Про Дуньку, которую знали все

Свою власть над матерью она почувствовала уже в четыре года, когда впервые в порыве какой-то непонятной даже себе самой ярости ударила мать по лицу за то, что та заставляла её учиться зашнуровывать кроссовки, а Дунька, протягивая ей ногу, капризно кричала: «Не хочу сама! Хочу, чтобы ты!» И снова замахнулась. Мать в сердцах схватила ремень и стала хлестать её по голому заду. Дунька вырвалась из её рук и, как кошка, ловко взобралась на подоконник. Окно было открыто. Мать метнулась к ней, но Дунька отчаянно завизжала: «Не подходи! А то я прыгну! Слышишь?! Не подходи!» Мать замерла. Со слезами стала умолять: «Дунечка! Доченька! Прости меня, прости! Я никогда не буду тебя бить! Иди ко мне!»

Они жили на четвёртом этаже. Дунька посмотрела вниз и от страха закрыла глаза. В ту же минуту оказалась в маминых ласковых руках. Та осыпáла её поцелуями, обливая горючими слезами. А у Дуньки млела душа от своей победы. Ей так понравилось мамино бессилие, её испуганные глаза, что она стала этим пользоваться, заставляя потакать своим капризам.

Но, как выразилась однажды баба Зоя, теперь «отошла коту масленица».

…Мысли снова вернулись к мамашиному хахалю. Как быть в такой ситуации, Дунька не знала. Но на всякий случай решила вести себя тише.

Отчима она просто игнорировала. И глаз на него не поднимала. С матерью разговаривала только в случае крайней необходимости, сухо, односложно, без эмоций. А в школе снова забавлялась всякими умопомрачительными проделками.

На физкультуре с ходу залезла на шведскую стенку и оттуда плевала на всех жёваной бумагой. Учительница, Нина Афанасьевна, попыталась дотянуться до неё, но Дунька отбрыкивалась ногами. А стащить Дуньку за ногу учительница побоялась. Дунька понимала её опасения: вдруг ученица упадёт да сломает себе руку? Учитель за всех в ответе. Зачем ей такие проблемы? И Дунька продолжала висеть на перекладинах. Жевать бумагу больше не могла: слюней не хватало. Стала просто глазеть на одноклассников, как они кувыркались, играли в баскетбол, прыгали в длину. Высмеивала тех, кто делал это неуклюже. И снова дневник пестрил замечаниями.

Всё бы ничего, но Валерка взял моду рыться в её рюкзаке. Вот он-то и прочитал в дневнике сообщение о том, что родителей приглашают на родительское собрание, а Цыгановых — вместе с дочерью. Когда он спросил об этом Дуньку, та не поверила. Но Валерка поднёс дневник к самому её носу:

— Прочти сама! И собирайся. У мамы голова болит. Так что отдуваться за тебя придётся мне.

— А я не пойду! — выкрикнула ему в лицо Дунька.

— Испугалась?! — усмехнулся он. — Что же ты так! Надо уметь отвечать за свои поступки. Или ты хочешь, чтобы все родители вместе с учительницей к нам в квартиру заявились?

— Что они, придурошные? — бравадно хохотнула Дунька.

Но вдруг посерьёзнела. А что? Вдруг и правда заявятся?

Валерка, словно прочитав её мысли, подтвердил:

— Такое запросто может быть. А кстати, что натворить-то успела?

Он спросил её так доверительно, что Дунька только горько вздохнула:

— Не знаю…

— А ты вспомни. Это важно, — тихо попросил он. — Мне ведь надо знать, как, от кого и от чего тебя защищать. — Дунька подозрительно покосилась на него. «Защищать?!» Смеётся он, что ли? Не похоже. Карие глаза были серьёзными. А отчим тем временем не отступал: — Ну, давай, давай, вспоминай!

Дунька закинула голову, словно ответ должен был прилететь откуда-то сверху.

— Может, за то, что учительнице по пению светящуюся ленту на юбку сзади прилепила…

Валерка делано вскинул брови.

— Это зачем?!

Дунька пожала плечами:

— Взрослые мальчишки подговорили. У неё на юбке разрез чуть не до самой… Ну, короче, ты понял… — почему-то впервые смутилась она. — Знаешь, она какая кривляка! Над ней все старшеклассники смеются…

— А тебе-то она что плохого сделала?

— Мне? Ничего! Я так, для хохмы. Эта лента, как хвостик, за ней волочилась. Вот смеху было! Парни говорили, что она в учительской рыдала.

— А ты любишь, когда люди из-за тебя плачут, да?

— Подумаешь, плачут! — хмыкнула Дунька. — А тебе-то что её так жалко?

— Знаешь, Дуня, — посмотрел на неё задумчиво Валерка, — глупая ты ещё. На вид взрослая девчонка, а рассуждаешь, как пятилетняя. Не в лесу ведь — среди людей живёшь, а уважать их не научилась. И жизнь тебя будет уму-разуму учить суровыми тумаками. Если честно, в какой-то степени я тебя понимаю. И некоторые качества в тебе мне даже нравятся.

— Ха-ха-ха! — притворно схватилась за живот Дунька. — Не свисти! Так я тебе и поверила! — И снова давай переделанной классикой щеголять:

Ни дома, ни в школе,

Нигде, ничему —

Не верю я вам!

Никому! Никому!

— Не ёрничай! — оборвал Валерка. — Я серьёзно. И кончай прикрываться своими частушками! И к месту и не к месту…

Но Дуньку не сразу остановишь.

— Давай, дальше заливай! Вешай мне лапшу на уши — мои уши выдержат!

И тут Валерка разозлился:

— Хотя… мне всё равно: веришь ты мне или не веришь! Об одном прошу: при людях зови меня дядей Валерой — я втрое старше тебя. Мы ведь с тобой идём туда, где будут определять твою дальнейшую судьбу и где мне предстоит отстаивать честь нашей семьи.

Таких слов Дунька ещё ни от кого не слышала. Интересно, как он это будет делать? А сама тем временем всё-таки одевалась.

— И вот что ещё, — снова тихо произнёс Валерка, — на собрании сиди тихо, язык за зубами держи, ладно? Я человек новый, может, они ко мне прислушаются.

Дунька издала губами не очень приличный звук, оставив просьбу Валерки без комментариев.

До школы шли молча. Старшеклассники, что толпились на крыльце, увидев рядом с Дунькой Валерку, перекинулись сдержанными смешками в их адрес и скорчили многозначительную мину, что означало: «Ну, Дунька, какую ты крышу себе отхватила!» Дуньке это потрафило.

При виде Валерки смуглое лицо Елены Сергеевны залилось краской. Видно, не ожидала увидеть Дуньку, да ещё с мужчиной. На собрания в школу обычно ходили только мамаши. Чтобы спрятаться от любопытных взглядов, Дунька с отчимом сели на галёрку, на Дунькино место.

Мало-помалу класс начал заполняться родителями. Сначала Елена Сергеевна говорила про успеваемость. Дунька заскучала и от нечего делать стала упоённо ковырять пальцем в носу. В двоечницах она не числилась. Валерка легонько ударил её по руке, брезгливо скривил губы. Она в ответ стукнула его по колену. Но Елена Сергеевна, уткнувшись в журнал, этого не видела. Никакой похвалы в свой адрес Дунька не услышала, хоть пятёрки за проверочные работы у неё точняк были. Ну а потом… началось!..

— Как вы заметили, — бросила в их сторону умильный взгляд Елена Сергеевна, — я пригласила на родительское собрание Дуню Цыганову. Нам всем вместе нужно с ней поговорить. Ведёт себя ученица, прямо скажем, неадекватно, и на уроках, и на переменах. Это бросает тень на наш классный коллектив, мешает ребятам получать прочные знания.

Все головы разом повернулись в их сторону. На женских лицах читалось разное: любопытство, возмущение, ехидство, равнодушие, а на некоторых… даже кокетство. Мамаша Гальки Сорокиной вон как мило Валерке заулыбалась и сразу давай рукой причёску поправлять, будто перед ответственной фотосессией.

Оценивающе, будто жениха себе выбирала, взглянула на отчима мамаша Лизки Капраловой. Мужик, конечно, Валерка видный, подтянутый, серьёзный. Что уж там говорить? За неё, Дуньку, явно волнуется. Вон как подрагивают кончики пальцев. На женщин глаз не поднимает. Напряжённо вслушивается в голос Елены Сергеевны. А та между тем неуверенно как-то продолжала:

— Знаю, что дети дома всё рассказывают и вы в курсе всех наших классных чепэ. В детали углубляться не будем. Хотелось бы услышать ваше мнение.

На какое-то время в классе воцарилась гнетущая тишина. «Как перед грозой! — мелькнуло в голове у Дуньки. — Нет! Перед бурей!!! Интересно, кто первым бросит камень? И как Валерка будет эти камни отбивать?!»

Тон наступлению задала мамаша Кольки Ручкина, толстая и горластая, как и сам Колька.

— Сколько можно в классе терпеть эту Цыганову, её обезьяньи проделки?! Как ни придёт сын домой, только про неё и рассказывает. Она ведь никого и ни во что не ставит! Уж и полицию вызывали, и к психиатру водили, а уж про директора школы я и не говорю! Какие знания получат наши дети в таком аду?! Это ведь не девочка, а какое-то исчадие ада! Одно её имя — Дунька — уже давно стало нарицательным! Как можно её считать нормальной?! Давайте напишем коллективное заявление в ГУНО от имени родительского собрания. Пусть её переводят в другую школу! Мы настрадались — хватит, пусть другие с ней мучаются!

Дунька смотрела, как Колькина мамаша брызгала слюной во все стороны, и невольно брезгливо кривила нос. Её мамка никогда так не делает, даже когда кричит на неё. И если уж она, Дунька, обезьяна, то Колькина мамаша… самая настоящая свинья! И что это она имеет в виду, говоря про какое-то «имя нарицательное»?

Потом голос подала мать Вики Воробьёвой. Прежде чем открыть рот, она, как и мамаша Сорокиной, кокетливо передёрнула плечами, поправила рукой красиво уложенные волосы и откашлялась. Что-то сейчас зачирикает? Ей птичья фамилия явно подходила. Не то что её Вике! Тоже мне воробушек, хомяк скорее. В школьное платье еле влезает, а спортивки чуть не лопаются на ней.

— …давно всем известно! Я поддерживаю это предложение. Цыганова не только мешает классу, но и подаёт дурной пример как мальчикам, так и девочкам, — продолжала Викина мамаша. — И потому в будущем у нас могут быть с детьми большие проблемы. Если ей всё дозволено, почему другим этого нельзя?! Сейчас наши дети ещё маленькие, но не за горами трудный подростковый возраст. А дурной пример, как вы знаете, заразителен. Я тоже за то, чтобы перевести Цыганову в другую школу или даже в специализированный интернат.

Дунька смотрела на Воробьёву-старшую, как на больную. «Дурной пример заразителен», «специализированный интернат»…

Вспомнилось, как в первом классе Вика пригласила её, Дуньку, к себе домой. Мать их вместе тогда даже на порог не пустила. При одном виде Дуньки зрачки её превратились в два пулемётных дула. И сколько Вика ни канючила: «Мамочка! Мы только в куклы поиграем! Потом всё за собой приберём, я обещаю!» — мать держала крепкую оборону. А Вика, надув и без того полные щёки, лепетала: «Маме не нравится наша дружба. Она боится, что я от тебя плохому научусь».

Дунька и в голову не взяла. Сплюнула в сторону. Подумаешь! На улице ей было даже интереснее. И куклы эти ей даром не нужны. Пусть с ними Вика нянчится.

И вот оно, продолжение: «… не за горами трудный подростковый возраст». И она, видите ли, тоже за то, чтобы её, Дуньку Цыганову, перевели в другую школу.

— Конечно! — будто вступив с ней, Дунькой, в спор, подхватила мамаша Вовки Ершова, маленького и вредного, всё делающего исподтишка. — Есть же школы для трудных подростков. Может быть, там ей мозги вправят! — И легонько толкнула локтем родительницу ябеды Лизки Капраловой: мол, что молчишь? Поддержи!

Та вздрогнула, проворно стряхнув с себя равнодушную дрёму, и заверещала: