Нерассказанные приключения. Стражи у Живых Врат

AnnotationОн жил с сородичами в лесу, вдали от городов человеческого мира, из-за того, кем являлся. Но ещё с самого детства раз в год он уходил в разрушенный город на склоне, где никогда не бывали другие его сородичи, как и полнокровные люди, место старой магии и старых поражений. В первый раз он охотился на вершине утёса, и раненый баран завёл его далеко от дома. В туманной котловине с нависающими вокруг камнями он добил барана — счастливый выстрел из небольшого лука — но вскоре услышал визг гончих за спиной. Не успел он забрать добычу, как его сбили мужчины на конях, крича и проклиная выносившую его мать. Некоторые спешились и стали бросаться камнями. Он беспомощно наблюдал, как они уносят барана, в горле которого по-прежнему торчала его стрела.

Стражи у Живых Врат

Стражи у Живых Врат

Пол Парк

Спонсор перевода VyachyNOS

Он жил с сородичами в лесу, вдали от городов человеческого мира, из-за того, кем являлся. Но ещё с самого детства раз в год он уходил в разрушенный город на склоне, где никогда не бывали другие его сородичи, как и полнокровные люди, место старой магии и старых поражений. В первый раз он охотился на вершине утёса, и раненый баран завёл его далеко от дома. В туманной котловине с нависающими вокруг камнями он добил барана — счастливый выстрел из небольшого лука — но вскоре услышал визг гончих за спиной. Не успел он забрать добычу, как его сбили мужчины на конях, крича и проклиная выносившую его мать. Некоторые спешились и стали бросаться камнями. Он беспомощно наблюдал, как они уносят барана, в горле которого по-прежнему торчала его стрела.

Когда он сбежал, это было не от стыда или от страха, а от ярости. Он вышел к закату на горный склон над облаками и смотрел, как красный свет ползёт по скалам среди пучков грубой травы. Там были рухнувшие врата, каменные столбы которых покрывали руны. Он не умел их читать — пока что не умел. Он приблизился и вошёл на первую из разрушенных улиц. Разрушенные дома были построены прямо внутри склона.

Вдоль улицы стояли резные статуи. Некоторые лишились рук, ног, голов, но всё равно в разбитых камнях он видел образы безупречной красоты. Он остановился, чтобы рассмотреть статую мальчика примерно его возраста, но при этом — намного красивее даже человеческого ребёнка, высокого и стройного, с длинными глазами и тонкими заострёнными ушами.

Статуя стояла на краю каменного бассейна, указывая в его глубины, и в последних лучах заходящего солнца живой мальчик присел над ним и увидел отражение на его поверхности, такое же точное, как в любом зеркале — собственные уродливые черты, тяжёлую челюсть, выступающие зубы, приплюснутый нос, выпученные глаза под тяжёлым лбом. В подобных обстоятельствах даже небольшие попытки прихорошиться, осколки разбитого стекла, которые мать с любовью вплела в его косматые волосы, казались насмешкой, когда в них блестел свет заходящего солнца.

Затем стало темно. Он огляделся в поисках дверей каменного зала, сохранившего хотя бы участок крыши. Чёрные проёмы неожиданно стали казаться угрожающими. Кто знал, какие духи и призраки рыщут в этих руинах, кто погиб здесь, когда город пал? Вместо этого, дрожа от холода, он остался у бассейна, пока над неровными вершинами не взошла луна и лунный свет не коснулся поверхности воды.

Тогда он увидел её в первый раз. С тех пор каждый год он возвращался, когда первое летнее полнолуние бросало на воду свои лучи. С того первого раза он изменился, вырос телом и навыками, но она не менялась никогда. Она всегда выплывала на поверхность, как будто поднимаясь со дна — из какого-то затопленного туннеля, сначала решил он.

Тогда, поскольку он был мальчиком, он поклонялся ей, как мальчик поклоняется женщине, поклонялся её доброте, которую воображал, старался быть достойным и выполнять каждый приказ. Позднее, когда он полностью вырос, его плечи покрылись клановыми символами мужественности, а в ушах возникли железные кольца, он перешёл к иному поклонению — когда она стояла по колено в воде, прикрытая мокрым шёлком и фосфоресцентным сиянием, которое пришло вместе с ней из глубин. Ещё позже, он бесстрашно спустился в бассейн — лишь затем, чтобы обнаружить себя запутавшимся в водорослях, пока она со смехом уплывала прочь.

— Какой ты уродливый! Как живое существом может быть таким уродливым? Ты отвратителен — как ты мне отвратителен!

Но когда он выдохся и растерял всю смелость, она снова приблизилась, и своим сверкающим взглядом снова сказала ему, что он должен сделать, чтобы подготовить себя. Он был готов на всё.

Эти заповеди, как от богини, завели его далеко от собственного народа. Не для него были стычки между кланами, покой брака и детей. Вместо этого он жил с овдовевшей матерью в лесу, вдали от кланового очага, презираемый — так он считал — чистокровными из деревни. Он изучал человеческие знания с истовостью, рождённой гневом. Он узнал языки людей и других созданий. Он читал старые книги в свете свечей и пергаментные свитки из заброшенного города. Он произносил слова, сказанные ему богиней, пока не оживали деревья. И по весне он вырезал свой тотем из кости, покрыл его резной вязью, и вырезал оголовье в форме волчьей головы с кусками агата вместо глаз.

В ночь полнолуния он проспал почти весь день. Мать разбудила его, чтобы поужинать, как он и просил. Зевая, он уселся на покрытый мхом камень посреди ручья, обмыл тело. Побрил лицо, заплёл волосы железными бусами. Затем он оделся в одежду, разложенную прошлой ночью — рубаху отца из оленьей кожи, тонкой, как лён, сохранённую матерью после того, как он их покинул, заштопанную и зашитую за все эти годы. Племя носило меха и более плотную, толстую кожу, когда вообще что-то носило, но этот человеческий наряд мать сохранила для свадьбы своего наполовину человеческого сына.

Сейчас она принесла ему кашу и кровяную колбасу от огня. Она стояла с едой в деревянном котелке, наблюдая за ним. Она уже давно научилась не спорить с его решениями — в обычае племени было бросать старых матерей и отцов волкам, тотему их клана, когда требовалось кормить слишком много ртов. Но её сын был могучим охотников. Другие заявляли, что видели, как олени и лоси разыскивают его в полях и лугах и укладывают ему на колени свои рогатые головы.

— Хаггар, — сказала она.

Он поднял взгляд, улыбнувшись её грубому и сморщенному лицу, пока не заметил, что её глаза блестят от слёз.

— Не беспокойся.

— Я не беспокоюсь. Но ты уходишь так далеко.

Он ожидал каких-то жалоб, а когда их не последовало, стал говорить заранее придуманные возражения:

— Это ненадолго. Я оставил семь ожерелий в тайнике. В яме ты найдёшь деревянную шкатулку с агатами и опалами, которые можно продать в городе. Люди любят использовать их в своих играх. В коптилке полно мяса и рыбы.

Но когда мать ничего обо всём этом не сказала, он встал, чтобы утешить её.

— Я не уйду далеко, — сказал он, и это была ложь — первая ложь, которую он когда-либо сказал матери.

— Там моя родственница, — ответила она, напомнив про девушку в деревне. — Она ждёт тебя.

Когда он обнял её, она расслабилась у него на груди.

— И я тоже, — сказала она, играясь с костяными пуговицами на рубахе отца.

Позднее, когда стемнело, он покинул лагерь. Босоногий, но бежал вверх по склону через лес. Когда деревья разошлись, сменившись грудами камня, он вскарабкался на хребет, затем оглянулся на мгновение, высматривая огни среди деревьев. Сегодня была первая ночь летнего праздника, и мужчины разводили костёр в волшебном круге. Они уже начали пить медовуху, и скоро женщины станут танцевать под бой барабанов, пока старый шаман будет помечать их лбы из котла с кровью — он никогда не видел этой церемонии. Он пропускал её каждый код.

Он стоял на хребте, пока сгущался мрак.

— Я знаю, что вы здесь, — сказал он, не оборачиваясь. Волчицы крались среди камней, опустив головы. Он побежал вместе с ними вверх по склону на высокий луг, заросший красными коломбинами. Волки преследовали его, но не могли настичь, потому что на бегу он сжимал свой тотемный жезл и шептал эвокации, пока не почувствовал грубую шерсть на спине и руках и не упал на четвереньки.

Всё, чего она просила, он добился — чего бы это ни стоило. Сегодня ночью она поймёт, что от того уродливого мальчишки не осталось и следа. Она увидит, как любовь изменила его.

Перед восходом луны он остановился у разрушенных ворот на склоне, руны которых, как он теперь знал, означали имя, или часть имени: СЕНДР. Оставшиеся буквы на другой стороне выкрошились, и сам столб рассыпался на куски в грубой траве. Ветер затих. Чёрные тучи повисли над ним, закрывая звёзды.

И когда он увидел, что за восточными пиками небо окутано серебром, он прошёл по улице статуй, осторожно ступая по неровным камням. На границе чувств он слышал шум крыс или кроликов в пустых домах; они не показывались. Они прятались в своих норах и трещинах, не зная, что им ничего не грозит; он был не голоден. Весь день он постился, готовясь. Наконец, он достиг края каменного бассейна и опустил голову, чтобы напиться. Но в последний момент он не коснулся поверхности своим длинным языком, и когда луна взошла, он увидел своё отражение, будто в зеркале — свои жёлтые глаза и острые зубы. Обнажив их, раздвинув тёмные губы, он позволил своему дыханию поколебать воду, и в то же время из ниоткуда подул слабый ветерок, следуя его тайному приказу. Ветер растревожил поверхность, избавив его от зрелища своего уродства, когда он вернул себе смертное обличье.

Когда круг луны ярко засверкал на воде, он услышал её смех с другой стороны бассейна. Она сидела на противоположном краю, с фосфоресцентными водорослями в жёлтых волосах. Она изучала подошву стопы, когда подняла голову.

— Хаггар, — сказала она мягким и музыкальным голосом, и он задумался, называл ли когда-либо ей своё настоящее имя — а если нет, то откуда она его узнала. — Столько лет ты меня разочаровывал. Когда я рассказывала друзьям, они смеялись надо мной. Пора доказать, что они ошибались. Мне нужна твоя помощь. Я отчаянно в ней нуждаюсь. Надеюсь, сейчас всё иначе.

Столько лет — девять лет. За это время он полностью изменился, телом и разумом, но она совершенно не поменялась. Он стоял в своих штанах из кожи и в свадебной рубахе отца. Его тотемный жезл висел на поясе. Она встала и поманила его, и когда он зашагал вперёд, то понял, что старше неё — по крайней мере, выглядит старше, как взрослый мужчина. И в то же время он подумал о том, что она сказала: она нуждается в нём. Зачем? Он знал, что нужда отличается от любви, какими бы похожими ни казались. И друзья — что за друзья? Он всегда считал, что она одна в мире, последняя из своей расы — возможно, из того народа, что жил в этом городе.

Он остановился по колено в воде. Она стояла на расстоянии броска камня, положив руку на тонкое бедро. Она улыбалась ему, насмешливо, видел он, и впервые за всё это время он прислушался к своим сомнениям — он многое узнал, пока обучался в одиночестве своему ремеслу. Он знал заклинания, которые призывали тучи и дождь, которые призывали молнии с неба. Он держал руку на друидической цепи бытия, которая связывала всех зверей первобытным духом, и знал заклинания, которые подвинут его дальше по этой эволюционной цепочке ближе к первобытному духу, чтобы он мог найти разделяющие линии и погрузиться обратно в другое тело — птицы или рыбы, рептилии или теплокровного зверя. И хотя он обладал практичным разумом народа матери, он не смог бы научиться этим вещам без других знаний, без знаний о других мирах и планах, касавшихся этого мира в некоторых местах, о Фейвайльде и хрустальных башнях Сендриана, где когда-то жили эладрин, высокие, стройные и гордые, но слепые в своей уверенности, что все прочие расы — это животные, которых можно использовать. В этом отношении они были хуже людей.