От победы к миру. Русская дипломатия после Наполеона

Вторая записка, предположительно написанная Каподистрией, датирована 30 апреля (12 мая) 1820 года. В ней содержится более подробный анализ ситуации в Испанской Америке в свете восстановления конституционной системы в Испании – той же системы, которая существовала в 1814 году во время реставрации Фердинанда VII[421]. Как можно было укрепить союз Испании с ее старыми американскими владениями, учитывая события марта 1820 года? Описывая Испанскую Америку как гибридное общество, Каподистрия подчеркивал взаимосвязь между политическими интересами Испании и будущим Испанской Америки. Революция в Испании, изменившая значение политических расстановок в колониях, могла бы стать решением проблемы умиротворения. И хотя из-за свободы печати Испания лишилась возможности «подавлять частичное инакомыслие просвещенными методами» в таких колониях, как Мексика, Перу и Куба, на тот момент у кортесов появилась возможность принять справедливое законодательство, определяющее права и обязанности (devoirs) сторон в торговых отношениях между Европой и колониями. С точки зрения Каподистрии, между Испанией и Испанской Америкой могли существовать такие же отношения, как между Великобританией и ее североамериканскими колониями в 1775 году, до провозглашения Декларации независимости. Он также утверждал, что в сложившейся ситуации правительство в Мадриде должно было пойти на жертвы, чтобы достичь умиротворения с колониями. Хотя некоторые высказывания Каподистрии можно интерпретировать как поддержку конституции, в целом его анализ соответствовал принципам российской внешней политики. На протяжении всего миротворческого периода с 1814 года по 1823 год дипломатические агенты императора Александра утверждали, что достойным ответом на восстания в Испанской Америке, а затем и на революцию в Испании должна была стать просвещенная реформа, дарованная законным монархом Фердинандом VII.

Идея проводимых сверху реформ, продукт европейских просвещенных монархий, помешала миротворцам адаптировать соглашения 1814, 1815 и 1818 годов к реальности открытого политического противостояния. Проще говоря, их ви́дение гармонии, стабильности и политических изменений не могло вместить социальные и политические процессы, происходившие в Европе и Америке. Борьба за независимость в Испанской Америке, восстания в Греции и угроза войны между Россией и Османской империей в 1821–1822 годах – все эти события показали, что подавление революционных настроений, считавшееся залогом мира в Европе (и эффективно реализуемое в Италии, Португалии и в конечном счете в Испании), не зависело исключительно от событий на европейском континенте. Европейский мир приобрел трансатлантический, транспацифический и трансконтинентальный характер. В марте 1822 года Соединенные Штаты признали независимость Испанской Америки, а к декабрю российское правительство признало, что даже если независимость еще не наступила, она выглядит неизбежной[422]. Россия не сразу признала новые независимые государства. Иными словами, неясная и противоречивая реакция российских дипломатов на восстания в Испанской Америке свидетельствовала о продолжающемся непонимании того, что либерализация стала неизбежной. В соответствии с дискуссиями XVIII века о политическом инакомыслии и религиозной терпимости, российские правители продолжали считать, что за постоянными беспорядками стоит горстка мятежников, в терминологии посленаполеоновской Европы – революционеров, фанатиков или якобинцев. Как свидетельствуют историки, российская политическая культура того времени отличалась персонализированными отношениями с властью, и потому беспорядки и коррупция представлялись проявлениями скорее индивидуального поведения, нежели институционального. Следовательно, решением проблемы неравенства и злоупотреблений была не системная реформа, а нравственное самосовершенствование подданных, граждан и чиновников.