Летающая Тэкла

* * *

В сердце – ров львиный.
Спаси меня, Евангелина!
Мой Ангел в белых шелках,
Со взглядом невинным,
Бастарда Комнина
С молитвой на нежных устах.
Какая отрада
Рук белых прохлада,
В слепой, бессловесной мольбе
Стремлюсь я из ада,
Влекомый лишь взглядом
К тебе, золотая, к тебе.

И так далее – еще десять или двенадцать куплетов, то от лица страдающего проказой короля Боадуэна, то от лица его нежной супруги, самоотверженной Комниной.

Эту песню Тэкла сочла очень трогательной. Братья и сестры из ордена воинствующего милосердия летальных мутантов во имя прокаженных королей (так полностью называлась организация, покровительству которой отдала себя Тэкла) пели ее сурово, на монотонную, но вместе с тем завораживающую мелодию. У многих были атрофированы голосовые связки, и они могли лишь сипло подтягивать; другие, напротив, обладали прекрасными, сильными и высокими голосами, и все они сливались в таинственный, суровый хор. В песне говорилось о болезнях, о верности, о смерти, о соединении возлюбленных, о добрых делах, жестокости, вероломстве, семи доблестных пасынках и младшем сыне, о злосчастном верном графе, которого обвинили в измене, о святом городе – словом, обо всем, что только может растрогать сердце, склонное к возвышенному. Когда песня закончилась, Тэкла разрыдалась. Она не помнила, когда с нею в последний раз случалось такое.

Летальные мутанты переглянулись, поворачивая головы в капюшонах.

– Ты умягчилась, – объявил Тэкле брат Тимрия. – Ты способна теперь быть с нами. Твое сердце – как пористая губка, могущая впитывать хорошее.

А Тэкла вздыхала сквозь слезы и улыбалась, ощущая себя переполненной сильными и добрыми чувствами. Более всего ее растрогала готовность этих несчастных, несомненно, очень больных мутантов спешить на помощь патрицию, с которым они даже никогда не встречались.

Тэклу препоручили заботам сестры Бригиты, и та отвела ее в гостевые покои орденского дома.

Все братья и сестры жили в этом же здании. Несмотря на покровительство Готфской Церкви – преимущественной Церкви Германарики – летальные мутанты ни в коем случае не являлись желанными членами общества, и многие обыватели, в том числе в Августе Винделиков, посматривали на них неприязненно, а то и со страхом. Наиболее невежественные (таковых, признаем, было большинство) в глубине души полагали, что такое уродство может все-таки оказаться заразным. Несмотря на санитарные тесты, научные доказательства и многократные публичные демонстрации экспериментов, произведенные на главной площади города выдающимися медицинскими светилами. А мало ли что. Вот вы согласитесь пить из стакана после летального мутанта? И неизвестно еще, хорошо ли моют в ресторациях ложки. Вы уверены, что они хорошо их моют? Вот и никто не уверен. Словом, появляться в публичных местах летальные мутанты все-таки избегали.

Они были в тягость своим родственникам и особенно – близким. Родители преимущественно смотрели на таких детей как на Божью кару и стыдились их. Ведь Божья кара на пустое место не посылается, так что соседи и сослуживцы немедленно начинали подозревать за такой семьей большое количество тайных и очень скверных грехов. «А казались такими приличными мутантами! Нет, никому нельзя верить».

Братство во имя прокаженных королей принимало и подкидышей, и сбежавших из семьи отчаявшихся подростков. Дети содержались в другом здании, также принадлежавшем ордену. Там их воспитывали в духе воинствующего милосердия и обучали искусству умягчения сердца. В городе братство считалось экстремистской религиозной организацией и внушало страх. Братьев не боялись только глубоко верующие кафолики, а таковых в Августе Винделиков было очень немного.

Гостевые покои представляли собою довольно просторный зал, во многих местах перекрытый плотными шторами. Длинная портьера тянулась поперек зала. За нею, как пояснила сестра Бригита, находились кладовые – полки с посудой, запасами еды и одежды, а также материалом и инструментами для починки обуви. И, конечно, медикаменты – самые разные. Орденские сестры – опытные врачевательницы.

Остальные занавеси служили подвижными перегородками между кроватями.

– Их в любой минут можно убирать, – сказала сестра Бригита, чуть сдвигая в сторону кольца, которыми крепился занавес. – Видишь? Вот так.

– А для чего они? – удивилась Тэкла. Она вежливо подвигала занавеску туда-сюда и снова уставилась на капюшон сестры Бригиты.

– Кто-то один страдает как клаустрофобий, – произнесла сестра Бригита строго. – Кто-то один другой – агорафобий. Мы должны учитывать оба возможность.

– Понятно, – сказала Тэкла.

Ей многое хотелось бы узнать у сестры Бригиты: и о том, как был основан орден, и о прежних его делах, и о судьбе самой сестры Бригиты. Но девушка промолчала, сочтя назойливые распросы невежливыми. И в этом, как подумалось вдруг Тэкле, почти наверняка сказывается долгое общение с патрицием Антонином. Он всегда оставался сдержанным и очень деликатным. Не то что мутанты из ее родного поселка – бегают с измерительной лентой и шумно разбираются, кто из них больший урод.

Сестра Бригита постелила для Тэклы жесткое от крахмала белье, накрыла постель теплым одеялом, связанным из козьей шерсти. Под широкими рукавами орденского плаща видны были только белые шелковые перчатки – больше Тэкла ничего не разглядела.

– Ты теперь спишь и приобретаешь хороший отдых, – молвила сестра Бригита. – Здесь абсолютно никакой тревоги.

– Но я не могу так просто заснуть! – взмолилась Тэкла.

– Теплый вино? Специальный отвар? Снотворительное? – спросила сестра Бригита.

Тэкла потянулась в постели, как маленькая девочка.

– Лучше расскажите что-нибудь…

– Милая дитя, всем любопытный увидеть лицо под капюшон летального мутанта, но лучше этого не делать из-за разочарований, которое неизбежный. Я – как мой голос. Так лучше.

– У вас ласковый голос, – согласилась Тэкла. – Красивый.

Сестра Бригита вдруг всхлипнула. Тэкла тотчас ощутила жгучий испуг – не обидела ли она мутантку случайным замечанием. Но сестра Бригита поспешила успокоить ее.

– Это доброе слово, – выговорила она сквозь слезы. – Мы держим сердце мягким, чтобы не действовать иногда жестоко. Мы ведь сильные. И часто плачем. Так – хорошо. Это правильный.

– А, – протянула Тэкла смущенно. – Альбин Антонин, мне кажется, тоже очень сильный человек, но он никогда не плачет.

– Антонин есть patricius, это совершенно иной дело, – возразила сестра Бригита. – Он – благородный происхождений. А мы должны всегда учиться быть добрый и с милое сердце. Это записан в наш устав также. Теперь тебе суждено спать, а мы вырабатываем стратегия.

– А разве вам не лучше бы тоже выспаться? – спросила Тэкла уже сонно. – Завтра трудный день, сперва переход, потом, возможно, сражение…

Сестра Бригита тихо засмеялась.

– Орден есть много количество членов. Одни вырабатывают стратегия всю никту напролет, другие отдыхают и потом люмен напролет сражаться. Теперь тебе надо складывать руки – вот так, – она сложила руки в перчатках и переплела пальцы.

Тэкла чуть согнула свои ладони-рукавички. Сестра Бригита покачала головой.

– Не надо так. Просто приложи ладони в подобном случае. И теперь надо повторять: Atta unsar, thu in himinam…

– In himinam, – повторила Тэкла послушно. – Это написано на статуе святого Ульфилы, да?

– Galeiks, – одобрила сестра Бригита. – Именно. Значит: на небе. Отец на небе – это ясно? Нет сомнений?

Тэкла быстро покопалась в памяти, и опять выскочили эти назойливые Объединенные Мутанты. Они много говорили об общем отце на небе. В связи с этим, растолковывали они, все между собой равны. То есть, изначально так было. Но потом произошло разделение по степени мутации и все стали не равны. То есть, перед общим отцом все все-таки равны. А на земле, между собой, – не равны… Они объясняли это очень долго и показывали разные картинки – например, о патриции Лазаре и Лазаре-мутанте, о молящемся патриции и кающемся мутанте – и так далее, но Тэкла ничего толком не поняла.

– Отец на небе – это общий отец, – сказала она. Наученная отцом Юнгериксом, Тэкла остереглась упоминать Объединенную Церковь Мутантов.

Сестра Бригита обрадованно кивнула.

– Он все видит с небо, всех жалеет и любит. А мы – его. Очень хорошо. Мир есть полный любовь. Даже для летальный мутант…

Она еще читала свою молитву, а Тэкла уже спала и во сне она летала и улыбалась.

Потом ей приснилось странное. Человек с прямой, несгибающейся спиной и хмурым лицом. Он не был мутантом. И не был патрицием. Он жил до того, как люди разделились на мутантов и патрициев, – до всего. И поэтому совершенно не радовался своему полному внешнему сходству с Адамом. По правде сказать, его это вовсе не занимало.

Этот человек получил должность – следить за маяком. Маяк стоял где-то на самом краю света, вдали от всех людей, там, где начинается Последний Океан, и был таким же несгибаемым и хмурым, как и его смотритель. А вокруг маяка раскинулось огромное кладбище. Множество дощатых, наскоро сбитых крестов, одинаковых – если не считать того, что некоторые были кривыми, – и на каждом написано имя. И дощечки, и земля вокруг были серовато-желтыми, и Тэкла во сне поняла, что таков цвет старого песчаного пляжа. Моря же она не видела, потому что оно ее страшило.

Хранитель маяка долго ходил по кладбищу, читая имена, как книгу, и так продолжалось до того мгновения, пока он не увидел свое собственное. Он раскопал могилу и убедился в том, что она пуста. Тогда он перерыл и прочие могилы, и нигде не обнаружил тел. Только кресты и имена. А в последней сидел смешной голенастый шутик. Он показал копавшему «нос», шевеля растопыренными пальцами, и закричал:

– Да! Они все живы! Они умерли для фатерлянда! Они в плену! А ты-то как удрал?

– Я прошел через весь Арденнский лес, – сказал смотритель маяка и поскорее закопал шутика.

А потом Тэкле приснились стихи:

Привет мой вам, Арденнские деревья!
Я, безоружный и беспечный, шел
Под вашей сенью – юн, и глуп, и гол –
И стяг небесный, торжествуя, реял
Над головой влюбленного юнца.
О лес, где разбиваются сердца
О камни неизбежной здесь разлуки;
О лес, разъединивший наши руки,
Ответь мне, вековечный исполин:
Увижу ли я вновь мою Лауру
Иль, одинокий, постаревший, хмурый,
Исчезну в зелени твоих пучин?

«Арденнский лес полон призраков», – подумала – все еще во сне – Тэкла.