Маша без медведя-2

– Всего-то пара недель казённого содержания для совершеннолетней княжны, – под нос прокомментировала Маруся.

Ничего себе!

– А для несовершеннолетней? – полюбопытствовала я.

– Там почти в два раза меньше. Двенадцать пятьсот в месяц, кажется.

При том, что медсёстры в больнице обсуждали прибавку в пять рублей, мол, жалованье стало сто двадцать пять в месяц, звучало оглушающе.

Между тем, ажитация за танец с великой княжной разгорелась страшная. Распорядитель только и успевал выкрикивать фамилии и цифры. Господа толстосумы почитали ниже своего достоинства прибавлять менее пяти тысяч за раз, и сумма мгновенно перевалила за двести тысяч. Тут стало видно, что основная масса отсеялась, и за руку императорской дочки борются три рода: Бирюковы, Метельцевы и Савойские.

На отметке в двести семьдесят пять тысяч это действо (на мой взгляд, отдающее безумием) затормозило – как сказал бы дядька Грой, жадность перевесила понты – и София пошла в круг, опираясь на руку молодого Николая Савойского, слегка розовеющего брюнета с аккуратными чёрными усиками.

– А что за форма на нём? – шёпотом спросила я Марусю.

– Авиационного полка. Майор, – также шёпотом пояснила мне она.

И тут началась распродажа уже нас. Пять тысяч за билетик, между прочим. Теперь понятно, почему сегодня всем медичкам велено было отложить отъезд в обитель до окончания вечера. Может, в сиротском приюте решили внеплановый ремонт сделать?

И вот эта байда повторялась перед каждым танцем.

По правде сказать, мне и предыдущий-то бал понравился весьма умеренно, а уж теперь, когда вместо живого любопытства на лицах этих дворянчиков были написаны сплошные скука и высокомерие... И я с досады начала внушать каждому со мной танцующему, какое благородное дело – помощь сиротам, и как неплохо было бы поучаствовать в аукционе-распродаже рукоделий и картин, с тем, чтобы выручка пошла на благотворительность. Особенно моих картин – самых уникальных картин в мире.

Ну, а чего они, в самом деле, с такими рожами?

После пяти вальсов начался обещанный картинный аукцион. То ли из-за моих усердных стараний, то ли из-за того, что наша мать-попечительница графиня Строганова сделала мне протекцию и намекнула нужным людям, что я – восходящая звезда живописи, то ли из-за всего вместе, но картины мои выстрелили на ура. В принципе, остальное тоже было распродано весьма неплохо – судя по лицу Надежды Генриховны, куда лучше, чем она надеялась: по пятнадцать, двадцать и даже двадцать пять тысяч. Но когда дошло до моих... Обе они были оставлены на финал – просто по принципу старшинства-младшинства. И когда первая наконец-то водрузилась на демонстрационный треножник, бывшее купечество как-то подобралось, словно по сигналу. У меня закралось уже не подозрение, а настоящая уверенность, что их ждали. Не исключено ведь и такое, что Строганова посоветовала брать, пока я не стала знаменита, и ценники на мои полотна не взлетели до небес. При этом отдельным главам родов обработанная мной молодёжь что-то начала наговаривать на уши. Остальные незамедлительно на это среагировали. И пошёл такой замес!

– Начальная цена пять тысяч рублей!

– Пятьдесят!

– Сто!

– Сто пятьдесят!

– Триста! – веско рявкнули из задних рядов.

– Четыреста! – слегка поднял брови господин с элегантной бородкой и толстой золотой цепью к жилетному карману – повзрослевшая русоватая копия Николая Савойского.

– Четыреста двадцать пять, – попытался вклиниться кто-то, но бас с галёрки сразу перебил:

– Пятьсот!

– Эк Метельцева заусило! – слегка подтолкнула меня в бок Маруся.

– Это он медведем ревёт?

– Ага.

– Пятьсот пятьдесят? – вопросительно предложил дядька с цепочкой от часов.

– Семьсот! – Метельцев поднялся, и стало видно, что мужик он под стать своему голосу – рослый, чрезвычайно широкий в кости, с чёрной лопатообразной бородой. Надо ж ты, за первый танец с великой княжной торговаться не захотел, а за картину...

Распорядитель вопросительно взглянул на старшего Савойского, тот едва заметно покачал головой, и картина с Гертнийским пейзажем ушла в клан Метельцевых. Но уж за вторую Савойские держались цепко и забрали её за пятьсот семьдесят пять тысяч.

Наталья Генриховна сидела как громом поражённая. Гимназистки хлопали. А я думала, что совесть меня не особо и гложет. Эти картины того стоили – обе заряженные на оздоровление всех мимопроходящих, да с такими мощными встроенными маноаккумуляторами...

– Ма-аш, – Маруся похлопала меня по руке.

– Что такое?

Пока я таращилась на Савойского (да, совершенно дурацким образом), напротив нас остановился распорядитель. Он ждал – явно моего ответа.

– Простите, я задумалась и не услышала – что вы хотели?

– Великая княжна София приглашает вас на небольшую аудиенцию, сейчас как раз объявлен небольшой перерыв.

Я покосилась на Марусю:

– Великая княжна не против, если я буду с подругой? Дело в том, что я всё ещё переживаю последствия травмы, и она...

– Я в некотором роде отвечаю за самочувствие Марии, – закончила за меня Маруся.

– Хорошо, – кивнул распорядитель. Прошу вас следовать за мной...

Для великой княжны и фрейлин был накрыт чайный стол в цветочной гостиной, но пока они сидели на трёх небольших диванчиках, напротив был придвинут ещё один свободный, на котором мы с Марусей вполне уместились вдвоём. Софья задала мне несколько пустяковых вопросов. По-моему, она просто хотела поближе посмотреть на новоявленную художницу, картины которой вызвали столь неординарную реакцию в массах.

– Ваши работы произвели на меня глубокое впечатление, – дипломатично улыбнулась княжна, – императорская семья была бы благодарна, если бы вы написали для Петербургского дворца несколько столь же солнечных пейзажей. Зимние дни на севере так коротки... – с этими словами Софья отколола от своего платья брошь в виде цветка и передала её одной из фрейлин, которая тут же живо закрепила её на моей блузке. – Это мой небольшой вам презент в залог будущего плодотворного сотрудничества...

Осталось только раскланиваться. Между прочим, брошь для меня была ценна множеством небольших прозрачных искусно огранённых рубинов, вправленных в лепестки цветка. Великолепный накопитель! Пусть даже и в золоте.

По итогу мы с Марусей внезапно получили приглашение в черноморское императорское поместье следующим летом – для расширения кругозора и пленэрных зарисовок – поблагодарили и откланялись.