Про Дуньку, которую знали все

Баба Зоя замолчала и уставилась на картину, где был изображён пастушок с дудочкой, а в стороне, на берегу лесного озера, паслось стадо…

— Баба Зоя, баба Зоя, — затормошила её Дунька, — а дальше-то что?!

— А что дальше? — не сразу вернулась из далёких воспоминаний баба Зоя. — В армию его забрали. Он на четыре года старше меня был. А я в шестнадцать лет уж замуж выскочила. Не по годам рослая да телом спелая была. Не дождалась, значит…

— А он? Он-то что? Когда из армии пришёл? — не унималась Дунька. От волнения в горле у неё разом пересохло.

— В город уехал — работу искать. Женился потом… — почему-то вздохнула баба Зоя. — Первая любовь — она, Дунюшка, зыбкая очень.

Редко когда случается, что со школьной скамьи — да на всю жизнь. Но чувства эти, сильные и чистые, надолго в память врезаются…

Сердце у Дуньки ёкнуло. Вот и она при виде Руслана в какой-то ступор входит. И у неё, как у бабы Зои, язык отнимается и в душе что-то оттаивает. Может, и она, Дунька, влюбилась?! Только этого не хватало!

Взглянула на бабу Зою и поняла, что больше ничего на эту тему из той сегодня не выжмешь. Она уже и телевизор включила. Сейчас начнутся её сериалы. Тяжело вздохнув, Дунька участливо предложила:

— Баба Зоя, давай я тебе чем-нибудь помогу?

Та обрадовалась:

— Сходи-ка, Дунюшка, в магазин, хлеба да молока купи, ладно? Сердце у меня последние дни что-то сильно болит. Тяжело стало по лестнице подниматься. А ещё, если сумка в руке, на каждой лестничной площадке привал делать приходится.

Зажав в кулаке деньги, что ей дала баба Зоя, Дунька опрометью метнулась домой. Быстро оделась и крикнула матери, которая хлопотала в кухне:

— Я — в магазин! Надо бабе Зое молока и хлеба купить!

Уже закрывая дверь, услышала:

— Там дядя Валера. С ним вместе возвращайся!

…На город наползали сумерки. Их подгонял свежий мартовский ветер. Подмораживало. Лужи затянулись прозрачным слоем тонкого льда и звонко хрустели под сапогами. На обочинах дороги лежал стромбовавшийся снег, весь в разводах чёрной мазутной грязи. Возле стволов деревьев уже оттаяла земля, от неё исходил дурманящий запах весны. А у Дуньки на душе уже вовсю расцветало лето.

Как-то подслушала разговор Валерки с мамой. Он обещал, что в отпуск они все втроём полетят к морю. И не куда-нибудь, а в Египет! Душа у Дуньки возликовала. Про Египет она читала: там даже зимой жара под тридцать градусов. На самолёте Дунька никогда не летала, но слышала, как Вика Воробьёва хвасталась: мол, в самолёте даже кормят и сока можно пить на халяву сколько душеньке угодно. И море там не Чёрное, а Красное. Почему его так назвали — никто из ребят не знал. А Дунька знала, потому что где-то однажды вычитала: там, в Египте, в древние века какие-то бои шли. И красным море было от крови.

Но благостные мечты сменились тревогой. Возле магазина ошивались Дятел со Шмыгой. Заметив взрослых парней, Дунька приостановилась. Встреча с ними не сулила ничего хорошего. И Дунька хотела незаметно прошмыгнуть в магазин. Но парни её окликнули:

— Эй, Дунька! Греби сюда! Дело есть!

Дунька остановилась.

— Что встала как вкопанная? Иди!

Сила привычки взяла верх. Независимой вихляющей походкой подошла ближе.

— Ты никак с баблом? В кои-то веки? Наследство получила? — с кривой усмешкой спросил Дятел.

— А вам-то что? — дерзко ответила Дунька.

— У нас на сигареты не хватает. Выручай! — почему-то с опаской оглядываясь по сторонам, вкрадчиво попросил Шмыга.

— У меня лишних нет. Только на хлеб да молоко, — честно призналась Дунька, а в груди тревожно застучал железный молоточек.

— Ишь, как заговорила! — осуждающе подмигнул Шмыге Дятел. — Сколько наших хапчиков на халяву скурила! А теперь завоображала?

Не успела Дунька и глазом моргнуть, как парни, подхватив её под руки, потащили к мусорным контейнерам, подальше от людских глаз. Шмыга, закрутив ей руку за спину, стал ногтем давить на запястье, чтобы разжать Дунькин кулак.

— Не мои деньги! Баба Зоя, соседка наша, дала на хлеб и молоко! — умоляла их Дунька. — Честно говорю, болеет она! В магазин сходить просила!

Но парни и слушать не хотели. Шмыга ломал ей пальцы. Дунька прибегла к спасительному приёму — что есть мочи завизжала, пронзительно и громко. Но Дятел зажал ей рот своей грязной ручищей. Дунька стала задыхаться. Кулак разжался. Деньги упали в грязь. И только Шмыга хотел подобрать их, как чья-то сильная рука схватила его за ухо. Тот взвыл:

— Отпусти, мужик! Больно же! Отпусти!

Дятел тут же слинял, будто его и близко не было. Дунька подняла глаза — и у неё разом высохли слёзы. Это был Валерка!

— А-а-а! Старый знакомый! — не обращая на Дуньку внимания, сурово произнёс отчим. — Видно, ты не понял, с кем имеешь дело? А я ведь тебя уже предупреждал. Чтобы к девочке этой близко не подходил! — И, развернув парня к себе спиной, изо всех сил дал коленом под зад.

Шмыга, бормоча какие-то угрозы, мгновенно улетучился.

А Дунька, шмыгая носом, подняла из грязи мокрую купюру и заскулила:

— Что я теперь бабе Зое скажу?! Она хлеб и молоко ждёт. Кто у меня теперь эту бумажку возьмет?

— Не реви! — строго приказал отчим. — У меня деньги есть. Купим мы всё, что надо, бабе Зое. А грязную купюру завтра в банке обменяем на новую.

Дунька успокоилась. Искоса взглянула на отчима:

— А как ты узнал, что они меня бьют?

Тот усмехнулся:

— Выхожу из магазина и слышу знакомый визг. Я тебя, Дуняша, за версту чую! — и взял её за руку. — Пойдём в магазин.

Обратно домой тоже шли за руку. Дунька руку не вырывала. Пусть Дятел со Шмыгой видят, под какой она надёжной «крышей».

Но злость на Шмыгу не проходила. Ногтищами своими грязными всю руку разодрал! А Дятел — хитрый лис! Сделал вид, что он тут ни при чём!

Лицо у Валерки тоже было на редкость хмурым и озабоченным. Что, он так и будет до самого дома молчать? Не глядя на него, принялась с пафосом декламировать:

И решил Шмыга стать победителем,

Всех лесов и полей повелителем!

Покоряйтеся Шмыге усатому!

(Чтоб ему провалиться, проклятому!)

И тотчас Валеркино лицо расплылось в озорной улыбке. Потрепал её по шапке.

— С чьего оригинала слизала?

— А! — бравадно отмахнулась Дунька. — Я имена авторов не запоминаю. Была нужда память засорять!

— Это ты зря, — не одобрил Валерка. — Так и до плагиата дойти можно…

Незнакомое слово «плагиат» озадачило. Но признаваться в этом Валерке не решилась. Надо будет у Елены Сергеевны спросить. Она любит, когда ей серьёзные вопросы задают.

А вечером мать зашла в её комнату пожелать спокойной ночи, и Дунька вдруг спросила:

— Мам, а чего тебя отец бросил?

Мать, словно от испуга, резко дёрнула головой. Долго молчала, раздумывала, наверное, говорить об этом Дуньке или нет. Потом тяжело вздохнула, тихо и как-то обречённо произнесла:

— Богатую нашёл. Я ведь в детдоме выросла. Что с меня было взять? Он и не знает, что ты родилась… — И ударила в лоб встречным вопросом: — А зачем тебе это?

— Так просто, — слукавила Дунька. — А Валерку ты любишь?

Мать кивнула.

— Только мне не нравится, когда ты его «Валеркой» зовёшь, — чуть порозовев, сказала она. — Ведь он в три раза старше тебя. И заботится о тебе лучше, чем другие родные отцы о своих детях.

Но Дуньке было не до нравоучений. Её волновали куда более важные вещи.

— А чего у вас с ним детей нет?

У матери брови поползли вверх.

— Ну, знаешь… запросы у тебя! — и выдохнула воздух, бессильно опустив узкие плечи. Короче, заткнулась!

— Ну и зря! — решительно произнесла Дунька. — А я бы так братишку хотела! Во всём бы тебе помогать стала. Ведь и он не против…

— Спи давай! — укрыла её одеялом мама. — Это наши, взрослые, дела. — И встала, чтобы выключить свет.

Но Дунька принялась развивать эту тему дальше:

— Говорят, теперь за детей даже деньги дают. По телевизору слышала. Какой-то материнский капитал…

— Мы… подумаем, — растерянно произнесла мать.

Дуньку забрало! Раздумывать она будет! И за ней, как смеялись пацаны, «не заржавело»:

— Думайте скорее! Пока твою «рожалку» не заклинило!

— Опять за своё?! Не язык, а помело! — оглядываясь на дверь, прикрикнула на неё мать, но не со злом — с затаённой усмешкой в глазах.

В школе к старшеклассникам Дунька больше не подходила. Дятел со Шмыгой пилили её свирепыми взглядами, но не более. Даже едких реплик в её адрес не бросали.

Новенький встретил её радушно:

— Дуня! Привет! Ты чего угрюмая такая?

— Привет! — спокойно ответила она. — А с чего веселиться? — И вытащила из рюкзачка книгу.

— Что за книга-то? — спросил Руслан. — Интересная?

— Очень! — с вызовом взглянула на него Дунька.

— Про что?

— Про любовь! — кокетливо свела она губы в трубочку.

Новенький усмехнулся: мол, про любовь так про любовь.

— А я больше фантастику люблю. Читала про человека-невидимку?

Дунька кивнула. Фантастику она тоже любила. И всё-таки ей больше нравилась книга «Человек-амфибия». Там была любовь!

Краем глаза Дунька видела, с каким повышенным вниманием за ними наблюдают одноклассники, хоть и делают вид, будто им всё равно. Такой расклад ей был явно по душе. Гордо выпрямив спину, пошла к своей последней парте, не задев никого даже словом.

А потом произошло… такое, от чего у всех ребят как-то разом изменились лица. Причём у каждого — по-своему. Особенно смешно выглядела Воробьёва. С вытаращенными глазами она стала опять похожа на испуганное чучело совы из кабинета биологии. Ещё бы! Потому что Елена Сергеевна вдруг сказала:

— Руслан, ты из мальчиков самый высокий в классе. Перейди, пожалуйста, на последнюю парту. Будешь сидеть с Дуней Цыгановой, ладно?

Тот согласно пожал плечами: мол, как скажете. И безо всяких проволочек перебрался за Дунькину парту. Дунька даже дыхание затаила. Вот это да! И весь урок не сводила с учительницы глаз. С этих пор в классе на уроках царил рабочий порядок. А на переменах они с Русланом осваивали планшет. Он мог выполнять столько функций, что у Дуньки от восторга захватывало дыхание. И в коридор её больше не тянуло. Все едкие реплики мальчишек-одноклассников, типа: «Цыганиха новенького закадрила», отражала достойным молчанием, которое Руслан оценил, что было видно по его пристальному взгляду.

А Дуньку будто подменили. Или заколдовали. Ни болтать, ни дёргаться не хотелось. Машинально повторяла всё, что делал Руслан. Листала учебник, находя нужную страницу, открывала дневник, записывая домашнее задание, смотрела на доску, следя за указкой учительницы. И даже не удивлялась такой синхронности. Была Дунька — да вышла вся! И в классе, к её удивлению, как-то быстро все к этому привыкли. И всё же старые грехи нет-нет да и напоминали о себе.

Кто-то обронил возле входной двери скользкую банановую кожуру. «Обронил» или «специально подбросил» — принципиально разные вещи. Но… не пойман — не вор. Дунька не видела эту кожуру и вообще об этом ничего не знала. И когда Елена Сергеевна, опаздывая на урок, в спешке поскользнулась на ней и упала, Дунька первой ахнула и от страха зажмурилась. Открыла глаза только тогда, когда Елена Сергеевна уже поднялась и, покачиваясь, стояла у двери, крепко прижав к груди кисть левой руки. Она укачивала свою руку так, как обычно мать убаюкивает перед сном грудного ребёнка. Сломала или ушибла?! Класс сковало ужасом: сквозь открытую фрамугу было слышно, как стучит клювом по стволу сосны дятел.