, — Скорпиус проводит рукой по волосам. — Нет, спасибо. Что будем делать вечером?

Роза облизывает ложку, помешав овсянку в маленькой кастрюльке.

— Нужно заглянуть в ежедневник. Вполне вероятно, что у меня сегодня аттестация по рунам. Или завтра. Кстати, я вчера в мусорном ведре нашла колдографию с бабочками — твоя?

Скорпиусу не стыдно. Он решил отказаться от прошлого, от переживаний, от тоски. От бабочек.

— Мне Лили дала, — признается он и ставит кружку в раковину. — Она позавчера целое утро за ними гонялась.

Роза громко смеется, прикрывая рот ладонью, но Скорпиус все равно знает, что у нее крепкие крупные зубы — совсем как у ее матери.

— У Лили ветер в голове, — говорит она, отсмеявшись, и уменьшает огонь на плите. — Девчонке девятнадцать, а ведет себя так, словно ей десяти нет. Такие люди ничего не добиваются. Не знают, куда себя деть. Носятся в мечтах. А потом плачут, что жизнь прошла мимо, и они не попробовали ее вкус.

Скорпиус задумчиво выглядывает в окно: внизу, на узкой мощеной улице, течет разноцветная река из зонтов. В Лондон пришел дождь.

Наблюдая, как Роза спешно собирается на работу, Скорпиус пытается представить себя через несколько лет. Десять, пятнадцать. Где он будет? Кем? С кем?

— Я вчера видела твоего отца, — замечает Роза мимоходом, берясь за дверную ручку. — Он какой-то совсем худой и бледный.

— Я месяц не был дома, — Скорпиус опускает плечи. — Как думаешь, нужно съездить?

— Если ты не нужен ему, то нет смысла, — Роза касается палочкой одежды, чтобы не промокнуть. — Если люди нас отталкивают, какой черт к ним лезть? Даже если это родители, Скорпиус. Поверь, нуждайся он в тебе, уже сто сов бы прислал. До вечера!

— До вечера, — отзывается он, взмахом палочки закрывая дверь, и оглядывается на свое отражение в зеркале.

Не нужен — не лезь? Но ведь это слишком просто — и слишком больно. Но, наверное, можно жить и с болью, которая пройдет, зато сердце не будет кровоточить.

Лили

Она снимает капюшон и, чихнув, оглядывается по сторонам. В Мунго как обычно много людей, часть из них — стонет, держась кто за руку, кто за плечо, а кто сидит с перебинтованной ногой. Лили выдыхает, с наслаждением чувствуя тепло, такое приятное после холодной ветреной улицы, и подходит к привет-ведьме, оставляя на полу мокрые следы.

— Добрый день, — она улыбается и, помявшись, спрашивает: — Где я могу найти мистера Оуэна Вилкинса?

Привет-ведьма, улыбнувшись в ответ, быстро водит пером по списку пациентов.

— Пятый этаж, седьмая палата, — говорит она вежливо и, окинув Лили цепким взглядом, интересуется: — Вы не репортер? У нас это запрещено.

— Нет, — Лили машет рукой, краснея. От ее влажных волос пахнет ромашкой. — Я из Министерства. Могу удостоверение показать.

Привет-ведьма отказывается, поворачиваясь к следующему посетителю, и Лили решительно направляется к лифтам. Из-за погоды она уже третьи сутки сидит дома, перебирая альбомы и листая справочники, ища тот самый символ круга, и каждые полчаса выглядывает в окно.

— Поттер!

Лили не оборачивается, упрямо шагая вперед.

— Поттер! — Скорпиус догоняет ее у самых дверей и успевает зайти следом. — Ты оглохла, что ли?

Лили откидывает ставшие волнистыми от влажности волосы на спину и поднимает на него рассерженные, негодующие глаза. Веснушки, высыпавшие на лицо под майским солнцем, роем кружатся на ее щеках.

— Зачем ты отдал мою колдографию Розе? Она в этом ни черта не понимает, — Лили и сама удивляется, как зло звучат ее слова. — Я думала, ты просишь для себя.

Его плечи опускаются вниз, словно под невидимой тяжестью — и тут же рвутся вверх, словно он отрицает свою вину. В серых глазах, в которые Лили заглядывает так редко, мелькает тревога — и решимость. Не понимая, что с ним творится, Лили поворачивается к Скорпиусу спиной и размашистым шагом выходит из звякнувшего лифта.

— Ты что, тоже к Вилкинсу? — он догоняет ее у коридора и преграждает дорогу. — Лили, перестань молчать.

— Меня Джеймс попросил, — она поправляет сумку и выжидающе смотрит на него. — Дай пройти. Если ты тоже к нему, то у нас не так много времени: в полдень его собираются выписывать.

Скорпиус толкает бордовую дверь от себя и, пропустив Лили вперед, заходит следом. В палате — никого, только одинокий целитель в лимонном халате аккуратно сворачивает большую зеленую простыню. Пахнет мышьяком и полынью, и сквозь большое створчатое окно в комнату вползает майская сырость.

-Чем могу помочь? — целитель обращается к ним с легким поклоном.

— Мы пришли к Вилкинсу, — Лили поеживается. — Его уже выписали?

— Выписали? — переспрашивает целитель и нахмуривается. — Нет. Он умер. Ночью.

Лили и Скорпиус ошеломленно переглядываются. Что они скажут в Министерстве?

— Причина? — тихо интересуется Лили, незаметно вцепляясь пальцами в рукав Скорпиуса и тут же выпуская его.

— Выясняется, — сухо отвечает целитель, глядя куда-то поверх их голов. — Кроме того, причина объясняется или по запросу родственников или с официальным документом.

— Мы можем увидеть тело? — интересуется Скорпиус приглушенным голосом.

Целитель кивает, и они следуют за ним по узкому внутреннему коридору, ведущему в морг. Перед входом им приходится надеть лимонные халаты — и Скорпиусу достается на пару размеров больше, так что он походит на грустную желтую цаплю. Нервно улыбаясь, Лили убирает волосы под блузку, и они неприятно щекочут лопатки.

Пострадавший, еще так недавно сидевший перед ней с опущенной головой, теперь лежит на огромном металлическом подносе, со сложенными на груди руками.

— Куда делись трилистники? — шепотом интересуется Скорпиус, подходя поближе, пока целитель возится с другим телом, сухопарым и плоским.

Лили достает колдоаппарат и быстро фотографирует умершего с нескольких ракурсов. И секундой позже замечает странный символ на смертельно бледной шее, чуть ниже кадыка. Скорпиус быстро наклоняется и, хмуро рассмотрев его, тихо бросает:

— Я видел его раньше. Две длинные полоски с закругленными концами. Он был на Лестрейндже, когда тот пытался меня убить.

— Пойдем отсюда, — тихо шепчет она, пряча колдоаппарат.

Они быстро возвращаются к лифтам, не глядя друг на друга. Лили задумчиво выпускает волосы обратно, наружу, и кусает губы. Она совсем не помнит тот день, когда отец взял ее с собой в мэнор. Память всегда выбрасывает то, что считает ненужным.

— Нужно что-то делать, и быстро, — Скорпиус шагает рядом с ней, нога в ногу, и Лили искоса смотрит на его профиль. Красивый — глупо врать. Но совершенно не притягательный. — Если начальство узнает, что творится в отделе, нас всех уволят. Да черт с ним, с увольнением. Опасность останется, для каждого из нас. С Вилкинсом все ясно — его убили, или что-то его убило изнутри. Начнем с символов. Где можно найти самые большие сборники? Хогвартс, библиотека Министерства, мэнор, дом твоего отца на Гриммо. Соваться в Хогвартс и Министерство пока рановато, сразу поймут, что мы во что-то влипли и начнут выяснять — нам это не нужно. Копаться в книгах на глазах у родителей и эльфа — тоже не лучшая затея. Придется начать с мэнора.

Лили решительно поднимает на него блестящие глаза.

— Я пойду с тобой. Может быть, придется что-то сфотографировать.

Скорпиус отрицательно качает головой, и губы у него сжимаются так, что Лили сразу понимает: спорить бесполезно. Конечно, она ведь не Роза, которую он бы с радостью привел к себе домой, если бы она захотела.

Но она не захочет.

Скорпиус

Сад выпустили на волю, и маки, которые раньше цвели только у фонтана, поднимают буйные головы и рядом с дорожками, и у жасмина. Сирень, даря нежный тоскливый аромат, почти касается ветвями его лица, и плющ крепко обвивает весь западный фасад дома. При маме дом был выкрашен в голубой, колонны стояли словно алебастровые, и лепнина над крыльцом блестела позолотой.

Теперь внешним видом дома никто не занимался. Первые три, может, четыре года, отец еще вспоминал об этом, но сейчас голубизна выцвела, колонны пожелтели от дождя, и позолота потрескалась на солнце. Внутри, правда, дом совершенно не изменился — такой же важный и уютный, с огромной гостиной, с двумя дюжинами комнат и библиотекой.

Скорпиус немного медлит на каменных ступенях, разглядывая статуи единорога и льва, стоящие по бокам крыльца. Мама их любила. Ей нравилось целовать льва в большой холодный нос и тереть его ухо — ей казалось, это приносит удачу.

Скорпиус палочкой отворяет дверь и заходит внутрь. Пахнет деревом, пыльными коврами и одиночеством. Он вешает мантию на крючок и проходит в гостиную. Пусто. Тогда, поднявшись по лестнице с резными перилами времен Тюдоров, он заглядывает в кабинет.

Отец сидит к нему спиной, в большом черном кресле, сложив руки на коленях. Перед ним, на столике, лежит груда пергаментов и стоит колдография матери в серебряной раме. Скорпиус берет ее в руки и долго рассматривает. Здесь мать другая — не такая, как на колдографии у тети — словно притихшая, но улыбающаяся, в белом платье с кружевами. Скорпиус помнит это платье — мать обычно ходила в нем, когда на улице стояла жара.