Портрет лива в Старой Риге

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Входит Б е л л а, несет стол с красной лакированной поверхностью и две такие же табуретки, одеяло, шарф… Одеялом и броских тонах Белла накрывает тахту, ярко высвечивается и шарф, переброшенный через спинку стула. Мы находимся —

В КОМНАТЕ БЕЛЛЫ.

Разместив все, Белла идет к двери.

На полпути останавливается, поворачивается к нам, произносит:

«Хочешь — положу ладониНа кору продрогшей липы,Я скажу всего два слова,И тотчас с ветвей расцветшихПолетит пыльца, мерцая,И на нас волною теплойЗапах сладостный прольется.Липа голос мой узнает:Ведь под небом ГризинькалнаМы как сестры вырастали. Визма Белшевица»{17}.

Входит А н и т а с магнитофоном.

Б е л л а уходит и тотчас вновь возвращается, неся аккордеон и вазу с еловой веткой в шишках.

Анита садится на стул.

Белла включает магнитофон.

Песню «Четыре белые рубашки» исполняет двойной мужской квартет, соло — Цезарь Калнынь.

«Коль есть четыре белых
Рубашки у тебя,
Все трын-трава, сквозь пекло
Протопаешь шутя.
Лишь песенка вдогонку
(Уж ты ее прости!):
Мол, не в рубашках дело,
А в со-вес-ти.
С утра в рубашке чистой —
К начальству в кабинет.
А взмокнет от усердья —
Смени ее в обед.
И песенка напомнит
(Уж ты ее прости!),
Что дело не в рубашках,
А в со-вес-ти.
Закапаешь вторую,
Обедая с женой, —
И новая рубашка
Сверкает белизной.
Но песенка все гуще
(Уж ты ее прости!):
Ведь дело не в рубашках,
А в со-вес-ти.
Наряды — словно взгляды,
Меняй их, не жалей!
И к вечеру рубашки
Одна другой грязней.
И песня оборвется
(Уж ты ее прости!):
Ведь не в рубашках дело,
А в со-вес-ти»[5].

Когда песня кончается, Белла выключает магнитофон и смотрит на часы.

Смотрит на часы и Анита.

А н и т а. Простите, но… я понимаю, что очень поздно, но я… не могу уйти, пока…

Б е л л а. Я разве что говорю. Сидите.

А н и т а. Вы все еще уверены, что он…

Б е л л а. Придет?

А н и т а. Да.

Б е л л а. Он не может не прийти. Ой! Сядьте, пожалуйста, куда-нибудь в другое место. На тахту… Пожалуйста!

Анита поднимается и смотрит на Беллу.

(Поправляет шарф на спинке стула.) Это его место.

Анита садится на тахту.

К себе домой он теперь не пойдет, потому что мать сразу же спросит, все ли в порядке, а его матери, знаете, о таких вещах говорить нельзя, она очень нервная, а врать Юлис… врать Цезарь не умеет. К ребятам из квартета он не пойдет из-за ссоры, а кроме квартета, насколько я заметила, у него близких друзей нет.

А н и т а. Это означает, что сейчас он где-нибудь… пьет?

Б е л л а. Возможно… Может, вам все-таки дать кофе? Я могу поставить, мигом будет готов.

А н и т а. Спасибо, не нужно.

Б е л л а. Вы мне не рассказали, как Цезарь попал на совещание. Ведь приглашали только Миервалдиса Тралмака.

А н и т а. Цезарь пришел, попросил разрешения принять участие… Никто не возражал.

Б е л л а. Он тоже говорил?

А н и т а. Ни слова.

Б е л л а. Какое же было решение?

А н и т а. Указать работникам Дома народного творчества на необходимость тщательнее следить за репертуаром коллективов самодеятельности.

Б е л л а. Да, но в отношении программы нашего концерта?

А н и т а. «Первое свидание» вычеркнули. «Колыбельную», «Четыре белые рубашки» и другие разрешено исполнять после того, как будут внесены исправления.

Б е л л а. Вы своего добились.

А н и т а. Да.

Б е л л а. И сидите здесь и дожидаетесь Цезаря, чтобы торжествовать.

А н и т а. Без моего вмешательства все окончилось бы значительно хуже.

Б е л л а. Без вашего вмешательства вообще ничего бы не началось.

А н и т а (после паузы). Поставьте еще раз то же самое.

Б е л л а. «Белые рубашки»?

Анита кивает.

Белла включает магнитофон.

Песня. Обе слушают.

Когда песня обрывается, Белла склоняется над магнитофоном.

А н и т а. Странно, но с каждым разом, как я слушаю эту песню, она привлекает меня все больше и больше… Странно. Такие наивные слова, такая простая, чтобы не сказать — примитивная мелодия… но все вместе полно какой-то неотразимой притягательности, как латгальский глиняный кувшин{18}, грубый и вместе с тем изящный… Я ничего больше не понимаю.

Б е л л а. Чего уж тут не понимать, господи! (Выключает магнитофон.) Все яснее ясного.

А н и т а. А именно?

Б е л л а. Пока вы еще не были знакомы с Цезарем, вы слушали его песни равнодушно, а с той самой минуты, как вы его полюбили…

А н и т а. Белла!

Б е л л а. Белла, Белла… (После паузы.) Ни один мужчина не войдет ни в мою, ни в вашу комнату, если мы сами того не захотим, а если и войдет, тут же вылетит.

А н и т а. Вы хотите сказать, что в ту ночь я сама разрешила Цезарю…

Б е л л а (перебивает ее). Конечно!

А н и т а. Я без конца твердила, чтобы он…

Б е л л а. Конечно! Чтобы он уходил! А как же иначе, господи! Вы были дамой! На самом высоком уровне! Вы были так оскорблены — господи! Цезарь со своей наивностью, вероятно, даже поверил… Цезарь — но не я!

А н и т а. Это же…

Б е л л а. Невероятно, но факт!

Молчание.

Белла смотрит на часы.

А н и т а. Я так устала, что у меня нет сил спорить с вами.

Б е л л а. О чем же?

А н и т а. Хотя бы о… Белла!

Б е л л а. Ну, я слушаю.

А н и т а. Вы в самом деле считаете, что симпатия к автору мешает объективно судить о его работе?

Б е л л а. Совсем наоборот.

А н и т а. Наоборот?

Б е л л а. Вы считаете, что ваше прежнее суждение о его работе было объективным?

А н и т а. Да, только…

Б е л л а (перебивает ее). Вы глубоко ошибаетесь, потому что это было всего лишь поверхностное суждение равнодушного человека, скажу я вам, и ничего более — ясно?

А н и т а. «Ясно» — это у вас от него…

Б е л л а. «Не так ли»?

А н и т а. Это тоже… За две недели.

Б е л л а. За три.

А н и т а. Хорошо, во время концерта во Дворце культуры ВЭФа я была еще не знакома с Цезарем Калнынем, — но я же не знакома с большинством из тех, кто пишет и сочиняет музыку!

Б е л л а. Зато их все знают, и, начни вы куда-нибудь звонить, чтобы из библиотек изъяли «Швейка», над вами только посмеются, а не…

А н и т а (перебивает ее). Я думаю о другом.

Б е л л а. Я тоже, о вашем так называемом «объективном суждении»… Ведь вовсе не важно… не решающе, я думаю… что вы влюбились именно в Цезаря. Не перебивайте меня! Важно… ну как бы вам это растолковать… Вспомните, вам не понравилось «У Янтарного моря»!

А н и т а. Крики нетрезвых людей за вечерним застольем вы хотите сравнить с…

Б е л л а. Подождите, разрешите теперь мне… Ребята действительно были нетрезвы, верно, да и кое-кто из девушек тоже, не отрицаю, но главное то, что у всех было приподнятое настроение — оттого, что они находятся в приятном обществе, и оттого, что у друзей такая квартира, и радость, понимаете, вылилась в общей песне, все покачивались в едином ритме… знаете, как это делают — берут друг друга под руку, сидя за столом, и покачиваются…

А н и т а. Знаю.

Б е л л а. И если б вы находились среди нас, вы пели бы вместе с нами и чувствовали себя так же, как мы. Но вы сидели в своем углу, в полном одиночестве, и все, что происходило за стеной, могло вас только раздражать… В таком деле самому нужно принимать участие, а не смотреть со стороны.

А н и т а. Мы же начали о…

Б е л л а (перебивает ее). А вот еще, недавно я на одном вечере смотрела любительский фильм. Люди на экране танцевали — вернее, без звука всячески подергивались и толкали друг друга, улыбаясь, как форменные идиоты… в том числе и я…

А н и т а. С Цезарем?

Б е л л а. Нет, с… мы еще не были знакомы… с другим, он хорошо танцует, но на экране, глядя со стороны… да еще без звука… бррррр! Это выглядело просто кошмарно.

А н и т а. Мы все-таки начали об искусстве, а не о том, как выглядит или не выглядит со стороны поведение подвыпивших людей.

Б е л л а. Хорошо, хорошо, сейчас я скажу и об искусстве… Искусство… искусство рождается там, где бьется сердце и течет в жилах кровь, это мое глубочайшее убеждение. Там, где что-то очень-очень любят и поддерживают, да, а что-то другое крайне ненавидят… Там рождается искусство. Там, где есть жизнь. И потому, чтобы произведение искусства тебе что-то давало, ты сам должен быть живым. Ты должен быть во всем этом, понимаете, а не где-то в стороне… Ты должен быть в этом, и живым!

А н и т а. А я, сидя в зале Дворца культуры ВЭФа…

Б е л л а. За невидимой перегородкой!

А н и т а. …была мертва?

Б е л л а. Ну да.

А н и т а. Интересно.

Б е л л а. Никого не любя и принимая во всем участие лишь умом, вы слушали холодно, со стороны, и полагали, будто вы объективны, а на самом деле просто-напросто подсчитывали плюсы и минусы, как бухгалтер свои копейки, в то время как живые люди вокруг смеялись и плакали!

А н и т а. Не припоминаю, чтобы кто-нибудь плакал.

Б е л л а. Я говорю это обобщенно, чтоб вы поняли, что песни тут были ни при чем, потому что в ту минуту, когда вы полюбили, ваши уши открылись, а вы еще удивляетесь, почему та же самая песня зазвучала вдруг совсем по-иному… Потому, дорогая товарищ Сондоре, потому! Не хотите ли случайно послушать «Четыре белые рубашки» еще раз? Еще как хотите, не так ли? Еще как хотите! (Тянется к включателю магнитофона.)

А н и т а. Знаете, кто вы?

Б е л л а. Ну?

А н и т а. Фрейдистка.

Б е л л а. Я?

А н и т а. Типичная.

Б е л л а. Да, да, только… что это значит?

А н и т а. Странный вопрос. Вы не знаете, что такое — фрейдистка?

Белла качает головой.

А н и т а. Людей, создающих искусство и воспринимающих его, вы приравниваете к мартовским кошкам, мяукающим на всех крышах.

Б е л л а. Я?

А н и т а. Или к птицам, токующим в брачный период.

Б е л л а. Я!

А н и т а. Да.

Б е л л а. Нет. Мне такое и в голову не приходило. Кто в восемнадцать лет не читает и не пишет стихов — если вы это имели в виду, — но поэтами становятся лишь некоторые, для кого это было всерьез… Но вы меня никогда не убедите — никогда! — что поэзия… вообще искусство может возникнуть и быть понято там, где нет любви!

А н и т а. Стало быть, из числа людей, создающих и понимающих искусство, детей и стариков вы исключаете?

Б е л л а (с минуту смотрит на Аниту). Вы, вероятно, уже не отдаете себе отчета в том, что говорите… Идите домой.

А н и т а. Не пойду.

Б е л л а. Вы сказали, что я… ну…

А н и т а. Фрейдистка. Вы и есть фрейдистка.

Б е л л а. А что такое вы, если можете так говорить? Вы же в таком случае в десять раз хуже… Вы… циник! Да! Циник! Я говорю о любви, а вы, оказывается, под этим словом понимаете лишь… ну…

А н и т а. Это вы так понимаете. Я только продолжаю вашу мысль, доводя ее до абсурда.

Б е л л а. В таком случае вы еще и…

А н и т а. Ну, ну?

Б е л л а. Демагог! Циник и демагог вы, если хотите знать!

А н и т а. Благодарю.

Б е л л а. Уходите. У меня нет ни малейшего желания притворяться вежливой и занимать вас.

А н и т а. Никуда я не пойду.

Б е л л а. Что Цезарь может сюда прийти, я выдумала, чтобы подразнить вас, поняла ведь, что с вами происходит, ясно? Он и не собирался.