По ту сторону тьмы

— Пап, дай! — Эмми явно искала прорехи в их обороне. — Полтер голодный.

— Рад за него, — не слишком радостный, он уступил, приманив пару конфет, и по-отцовски предупредил: — Зубы заболят у твоего Полтера!

На что дочка лишь отмахнулась, качнув кудряшками, и, предвкушая лакомство, подпрыгнула на кровати.

Гермиона узнавала в её движениях Драко и отвергала непреложную истину:

Жизнь часто несправедлива.

Оттого навалившийся страх, будто кистью, тут же нарисовал унылую пустошь с фиолетовой россыпью из цветов. Там, одинокий и испуганный, звал маму Гарет, раскачивая взад-вперёд её тело хрупкими ручками... Там он тянулся к Рону в бесплодных попытках разбудить в нём отца и заступника... Только никто не ответил. Среди камня и вереска Рон с Сандрой исчезли, навсегда став не больше чем тенью. Гермиона потонула в личном кошмаре, ведь в воздухе и в мыслях лился дождём детский плач.

Безысходность, как куполом, накрыла её:

— Ужасно, — натужным звуком пронеслось в тишине.

Она вздрогнула только плечами, но Драко слишком хорошо её знал:

— Неужели это последнее, что ты хочешь чувствовать? — он приподнял её подбородок и уловил в лице беспредельную грусть. Боль. И обречённость. — Я — нет, — жарко заметил он и наконец прижался губами к нежным губам.

Невинно и спасительно.

— Поэтому я думаю об Эмми, — продолжал он, — о чуде её рождения. О первых шагах, — он улыбнулся. — О её проделках, — Драко подпитывал своего Патронуса, словно ничего больше не умел. — И я думаю о тебе, — он вдохнул её аромат и решился на шутку: — Где ты не совсем одета.

Гермиона, хмурясь, шлёпнула его по груди:

— Нашёл время!

Драко, перехватив, прижал её руку:

— Помнишь наш первый раз?

Гермиона приложила пальцы к его губам, запрещая прощальные откровения.

Но он и раньше не уступал:

— Ты удивишься, но у счастья много обличий, — он поцеловал её пальцы, открываясь перед смертью и перед ней: — И твоё признание — одно из них.

Гермиона невольно приподнялась:

— Меня тянет спросить: какое?

Она почему-то вспомнила его записку, состоящую всего из нескольких слов: «Я вернусь к тебе». Вспомнила и ощутила то же желание — быть ближе, чем возможно. Ближе, чем позволено.

— Первое, — не скрывал Драко. Он всегда любил в ней всё «первое». — Было адски сложно от тебя уйти. Ничего сложнее я в жизни не делал, — он опять превратился в добровольного узника. — Но долгих три года я скучал по тебе. Боялся, что время всё изменит. Как одержимый, считал дни...

Ей хотелось сказать так много... Но она лишь поцеловала его — осторожно и невесомо, краем глаза заметив, как тускнеет журавль. Волшебная птица теряла свой свет от его скрытых страданий, ведь он вдруг ощутил, как неправильно всё потерять.

— Если двое любят друг друга, это не может хорошо закончиться, — обронил Малфой, тронув лбом её разумно-неразумную голову. — Вполне жизненно, да? — он вернул её слова с тоской и унынием.

— Мы не погибнем сегодня, — она упёрлась рукой ему в грудь, чувствуя стук неспокойного сердца. — Просто не имеем права.

— Устала хандрить? — серьёзным тоном спросил он и с надеждой взглянул на дочь. — Давай начистоту, какие у неё шансы? — Драко повертел в руке палочку Тео. — С отцом, который почти бесполезен.

Правда, журавль в спальне доказывал обратное.

— У нас есть такая штука, как запасной план, — Гермиона свела брови и сделала лёгкое движение, намекая на магическую уловку. — Или ты что, передумал? — насторожилась она.

Малфой внешне не шелохнулся:

— Немного, — приврал он. — Трансфигурация — это не то.

— А есть выбор? — Гермиона оживилась. Трудности её закалили. И определённо встряхнули: — То, Драко, то!

— Ты априори считаешь, что Фоссет глупей тебя? — сопротивляясь, Драко невольно будил в ней бойца. — Она же не превратила Гарета... не знаю, в бобра!

— Может, не успела! — не уступала Гермиона. — Может быть, их застали врасплох. Может...

— А может, знала, что это бессмысленно? — ввернул своё Драко.

— Однако Сириуса это спасло!

— А он был кем-то значительным? Для них, — не понимал Малфой. — Или под шкурой собаки, один хрен, прятался маг? Может быть, дементорам не сдались его трюки... Может, это была брезгливость... Может, слепота... — подначивал он, и уверенность Драко росла. — Но и у последней шавки есть душа. У Эмми она точно есть!

И дементоры это знают.

— Драко, трансфигурация — шанс для Эмми, — спорила Гермиона, наблюдая, как та стаскивает одеяло на стылый пол.

Но Драко засыпал и засыпал её фактами:

— Эмми не анимаг, включи свою лохматую голову! Самому превратиться в хорька и быть превращённым — это разные вещи, — Малфой верил в то, что говорил: — Анимагия родственна и направлена на себя, а это сложнее выходок Грозного Глаза, — он ругнулся и под занудным взглядом Гермионы поправился: — Козла-Крауча, да!

Драко оттянул свою пижаму, наглядно объясняя:

— Чужие чары, как дешёвую одежду, проще содрать, — он не желал никому участи Нотта: — А в случае дементоров — нафиг сожрать! За сколько минут они учуют её страх?

— Если учуют, — поправила его Гермиона. — Наш дом не тюрьма, а Эмми — волшебница.

— И она наколдуется отсюда? Аппарация это ж раз плюнуть! — ершился Драко, подбирая приличные слова. — То-то мы торчим тут святым семейством.

Под стать Поттерам.

Гермиона сосредоточилась:

— Тогда я попробую что-то ещё.

— Что? Превратишь её в табуретку? А Эмми даст? Она не какая-то Галатея, — Драко не забыл школьный курс. — Помнится, здесь важна добровольность, а я очень сомневаюсь, что ты убедишь нашу Эмми стать даже мягкой игрушкой.

— Я и не стану, — созналась Гермиона и достала из кармана флакон.

— Настойка Слизнорта? — догадался Драко. — Неодушевлённое зелье? — он вытянул руку: — Так, моя прелесть, отдай!

Гермиона покачала головой.

И не послушалась.

Не впервой!

— С детьми всё непросто, и ты сама это понимаешь, — он покосился на дочь.

Она примостилась у кровати, уложив на постель непослушного антипода, и, поглаживая его драконью голову, приговаривала:

— Спи-спи, Полтер.

Но тот только зыркал необычными глазками — бирюзово-зелёными, без зрачков — и плевался фальшивым пламенем. За что тут же получал по мордашке вполне себе настоящей водой: двухлетняя нянька поливала ею из стакана несговорчивое животное.

Малфой прекрасно знал проказницу-дочь:

— Эмми станет собой за секунду, характера ей не занимать! Спроси вон у бедняги Портера, — Драко обычно раздражало такое созвучие с Поттером. — Так что отдай, — настаивал он.

— Нет, — Гермиона вернула флакон в карман. — Лучше рискнуть.

— Это и моя дочь, — разозлился Драко. Вскочил. — Не смей её превращать! Я хочу её спасти так же, как и ты, — чувствуя стылые ножи Аббот, бунтовал он. — Но у неё нет шансов, если она зверёк или табуретка.

— Или сова, — вредной девчонкой известила Гермиона, поднимаясь на босых ногах. — И сможет отсюда улететь.

— Насколько далеко? — досаждал он. — А если Эмми свалится с высоты, когда дементоры выщипают её волшебные перья?

Драко нисколько не сомневался, что существа в балахонах тянут из дома магию похлеще, чем в Азкабане, лишь бы не упустить свой последний шанс. Оттого каминная сеть не включалась, портал стал обычной щёткой для углей, а какие-никакие защитные чары облетали прозрачными лепестками.

Драко покрылся страхами, будто терпким солёным потом:

— Подумай, Гермиона, прошу, Эмми всего лишь ребёнок. Она испугается, ей всего два!

— Почти три, — тут же поправила Гермиона.

— Допустим. А ты отчётливо помнишь себя в три? — размахивая палочкой, спросил Драко. — Давай, напрягись, как много ты помнишь? Любимую игрушку? Возможно. Может, нелюбимую кашу? Что?..

— Ты на что намекаешь? — Гермиона подобрала свою палочку и оглянулась на дверь.

Их эмоции, даже не полные радости, будоражили полчище гадов вокруг.

— Ребёнок в её возрасте впитывает навыки и знания, — он оглашал саму очевидность. — А воспоминания Эмми отличаются от твоих и моих, они менее прочны и надёжны или вроде того.

— Да, но именно детские травмы делают из нас... нас, — Гермиона ощутила, как холодок защипал кожу и душа забеспокоилась. — А если эти твари решат её заразить?

Как Нотта. Как Ханну. Как десятки других.

Драко почти чувствовал их порочные страсти своей испорченной стороной:

— Дементоры не тронули Гарета, и это не даёт мне покоя. Пророчество, конечно, важно...

Окно спальни сбивало своей ночной глубиной, и шум городка угасал с каждой секундой.

Он шагнул к Гермионе, шепча:

— Но может, мы ещё чего-то не знаем?

— Всё, что ты говоришь, вполне разумно, — Гермионе показалось, что Эмми хныкнула. — Но моё сердце с тобой не согласно, — она явно металась и снова сжала в пальцах заветный флакон. — Её душа им не достанется, Драко. Я лучше умру!

Он прикрыл её рот рукой, не желая даже слышать об этом:

— Душа ребёнка чиста и невинна, — как и души тех, кого они так боятся. — И если ближе к сути, сознание может помутиться, тело заболеть, но душа, пусть она и безлика, — настоящий источник жизни.

— Да ты демагог, — Гермиона не сторонница менять планы.

— А как же переселение душ? Такие, как Патил, в него верят. Странно для чего-то, что можно убить одним поцелуем?

— А по-твоему, дементоры носят их, как медальки? — подхватила Гермиона. — И что, давай навесим им целых три? Смотрю, ты долго об этом думал, — заводясь, поддела она.

— Не всё же книжки читать! — не по-доброму уколол он.

— Папа, не надо, — Эмми встала, недовольной повернув голову: — Не лугай маму!

— Да мы не ссоримся, детка, — Драко умерил пыл и, шагнув к ней, пригладил светлые кудри.

— Мама с папой немного спорят, — отвлекала её Гермиона, — о том, как они любят тебя.

Внезапно журавль дрогнул. Выпрямил длинную шею, расправил гордые крылья, распахнул клюв. Пошёл мелкой рябью, теряя чары седым песком, и...

...исчез.

Дверь, приоткрывшись в скупом стылом воздухе, скрипнула и замерла, впуская в спальню безнадёжность и сплин. Гермиона, сжав палочку, отступила, закрывая собой умолкшую дочь, что прильнула к отцу беззащитным ребёнком.

И стало безумно тихо...

Вдох и выдох потонули в этой тиши.

Гермиона, будто в последний раз, взглянула на мужа и, смежив веки, потащила из памяти всё, что когда-то билось в груди лёгким, почти нескончаемым счастьем, не замечая, как сквозь щели поползла зловещая тьма. Она потекла густым непроглядным дымом, окружая свои непокорные жертвы и поглощая солнечный свет. Словно поедала его незримой дьявольской пастью. Голодный туман встал перед ними невесомой стеной, из которой вот-вот выступит смерть.

Ледяная шаль легла Гермионе на плечи, белки стекленели, опуская на глаза холодную вуаль, и шёпот мужа за спиной показался ночной колыбельной:

— Беги.

Он коснулся её руки.

Вскинул палочку, приобнял Эмми и, обратив ближнее окно в ещё одну дверь, повторил:

— Беги ради неё, — он приткнул дочку к маме, выпуская морозный пар.

Только Гермиона замотала головой, сунув ему волшебное зелье.

Храбро. Бездумно. Упрямо.

Не сомневаясь, что снаружи армия тьмы.