Парусник в тумане

— Люмос!

Свет освещает старые колдографии в потускневших пыльных рамках, развешенные на стенах узкого коридора. Тонкс, Люпин, члены Ордена — еще молодые, улыбающиеся и живые.

Постояв перед свадебной колдографией родителей Тедди, Лили бредет дальше, на приглушенный источник света, маячащий впереди. И зачем только нужен такой длинный коридор, словно тоннель?

— Тедди! Что с тобой? — спрашивает она глухо, остановившись на пороге гостиной и невольно прижав руки к груди. — Почему ты не в Мунго?

Тедди сидит на диване, водя палочкой по глубоким кровавым царапинам. Рядом, на низком журнальном столике, валяются окровавленная вата, бинты и маленькие бесцветные пробирки с голубой жидкостью.

— Как ты сюда попала?

— У тебя не заперто, — отвечает она тихо, пристально рассматривая его с ног до головы. На нем нет рубашки, а синие брюки порваны.

— Черт, — Тедди морщится и, отложив палочку, с трудом поднимается на ноги. — Посиди, я запечатаю дверь на всякий случай. Хотя думаю, что сегодня уже никто не сунется…

Лили послушно садится на краешек серого дивана и кладет руки на колени. Сердце почему-то колотится так сильно, что ей становится страшно. Страх… Как привычно чувствовать рядом с Тедди страх — и желание. В этом есть что-то ужасающе неправильное и отталкивающее, и Лили невольно морщится.

— Да, обстановка у меня так себе, — Тедди по-своему понимает выражение ее лица.

— По-моему, неплохо, — улыбается она, обводя комнату быстрым взглядом. Диван, кресло и шторы — одного пепельного цвета, коричневый пол и шкаф со стеклянными дверцами, и одинокая белая ваза на журнальном столике, отодвинутая к самому краю.

— Ты пришла, — Тедди садится рядом с ней и привлекает к себе. — Ты пришла, Лили, когда так нужна мне, но я не решался тебя позвать… Прости за обед…

Его горячие губы прижимаются к ее губам — без разрешения, яростно, словно она за этим и пришла — а руки мягко толкают ее на диван. Лили закрывает глаза, отдаваясь его порыву, целуя его в ответ и безрассудно помогая его пальцам расстегивать пуговицы на ее красной клетчатой рубашке.

Да, да, да — она ведь этого ждала, она этого хотела — чувствовать прикосновения его пальцев на своей груди, его поцелуи на шее, его обжигающее дыхание — и не противиться своему желанию отдаться. С самого детства Тедди казался ей сильным и страстным, и ее влекло в нему, несло к нему вперед, как кленовый лист по горному потоку. Это не любовь и никогда не было любовью — это страсть, и для него она сама — не любовь, а возможность перебить запах смерти.

И Лили резко упирается ладонями в его разгоряченную грудь.

А потом шумно вдыхает воздух.

Кровь. И пахнет — кровью.

— Я…

— Что случилось? — спрашивает он непонимающе, нависая над ней. И она отчетливо ощущает его твердый член, упирающийся в ее лобок.

— У меня… Я… — Лили сглатывает и незаметно касается рукой трусиков. — Я еще ни с кем не была, понимаешь?

Тедди приподнимает брови, чуть отстраняясь.

— А как же Джастин?

— Думаешь, я стала бы с ним спать? — Лили, извиваясь ужом, поднимается выше. Ладони потеют, и она не знает, куда их девать. — Давай не сегодня, ладно? Я… я не готова.

Тедди закатывает глаза.

— Ты пришла ко мне именно потому, что готова, — говорит он убедительно и принимается целовать ее грудь. — Ты такая восхитительно нежная, Лили…. Ты боишься. Не бойся. Я не причиню тебе боли…

И он, потянув ее вниз, слегка разводит ее дрожащие ноги и поглаживает их сверху вниз, от бедер к коленям.

И снова, снова она чувствует этот отвратительный кровавый запах.

— Не надо, — кричит Лили с яростью и, с силой оттолкнув его, спрыгивает с кровати. Схватив рубашку и юбку, она неуклюже натягивает их, отвернувшись к окну. Медленнее всего застегиваются пуговицы, и проходит минут пять, прежде чем она расправляется с последней.

— Прости, — произносит она жалобно и поворачивается к Тедди.

— Все в порядке, — он поднимает с ковра брюки и выходит из гостиной. — Туалет справа по коридору, если нужно. Я сейчас кофе сварю.

Задыхаясь, Лили некоторое время стоит у низкого окна, приглаживая растрепанные волосы. Потом одергивает юбку и блузку и спокойно идет вслед за ним на кухню, на ходу разглядывая колдографии.

И ее сердце все еще бьется испуганной пичужкой.

— Она была красивая, правда? — кричит Тедди. — Моя мама?

Лили молча рассматривает женщину с крупным носом и желтыми волосами. Нет, она бы так не сказала. Угловатая, с широкими плечами и выступающим подбородком — такую образцовой красоткой не назовешь.

— Да, — говорит она натянуто и, пройдя в кухню, садится на высокий стул. Стол замазан чем-то липким и красным. Лили принюхивается и понимает: не кровь. Малиновое варенье. А может, клубничное. — Никогда не понимала, почему она не осталась с тобой дома. В день битвы тебе было… сколько? Полгода? Меньше?

Тедди достает с верхней полки белого шкафчика жестяную банку и высыпает из нее чай в большой пузатый чайник.

— Кофе нет, — признается он устало. — Я понимаю. Она исполняла свой долг. Долг мракоборца.

— Какой долг может быть у матери новорожденного? Только если перед ребенком — защищать его, дать ему любовь и ласку, дом и тепло. По-моему, это безрассудство, а не исполнение долга.

— Она и защищала, — Тедди пододвигает к ней чашку. — Тебе не понять, Лили.

— Почему? — она обнимает чашку ладонями. Пустой фарфор холодит руки.

— У тебя ни перед кем нет долга, ты ни мракоборец, ни работник Министерства, — замечает Тедди, наливая ей заварку насыщенного красновато-коричневого цвета. — Ты бегаешь по полям и фотографируешь бабочек. Хорошо, еще немного помогаешь Джеймсу…

Лили пожимает плечами, но чашка дрожит в ее пальцах.

— Я люблю мир, Тедди. Если ты придешь ко мне как-нибудь на рассвете, я покажу тебе, как солнце золотит белые скалы у моря, как освещает розовато-красноватым светом бирюзовую воду.

Тедди громко смеется, глядя в ее лицо.

— Какой же ты ребенок, Лили. У меня нет на всю эту чепуху времени, понимаешь? Я защищаю людей — включая тебя, кстати. И советую тоже взяться за ум. Сколько тебе? Двадцать?

— Девятнадцать.

— Все люди чем-то заняты, чем-то серьезным, нужным и полезным. Неужели тебе не надоело встречать рассветы? И при этом ты еще что-то говоришь о моей матери. Да ее жизнь была в тысячу раз тяжелее твоей. И я сражаюсь каждый день, чтобы мои родители погибли не зря.

Лили вздрагивает и, отодвинув чашку, слезает со стула.

— Думаешь, они хотели, чтобы ты каждый день рисковал своей жизнью? Не верю в это. Не верю, чтобы родители хотели такого от своих детей.

— Куда ты?

— Я пойду, Тедди, — Лили обхватывает плечи руками. — Спасибо, что напомнил мне о моей никчемности и бесполезности… Я, пожалуй, последую твоему совету. Пойду искать себя.

— Лили! — он обегает стол и хватает ее за руку. — Прости, я устал, голова раскалывается, сам не знаю, что несу. Пожалуйста, останься. Ты мне нужна.

Лили отрицательно качает головой, и в глазах у нее блестит отчаяние.

— Я не хочу быть с человеком, который долг ставит выше любви. И твою мать я никогда не пойму и не хочу понимать. И жить в вечном страхе, что ты не вернешься… тоже не хочу. Как и ждать у окна.

— Значит, все? — спрашивает он с надрывом в голосе, и волосы его бешено меняют цвета: синий, красный, зеленый, белый. — Все? Бросим друг друга вот так, ничего толком не начав? А как же твои взгляды? Твои поцелуи? То, что чуть не произошло между нами в гостиной?

Лили подходит к нему и кладет ладонь на его обнаженную грудь.

— Знаешь, я… Я чувствую себя ужасно одинокой, Тедди. Ты прав: у всех есть долг, работа, у кого-то уже семья. Но не у меня. Надо мной только смеются. «Лили, которая бегает за бабочками! Лили, которая рассматривает картинки! Как это смешно!» Меня тянет к тебе, Тедди, потому что ты — сильный, властный, решительный — но я хочу тебя, а не люблю. Хочу тебя — но не могу отдаться, потому что ты пахнешь кровью. Убийствами. Борьбой. Ты не понимаешь меня — а я не могу жить, когда меня не понимают. Все кончилось тогда, когда я увидела тебя настоящего — а не того Тедди из моих снов. Понимаешь, на мне проклятье: я мгновенно холодею к тому, кто говорит мне что-то, что не является частью меня, что отталкивает меня. И после этого ты можешь сказать хоть сто других слов — но я уже оттолкнулась.

Тедди не отвечает, только закрывает лицо руками, и Лили, развернувшись, опрометью выбегает из дома.

Скорпиус

Вечер теплый и влажный, пахнущий гиацинтами и жасмином. Скорпиус кладет папку с бумагами на скамейку и плотнее запахивает пиджак. Завтра они получат результаты исследования, завтра можно будет зайти к отцу — снова попросить помощи и рассказать о деде. Отец, разумеется, будет в ярости. А может — нет. Последнее время он разный, то вспыльчивый, то равнодушный, но чаще всего — молчаливый.

Родители должны любить своих детей.

Скорпиус прохаживается по дорожке, по привычке засовывая руки в карманы. Он чувствует себя свободным, словно от шеи отвязали веревку с тяжелым камнем. Странно. Разве так чувствует себя человек, который порвал с любимой?

Скорпиус останавливается, качаясь с пяток на носки, и вспоминает Лили, спускающуюся с лестницы в ярком солнечном свете. Вот кто никогда не осуждал его — Лили. Вот кто подбодрил его перед встречей с дедом — Лили. Вот кто пытался указать ему на разноцветность мира — Лили.

Теперь она ускользнула от него — ее получил Люпин. Скорпиус видел, как он пожимал ее руку под столом Альбуса. Странно, Лили — и с Люпином? Ведь он совершенно ей не подходит…

Скорпиус плотнее запахивает пиджак и вдыхает вечерний воздух.

Почему? Почему все это происходит с ним? Смерть матери, молчание отца, безразличие и жалость Розы, монотонная работа, на которой возникает больше вопросов, чем ответов.

Он проводит рукой по волосам и берет со скамейки папку с планами и картами. Уже почти девять, и пора возвращаться в дом, где его ждут Поттеры. Нужно найти в себе силы и уехать от них. Снять жилье, обустроиться, притвориться, что все хорошо. Время пройдет — и боль пройдет.

Или нет.

Лили появляется из сумрака как птица, сбившаяся с пути и летящая наугад. Она бежит изо всех сил по темной траве, смешно размахивая руками-крыльями, и ее распущенные рыжие волосы развеваются в вечернем воздухе.

Их взгляды встречаются — и Скорпиус, сам не зная, зачем, неуверенно распахивает руки, отпуская полы пиджака на свободу.

Лили врезается в него, обнимает и утыкается мокрым лицом в рубашку. Плечи ее содрогаются от рыданий, и губы шепчут что-то неразборчивое.

Скорпиус не раздумывая обнимает ее в ответ и вдыхает запах ее волос.

Лили пахнет гиацинтами.

А за ее спиной желтеет пшеничное поле, и вороны, встревоженные человеком, взмывают в темно-синее небо.