Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка

В марте 1871 г. Уильям Селигман в Париже написал горькое письмо Элиху Уошберну, который, поскольку уже не был членом кабинета министров, не мог рассчитывать на то, что сможет как-то повлиять на ситуацию:

Вчера вечером я был потрясен и ошеломлен телеграммой... в которой говорилось, что мистер Бутвелл назначил агентов в Европе для конвертации американских облигаций [Уильям перечисляет несколько фирм, Селигманы в списке явно отсутствуют] .... Таким образом, мы, вопреки нашему уверенному мнению, в сложившихся обстоятельствах оказались обделены вниманием нашего правительства. Мы не знаем, что послужило причиной такого пренебрежения и несправедливости, личная ли неприязнь к нам со стороны г-на Бутвелла или отсутствие доверия, или же это дело рук интриг и корысти наших конкурентов.

Минутное размышление должно было прояснить для Уильяма его загадку. Его брат Джозеф просто стал жертвой излишней самоуверенности. Настаивая на том, чтобы процентные ставки не снижались слишком сильно и слишком быстро, он сам действовал слишком быстро и высокопарно. Он перестарался, наступил на пятки и теперь был за это наказан.

Но селигманам, по крайней мере, в какой-то степени удалось оставить за собой последнее слово. Бутвелл несколько капитулировал и согласился «предложить кредит всем». (Это не очень понравилось селигманам: они не любили считать себя частью «всех»). После этого братья взяли пакет облигаций для продажи, хотя Иосиф резко заметил: «Все это дело обречено на провал, если в него не будет вложено больше ума».

В этом он был более или менее прав. Облигации продавались настолько плохо, что Бутвелл согласился позволить Jay Cooke & Company сформировать банковский синдикат, чтобы попытаться реализовать нераспроданный остаток. Было создано две группы продавцов, одна в Лондоне, другая в Нью-Йорке, и филиалы Seligman в этих двух городах принимали участие в обеих группах. На этот раз облигации продавались очень хорошо, настолько хорошо, что президент Грант смог объявить, что этот выпуск «установил американский кредит за рубежом». И селигмановцы, нехотя, смогли взять на себя часть ответственности за это развитие.

Однако в социальном плане эпоха Гранта была для Джозефа Селигмана веселым временем. На инаугурации Гранта Джозеф стоял рядом с президентом на трибуне, когда Грант принимал присягу. Вечером того же дня Джозеф в полной форме появился на инаугурационном балу и вальсировал с Джулией Грант. (Его скромная маленькая Бабет, стеснявшаяся своего плохого знания английского языка, всегда избегала подобных мероприятий).

Были обеды и ужины в Белом доме, где царила веселая атмосфера. После одного из них Джозеф написал Бабет домой, что его посадили рядом с «самой красивой дамой, которую я когда-либо видел, за исключением себя самого». Это была миссис Палмер из Чикаго» (знаменитая миссис Поттер Палмер, сестра которой впоследствии вышла замуж за сына Гранта). За столом миссис Грант спросила Джозефа, видел ли он когда-нибудь что-нибудь более красивое. Джозеф галантно ответил, что нет, но у него есть жена, которую он считает еще красивее и которую любит еще сильнее. Это, как рассказывал Бабет, «вызвало у президента искренний смех». Еще больше смеха вызвали такие вопросы, как черный хлеб и крендельки. Джулия Грант сказала, что никогда не видела черного хлеба. Джозеф ответил, что черный хлеб является одним из основных продуктов питания немцев, но есть кое-что, что немцы любят еще больше — крендельки, которые вызывают у немцев жажду и пиво, которое заставляет их есть еще больше крендельков. Стол покатился от смеха. Президент сказал, что он слышал о молодом банкире из Нью-Йорка по имени Якоб Шифф, «настоящем новичке». Джозеф ответил: «Но он не такой умный, как я». При этих словах миссис Поттер Палмер так расхохоталась, что подавилась котлетой, и президенту пришлось похлопать ее по спине.