История одного прощения

— Кретин, — не сдерживается Малфой.

Гермиона пожимает плечами.

— Это стало началом конца. Розе было лет двенадцать, она как раз входила в подростковый возраст. С тех пор я не слышала ничего, кроме «ты не моя мать, не смей меня воспитывать». Так что, думаю, ей хорошо и без меня.

— А ее папаше?

— Ему тоже. Я требовательная не только в ипостаси матери. Со мной нелегко.

— Поттеру было легко, — Драко жалеет о сорвавшейся с губ фразе раньше, чем она отзвучала.

— Я не буду с тобой обсуждать свои отношения с Гарри.

Грейнджер захлопывается, словно ракушка, и выходит из комнаты.

На следующий день он извиняется и получает кивок в ответ, что воспринимает как сообщение — извинения приняты. Они возвращаются к необременительной тишине.

Еще через несколько дней этой ставшей привычной им обоим рутины Малфой перехватывает взгляд Гермионы. Такого взгляда он не видел со… с того самого дня за неделю до смерти Поттера. Алчущий. Томный. Драко судорожно сглатывает и смотрит, как ее глаза прослеживают движение кадыка. Он почему-то чувствует себя вуайеристом. Грейнджер вскакивает и убегает в спальню, а на следующий день присылает сову с сообщением, что ее не будет около недели.

Драко считает предупреждение хорошим знаком.

Прежде чем появиться у нее на пороге снова, он выжидает восемь дней. Гермиона открывает дверь и молча уходит в гостиную. Когда он появляется в комнате, она уже сидит у огня. Драко отмечает трогательные торчащие коленки, которые она обнимает руками, и едва справляется с накатившей волной нежности.

Гермиона нарушает тишину первой:

— Почему ты продолжаешь приходить? — «хоть я сказала, что не прощу» не проговаривается, но повисает в воздухе между ними.

— Потому что рядом с тобой мне хорошо, — честно отвечает он.

В ее глазах мелькает что-то помимо удивления, Драко не удается расшифровать, что именно.

— Сегодня сова принесла, — она протягивает Драко письмо, ничего больше не объясняя.

Каракули Поттера он узнает, едва взглянув, — часто получал записки, написанные этим небрежным почерком. Драко забывает и о вежливости, и о дальнозоркости — начинает читать, не переспрашивая и не вынимая очки для чтения из внутреннего кармана мантии.

«Не обвиняй Малфоя, он ни при чем, — прыгают неаккуратные буквы. — Он пытался меня отговорить, но я знаю, на что иду. Прости».

— Это правда? — спрашивает Грейнджер.

Часть Драко хочет ухватиться за соломинку, протянутую покойником, но почему-то другая часть — внутренний мазохист, не иначе — не разрешает просто подтвердить написанное.

— Я ему рассказал обо всех рисках. Рассказал, чем чревато использование Vocantmortuis. Но я мог отказать. И не отказал.

— Ты знал, чем это закончится?

Конечно знал! Последним артефакт использовал отец после смерти Нарциссы.

— Подозревал, — увиливает от правды Драко.

— Я все равно не могу простить, — сообщает Гермиона.

Драко молчит. Молчит о том, что это ровным счетом ничего не меняет.

— Я подумываю о том, чтобы вернуться в Министерство, — выкладывает она очередной факт.

Здесь Драко есть что сказать. После трагедии Поттер бросил пост начальника аврората. Грейнджер тоже подала в отставку, скандальный уход из семьи для высокопоставленного чиновника — нонсенс. Но она ни дня не сидела без дела: переводила рунические тексты, сотрудничала с магическими научными издательствами, а может, и с магловскими. Неужели гонорары перестали покрывать ее расходы? Она ведь не согласится взять деньги. Нельзя ей в Министерство. Не после всего.

— Зачем? — подбирает он правильный вопрос.

— Чтобы не сойти с ума от пустоты.

Драко открывает рот, чтобы… что? Сообщить, что готов заполнить любые пустоты в ее жизни? Готов переехать сюда по первому щелчку ее пальцев? Он совершенно точно не тот, кого Грейнджер согласится терпеть рядом с собой постоянно. Она и так делает это чуть ли не ежевечерне.

— Могу помочь? — он надеется, что Гермиона между строк прочитает его готовность сделать всё возможное и невозможное, надеется, что поймет: им движет не чувство вины.

— Если у тебя нет маховика времени, не можешь, — отрезает она.

В Малфое поднимается волна раздражения. Память подбрасывает эпизод, который и должен бы усугубить чувство вины, но не усугубляет — эпизод, который он почти готов бросить Грейнджер в лицо.

В тот день она убежала по каким-то своим делам, а они с Поттером заседали вдвоем на кухне за бутылкой огневиски из малфоевского погреба. Драко не был любителем крепкого алкоголя, мог пригубить изредка и в достойной компании. Сказал бы кто-то пятнадцатилетнему Драко Малфою, что через четверть века он сочтет достойной компанией Гарри Поттера! Герой дней минувших не то чтобы напивался, но и не ограничивал себя. Расслабленный и благостный Поттер посмотрел на гостя неожиданно цепко и задал вопрос (еще более неожиданный):

— Если со мной что-нибудь случится, ты не дашь нашим парням влипнуть в неприятности? Позаботишься о Гермионе?

Драко, как Малфою на роду написано, ответил вопросом на вопрос:

— Почему с тобой должно что-нибудь случиться?

Понятное дело, что во времена аврората Поттер и опасность ходили рядом, но к моменту, когда состоялся этот разговор, бывший глава отдела лишь иногда помогал как приглашенный специалист, давал оценку проектам, консультировал, но полевой работой не занимался.

— Драко, — это был редкий случай, привычку обращаться друг к другу по фамилиям не могло убить даже постоянное общение, — буду откровенен. Сын без обиняков высказал сожаление о том, что я жив. Он уверен: самолет упал из-за того, что в нем летели близкие мне люди. И я… не знаю... Не исключаю, что он прав. Единственная, кто пытается меня удержать на плаву, — Гермиона. Ради нее и барахтаюсь. Это больно. Каждый день больно просыпаться.

Драко понимал как никто, с ним такое происходило много лет подряд.

— Но я насилую себя, встаю и изображаю, что жив и счастлив. Иногда чувствую себя инферналом в руках некроманта! — не будь Поттер подшофе, удержал бы в себе все то, что постоянно выжигало ему нутро, выжигало там, где и без того всё выжжено. Время немного сгладило остроту, но боль не уходила, как бы Грейнджер ни старалась, ей не удалось заживить рану, а искать другое отвлечение Поттер не стал — не смог оставить подругу, бросившую ему под ноги свою жизнь.

— Знаешь, Гермиона тоже будет счастливее без меня… — подвел итог мальчик... мужчина, который больше не стремился выжить.

И снова повисла недосказанность — недосказанность с подтекстом, что она будет счастливее с Драко. Малфой не знал, были ли в тот момент размышления Поттера отвлеченными, слышал ли он уже тогда о Vocantmortuis. Да и не важно. Важно, что он сам хотел прекратить мучения и перестать мучить других. Возможно, осознание этого факта помогло Драко пережить потерю. А что помогло Грейнджер?

Драко успокаивается. Вдох — выдох, он не может добить раненую женщину. Вдох — выдох, он не имеет права говорить ей, что была в тягость тому, ради кого жила.

— Думаешь, в Министерстве тебе будет комфортно? — спрашивает нейтрально, вместо того чтобы выбить почву из-под ног откровениями Поттера.

— Нет. Не думаю, — отвечает Гермиона охотно, словно не она несколько минут назад в очередной раз приложила словом. — Но всё лучше, чем мариноваться здесь. У меня от однообразной работы уже отупение.

— Отупение от написания научных статей? Или от перевода рун, которые даже штатным невыразимцам не по зубам? — Драко использует дразнящий тон, почти флирт. Почти то, что происходило между ними раньше.

Она игнорирует заброшенную удочку и пожимает плечами.

— Я никого не вижу. Только тебя.

Что-то первобытное ворочается у Драко за ребрами, что-то готовое схватить Гермиону за вихры, утащить в пещеру, поставить у входа дракона, чтобы никто не смел посягать на его собственность.

Но он не может так поступить.

Не с ней.

Есть одна идея, но Драко молчит. Он уверен, что Макгонагалл встретит любимицу с распростертыми объятиями, создаст новый предмет, если нет свободных вакансий. Внести это предложение — отнять Грейнджер у себя, а Драко — эгоист. Почему-то вспоминается первый выход его эгоизма на сцену. Вспоминается, как он не хотел отпускать мадемуазель Пернье, свою гувернантку, как бесился от мысли, что она будет работать с другими детьми. Как попросил ее помощи, когда готовился к ЖАБА после двухмесячного пребывания в Азкабане, а Пернье отказала. Но воспоминание генерирует новую идею.

— Почему бы тебе не брать учеников для подготовки к ЖАБА и СОВ? Руны, арифмантика, трансфигурация. Мне кажется, тебе под силу всё, кроме зелий и, возможно, гербологии.

— У меня целая теплица полезных растений, и я отлично варю зелья! — задирает нос Грейнджер, и Драко тихо посмеивается. Как давно ему не удавалось вывести ее на эмоции!

— Расскажи о зельях портрету Снейпа, — хмыкает он, глядя на надувшуюся Гермиону.

Малфой ностальгирует.

— Зачем кому-то репетитор для ЖАБА и СОВ, если в Хогвартсе целый год готовят к экзаменам?

«Опасно, опасно!» — мигает красная кнопка в голове Драко. Диалог уходит в русло, которое может натолкнуть ее на мысль попробовать свои силы на профессорском поприще.

— Ты же знаешь, что не все отправляют детей в школу. Домашнее образование до сих пор популярно. Но, чтобы чего-то добиться в жизни, подростки должны сдать экзамены.

— Первая половина — бедняки, вторая — самые ортодоксальные чистокровные, — фыркает Грейнджер. — Если против того, чтобы готовить к ЖАБА и СОВ бесплатно, я не имею ровным счетом ничего, то вторые точно не отправят детей к грязнокровке.

Он не слышал этого слова вечность, оно звенит натянутой струной между ними. Сказать бы, что готов хоть сейчас дать ей свое имя, прикрыть ее происхождение десятками поколений Малфоев, пусть хоть канкан в гробах танцуют, но говорит Драко совсем другое:

— Нельзя бесплатно. Я подумаю, как это подать. Что-то вроде стипендии... Только бы найти способ совместить стипендию с частными уроками… Нужно посмотреть закон о магическом образовании.

— Если ты таким образом пытаешься предложить мне свои деньги, я не нуждаюсь.

Как объяснить мисс Всегда-знаю-лучше, что любая работа должна оплачиваться, что малообеспеченные, но честные волшебники к ней не пойдут — постесняются, побоятся «сыра в мышеловке», а пойдут отпрыски завсегдатаев Лютного, которым и азбуку в головы не вложили, и через несколько месяцев в ее коттедже будет притон для отребья? Драко достаточно хорошо изучил Грейнджер, чтобы не сомневаться: она не откажется от таких учеников, но попытка поднять очередной пласт неразрешимых проблем магического сообщества рано или поздно утащит ее в депрессию.

— Закон я почти назубок знаю, я пять лет боролась за обязательное образование, но некоторые члены Визенгамота непробиваемы. Сколько поколений чистокровных должно смениться, чтоб они — вы — стали шире мыслить?!

Она энергично встряхивает стриженой головой и вскакивает. Драко едва удерживает руки при себе.

— Если есть вопросы, задавай, — протягивает она метафорическую пальмовую ветвь, и весь остаток вечера они проводят за энергичной дискуссией.