Летающая Тэкла

* * *

Метробиус действительно велел этим утром доставить к нему захваченного патриция – для первого санитарного осмотра и нового разговора. За Альбином пришел другой Сулла – Секст. Этот был ощутимо новее вчерашнего Гнея Корнелия и обладал отвратительной привычкой за все хвататься руками. Пока Альбин, насколько позволяло его положение, приводил себя в порядок, Секст Корнелий перетрогал все голографические картинки, оставив везде отпечатки липких от пота пальцев. Затем набежали гурьбой прислужники – крошечные подобия Сулл. Они захлопотали, заковывая руки Альбина в тесные кандалы и защелкивая автоматические замочки. Альбин не мог даже толком разглядеть, сколько их суетилось вокруг, – крошки непрерывно менялись местами, подпрыгивали, мельтешили и при этом все время чирикали на своем невнятном наречии. Потом они мгновенно исчезли, а Альбин следом за Секстом Корнелием вышел в коридор и побрел по коврам и лестницам, то поднимаясь на десяток ступенек, то опять спускаясь, то заворачивая за угол. Изредка как будто тянуло сквозняком, хотя никаких видимых дверей или окон по пути не встречалось.

И вот перед ними дверь с большим стеклянным витражом. Внутри помещения горел свет, так что витраж был хорошо освещен, и Альбин имел сомнительное удовольствие разглядеть изображенную не без искусства стеклянную сцену: обнаженный мужчина, обвитый стеблями какого-то длинного колючего растения с узкими редкими листьями, целует в губы отрубленную голову отрока. Глаза отрока, вытаращенные, глядят прямо в лицо мужчины. Из обрубка шеи струями льется кровь и свисают две жилки. Свободной рукой мужчина сжимает свой детородный орган. Но наиболее мерзким показался Альбину в этой картине похотливый изгиб напряженной спины сластолюбца. При виде этого изгиба, не долго думая, патриций размахнулся и скованными руками нанес сильным удар по витражу. Стекло лопнуло сразу в нескольких местах, вместо головы целующего мужчины образовалась дыра, сквозь коротую хлынул ничем не замутненный свет лампы. Боль взрезала руки Альбина и, сперва яркая и чистая, вскорости отупела и принялась нудно пилить кулаки и запястья.

– Ах, ты… – зашипел Секст.

Альбин стоял так, что свет падал ему на лицо, полузакрыв глаза, – сживался с болью. Секст подтолкнул его в спину своим отвратительным мягоньким прикосновением. Дверь, роняя шаткие осколки, отворилась, и взору открылась туша Метробиуса.

Расположив телеса причудливыми жировыми складками, он возлежал среди подушек и валиков, а перед ним стоял кальян в виде сидящего на корточках сатира. Время от времени бывший рядом Гней Корнелий вкладывал удлиненный чубук в ротовое отверстие мутанта, и тогда в недрах утробы раздавалось тихое ворчание, а сатир принимался испускать звонкое булькание, словно вел со своим повелителем разговор.

– Согласно учению о стихиях, – молвил Метробиус, покачиваясь, – прекрасные воздушные духи сильфиды ведают газами живых организмов…

Сулла негромко, неискренне засмеялся. Эта мысль навещала причудливый ум Метробиуса всякий раз, когда тому доводилось, прикладываясь к кальяну, одновременно избавляться от излишнего воздуха, скапливающегося в теле.

Звон разбитого стекла и появление другого Суллы с пленником отвлекли их от разговора. Метробиус заметно оживился. Посасывая губами мундштук, он заговорил колыхающимся чревом:

– А вот и наш драгоценный патриций…

И тут он заметил окровавленные руки Альбина, скованные, сжатые, надвигающиеся прямо на него. Ничего, кроме этих рук, представших ему в виде огромного кулака, Метробиус больше не видел. Он выронил из слабеньких губок мундштук и тихо, плачуще завизжал. Тяжелые сизые складки наползли на его глаза, утопив их.

Одним гибким прыжком Гней Корнелий очутился возле Альбина и Секста. Теперь, когда оба клона стояли друг против друга, тяжело дыша и сверкая выпученными, белыми от бешенства глазами, Альбин вдруг подумал, что они совершенно разные. Их нельзя было принять даже за братьев, разве что за двоюродных. Или, что еще вернее, за дядю и племянника.

Секст растерялся и разозлился – вздернул верхнюю губу, набрал в грудь воздуха побольше. Гней сделался каменным, с застывшим отвращением в каждой черте правильного лица. И только в последний миг перед тем, как ударить Секста кулаком в переносицу, он чуть раздул ноздри. А затем крикнул Альбину – переводя на того почти человеческий взгляд, испуганный и теплый:

– Выйди! Подожди в коридоре! Быстро!

Альбин не смог противиться этому взгляду. Он попятился, все еще опасаясь подвоха, затем торопливо огляделся по сторонам и перескочил порог комнаты. Прислонился к стене, перевел дыхание.

Во всем случившемся имелся некий смысл. Альбин обладал обостренным чутьем на истинность или ложность мгновенно распахнувшейся перед ним картины.

Ну вот, например, предположим, один патриций идет по улицам Болоньи. Просто гуляет. И случайно оказывается в проходном дворе. С двух сторон – лысые стены флигелей с окнами до небес – как будто кто-то в облаках плакал мутными квадратными слезами. Впереди – вросшая в неумытый асфальт подворотня и сбоку какая-то маленькая помоечка. И вдруг проносится выскочивший откуда-то пьяный, а за ним – жилистая баба в растерзанных одеждах, и сверху из окна орет бранное кто-то бесполый и невидимый… Вот эта сцена, как полагал Альбин, абсолютно лишена какого-либо смысла, поскольку не обладает неповторимостью – свойством всякого истинного мгновения. Миг, насыщенный подлинным бытием, не может ни повторяться, ни длиться сколь угодно долго.

И если тот же самый патриций продолжит свою прогулку по улицам Болоньи и догуляется до темноты, до часа, когда повсюду начнут зажигать свет, то сможет начать заглядывать в чужие окна. И вот там он увидит наконец те самые обрывки жизни, которые невозможно ни присвоить, ни понять – только ощутить. Это как прикосновение к святыне – мгновенный укол приобщения к таинственной полноте бытия. Женщина с листком бумаги – письмо? счет за электричество? школьная работа ее ребенка? – рассеянно кусает яблоко… Старик ищет что-то на подоконнике, переставляя цветочные горшки… Рука в зеленом рукаве, задергивающая штору…

Вот здесь была истинная жизнь, и юношей лет четырнадцати – да и чуть позднее тоже – Альбин волновался до слез, ощущая, как эти разрозненные, до краев наполненные мгновения бережно укладываются в сокровищницу его души.

Конечно, нельзя сказать, чтобы только что разгравшаяся в покоях Метробиуса сцена представляла собою такое уж сокровище, – но Альбин также знал, что не ошибся: она была подлинной.

Он не успел довести до конца эту не вполне связную мысль, потому что дверь снова отворилась, и показалась спина Гнея Корнелия, который вытащил в коридор бесчувственное тело Секста, где и бросил его на полу. Затем он выпрямился и встретился взглядом с патрицием Антонином.

– Идемте, – проговорил Сулла устало.

И не оглядываясь быстро зашагал по коридору. Альбин заковылял следом, то и дело спотыкаясь. Как неудобно, оказывается, ходить со скованными руками! Внезапно Сулла остановился, провел пальцем по совершенно пустой стене, и там тотчас образовалась дверь.

– Идемте, – еще раз сказал Сулла.

Комната оказалась маленькой, плохо освещенной и неприятной. Вместо ложа или кровати стоял обтянутый старым гобеленом топчан. Сулла кивнул Альбину на засаленное сиденье:

– Отдыхайте.

Альбин, вместо того, чтобы подчиниться и сесть, приблизился к Сулле и, едва не касаясь зубами его зубов, процедил:

– Что все это значит, а?

– Потом, – так же оскаленно ответил Сулла. – Да сядьте же!

И надавил на невидимую кнопку возле двери.

Поначалу ничего не происходило. Альбин пожал плечами и все-таки опустился на топчан. У него сильно кружилась голова.

И вот – сразу, казалось, отовсюду и везде – затопали крошечные ножки. Коридор и комнаты заполнились маленькими прислужниками. Сулла, странно чмокая, отдавал им приказы на их языке. Они быстро-быстро кивали и, едва дослушав, разбегались. Несколько их вскоре вернулись и принялись исполнять вокруг Альбина сложный балет. Один помахивал перед его носом тряпкой, вымоченной в вонючем растворе, от которого у Альбина заслезились и выпучились глаза. «Это чтобы привести вас в чувство, дорогой Антонин», – пояснил Сулла, криво усмехаясь. Другой снимал кандалы, стремительно вставляя ключики в крошечные отверстия, – чтобы отпереть хитрые замочки, потребовалось шесть ключиков. Третий промывал ветошкой порезанные руки Антонина; четвертый и пятый держали по тазу с теплой водой, а еще один готовился наложить повязки, и бинтовальные ленты извивались в его пальчиках, точно живые змеи, словно предкушали, как напьются крови.

Сулла наблюдал за происходящим, упав на неудобный табурет, который выглядел так, что единственная ассоциация, возникающая при виде этой мебели, была словом «заноза». Лицо Гнея Корнелия посерело и покрылось крупными каплями пота; у него поднималась температура.

Наконец повязки были туго намотаны, боль попритихла, и Альбин внезапно ощутил голод и лютую жажду. Он грубо сказал об этом Сулле. Маленькие прислужники все разом повернулись и уставились на Гнея Корнелия. Тот вяло махнул им, и они умчались, чтобы почти сразу вернуться с кувшином вина и большим, очень черствым батоном.

– Ну так вы скажете мне наконец, в чем дело? – заговорил Альбин, разгрызая батон.

Сулла некоторое время, не отвечая, смотрел, как ест патриций. Потом, очнувшись от задумчивости, встрепенулся.

– А? Да нет, все крайне просто. Дорогой Антонин, наш господин Метробиус не выносит вида патрицианской крови…

Альбин поперхнулся и поскорее схватился за кувшин.

– Вы шутите? – спросил он между глотками.

– Я похож на шутника? – Сулла вздохнул. – С этим болваном Секстом теперь покончено – и то хлеб. Хотя без масла. Ха-ха, это такое образное выражение. Терпеть не могу хлеб с маслом. – Он еще раз вздохнул. – Нет уж, какие тут «ха-ха». Ах, Антонин, Антонин…

– Но как он может не выносить вида крови, этот ваш разлюбезный Метробиус, если все эти годы он убивал, расчленял, ставил опыты на живых мутантах? – продолжал недоумевать Альбин.

– Наш создатель с каждым веком все менее и менее является естественным организмом, – сказал Сулла. – Все имеет свою цену. Бессмертие – тоже. Я думаю, – тут он заговорил еле слышно, – что ценой бессмертия плоти является бессмертие души.

Альбин прикусил губу.

– Не понимаю, – сказал он наконец после долгой паузы, – как может какой-то клон, синтетическая имитация жизни, рассуждать о таких предметах, как бессмертие души.

– У меня ее нет, но я, тем не менее, хорошо знаю, что это такое, – сказал Гней Корнелий Сулла. – У вас, например, нет крыльев, но вы же знаете, как летают живые существа, у которых они есть!

– Справедливо, – пробормотал Альбин. – Вы совершенно сбили меня с толку.

Сулла мертво улыбнулся, показав острые клычки и по-собачьи сморщив нос.

– Чрезвычайно важно склонить вас к добровольному сотрудничеству, – продолжал Сулла. – Я хотел бы, чтобы вы осознавали всю важность этого. Ваше согласие избавит Метробиуса от страданий, вызванных необходимостью соприкасаться с вашей кровью; вас же…