Положитесь на меня, мадам!

Глава 1. БЕГЛЕЦ

В которой барон Фридрих фон дер Тренк сбежал из Магдебургской тюрьмы, не дожидаясь своего освобождения

Вопреки ожиданиям, воздух свободы не пьянил ничуть — зато охлаждал вполне ощутимо. Нет, в Магдебургской тюрьме вовсе не было тепло и уютно, но в его одиночной камере, весьма строго охраняемой по причине многочисленных попыток к побегу, хотя бы была постоянная температура и не было резкого морозного ветра, грозящего вытянуть из сердца остатки радости вместе с остатками тепла. Впрочем, яркая лазурь неба, красноватая черепица городских крыш, которые виднелись поодаль, крупчатый снег, что потихоньку сдавался солнечным лучам… Все эти приметы полноценной жизни всем своим видом словно пытались доказать бывшему узнику, что свобода гораздо лучше неволи, деятельная жизнь ценнее покоя, а то легкое уныние, в котором он боялся признаться сам себе, — просто следствие привычки к замкнутым помещениям, выработавшейся за годы заточения.

Шутка ли, — на сей раз он провел в тюрьме целых девять лет. Девять из прожитых тридцати семи, а если добавить к ним два года заключения в крепости Глац, — то, можно сказать, что он пробыл в застенках почти треть жизни… Вряд ли следовало утверждать, что годы, прожитые в неволе, попросту вычеркнуты: мудрые люди говорили, что всякий опыт, который не убивает, является ценным. Да, весьма своеобразный опыт, но какой уж есть. Планирование и организация побегов (сколько всего было попыток? Он устал считать, но не менее двадцати, две из которых вышли весьма удачными и еще четыре сорвались буквально в шаге от цели). Привычка договариваться, подкупать, шантажировать, — причем проделывать это с теми людьми, от которых зависит твоя жизнь и которые в случае чего могут прихлопнуть тебя одним ударом или росчерком пера. Навык довольствоваться малым, выживать в условиях, не предназначенных для выживания, в сотый раз начинать все с нуля, терпеть, трудиться, делать что-то из ничего. В любом случае — есть, что вспомнить, даже написать мемуары… А это, кстати, неплохая идея!

— С дороги! — верзила в неприметной одежде весьма неучтиво оттолкнул его на обочину.

Похоже, воздух свободы все же успел опъянить недавнего узника: он задумался совершенно непростительным образом, на минуту утратив бдительность.

— Карета Его высочества господина губернатора, — продолжил верзила, подталкивая его в нужном направлении. — Сделай так, чтоб тебя не было видно!

«С удовольствием, — подумал беглец. — Очевидно, Его высочество как раз следует в крепость, где его ожидает небольшой сюрприз».

Надо думать, верзила относился к «первой линии охраны» — тем, кто перед выездом важных персон шел чуть впереди и проверял обстановку, обеспечивая первичную безопасность. Не у всех сильных мира сего таковые состояли на службе, — только у самых умных: да, негласной охране тоже надо было платить, но обычно у этих господ, в отличие от гвардейцев в парадных мундирах, имелся в наличии наметанный глаз и тренированный ум. Памятуя об этом, бывший узник постарался прикинуться идиотом: скинул шляпу, поклонился, что-то заговорил извинительным тоном, не особо вникая в смысл произнесенного, — как всякий хороший шпион, он был неплохим актером и держал в ближней памяти пару-тройку таких вот нейтральных речей на все случаи жизни… В своей маскировке беглец был вполне уверен: выглядел он сейчас совсем как простой горожанин. Куртку и простецкую шляпу пришлось позаимствовать в одной из лавок, а башмаки, по случаю купленные у одного из надзирателей взамен развалившихся, и так были старыми.

— Шевелись, придурок! — ощутимый толчок в плечо почти поверг беглеца наземь, да не где попало, а вблизи струящейся чуть поодаль сточной канавы, которая и в мороз не замерзала. — Ходят тут всякие, свиное отродье, мать их через колоду…

Видимо, что-то в нем все-таки не понравилось верзиле: не то взгляд без тени угодливости (с нею, по глубокому убеждению беглеца, надо было родиться), не то идеальная осанка офицера и дворянина — не чета покорно-расхлябанной сутулости приличных обывателей… Но вот матушку его, почтенную Марию-Шарлотту урожденную фон Дершау, дочь председателя суда, жену штабс-капитана и мать шести детей, которая всю дорогу выручала умного, но непутевого старшего сына то советом, то денежкой… Ее поминать, определенно, не стоило! Тем более, что о покойниках принято или хорошо, или ничего, а несчастная дама уж девять лет как скончалась. Именно поездка в Данциг на ее похороны (которая была еще и предлогом для других поручений) привела его прямо в руки агентов прусского короля, а затем и в обитель с толстыми дверями в отдельном форте Магдебургской крепости.

— А кошелек-то мой… — растерянно, но громко произнес беглец, подымаясь на ноги. — Кошелек-то мой, сударь! Поостерегитесь, люди добрые! — это уже прохожим, которые, повинуясь словам верзилы, послушно отходили с пути: надо — значит надо, с нас не убудет.

Сходу войдя в роль, бывший узник хлопал себя по одежде, шарил по присыпанной тонким слоем снега обочине. Конечно, без толку, — ведь никакого кошелька и не было, зато какой-то крепкий мастеровой, что шел мимо с друзьями, обернулся и сжал кулаки.

— Слышь, ты! — дюжий ремесленник, судя по комплекции, — кузнец либо кожевенник, шагнул к верзиле-охраннику, толкая его в плечо; прочая компания выстроилась вокруг…

Беглец не стал дожидаться окончания спектакля, — тем более, что с дальнего конца улицы послышался топот немалой кавалькады, шум колес быстро несущегося экипажа, выкрик «Поберегись!». Перебежав улицу, он бросился в переулок между домами, в конце свернул в другой… Пусть верзилу обыщут, а то и самого столкнут в сточную канаву, — поделом, заслужил; но ему, бывшему узнику, точно незачем пересекаться с губернатором и комендантом крепости… Мало ли, вдруг у Его высочества хорошая память на лица?