От победы к миру. Русская дипломатия после Наполеона

Зыбкий мир в Европе?

Всего за день до того, как император Александр покинул Верону, дворы Австрии, Пруссии и России подписали циркуляр по итальянским делам, в котором обобщались решения, принятые в ответ на восстания в Италии, Греции и Испании[438]. Правительства трех стран рассматривали циркуляр от 2 (14) декабря 1822 года как продолжение инструкций, изданных в мае 1821 года на конгрессе в Лайбахе, и как общую инструкцию, которая будет направлена их дипломатическим агентам за рубежом. Этот циркуляр начинался с военной оккупации Пьемонта, которая, по соглашению с королем Сардинии-Пьемонта, должна была закончиться к 30 сентября 1823 года[439]. В отношении Королевства Обеих Сицилий, союзники и король Фердинанд I согласились сократить оккупационную армию до 17 000 солдат как можно скорее[440]. Как отмечалось в циркуляре, в Лайбахе три суверена также выразили надежду, что интервенция в Италию, которую они называли досадной необходимостью, быстро закончится и повторная интервенция никогда не понадобится[441]. Монархи далее отметили, что, несмотря на их намерения, союзнические действия в Италии вызвали неосновательные опасения, неприязненные толки и лживо-грозные предсказания, распространяемые, чтобы вселить в народные умы несправедливое мнение[442]. Союзники не имели никакой тайной цели или корысти, а действовали из необходимости противоборствовать возникшей революции и предотвратить бесчисленные беспорядки, злодеяния и бедствия, в которые революция повергла всю Италию. Иными словами, «мысли и усилия монархов единственно стремились» к восстановлению порядка и мира и предоставлению законным правительствам помощи, которую они были вправе требовать. Государства Италии оставались независимыми, а их государи – помазанниками Божьими, которым попечение о безопасности и спокойствии своих народов было вручено Провидением; три союзных монарха не хотели ничего, кроме восстановления власти этих правителей. Более того, они описывали свои решения по принятию мер для облегчения ситуации в Италии как выполнение самой цели союза.

Но вскоре после того, как союзники достигли соглашения о действиях в Италии, возникло еще одно осложнение. Дух мятежа и революций распространился из Испании и Италии на Османскую империю. Союзники согласились, что все недавние восстания возникли из одного зла (mal). Революционеры могли ссылаться на различные предлоги, но происхождение, сущность и язык зла были идентичны. Люди, которые руководили этим движением, также стремились внести раздор в действия союзных держав, а также остановить или замедлить действие сил, которые могли бы им противостоять. В ответ три монарха решили «противоборствовать духу революций, в каком бы месте и виде он не являлся». В эту эпоху, одну из замечательнейших со времени заключения союза, пять великих держав (Австрия, Британия, Франция, Пруссия и Россия) обменялись многочисленными конфиденциальными сообщениями и на конференциях в Вероне освятили и подтвердили достигнутое, как предполагалось, единодушие. В декабре 1822 года три монарха, подписавшие договор об интервенции в Италию, также надеялись положить конец затруднениям, замедлявшим исполнение их желаний в отношении восточного вопроса.

После этого в циркуляре обращалось внимание на печальное состояние западного полуострова Европы[443]. Испания подверглась участи всех стран, которые выбрали неудачные средства для поиска блага (le bien). Таким образом, группа обольщенных и развратных людей представила зло революции как «благодетельное (un bienfait) торжество просвещения», «необходимый, счастливый плод успехов гражданственности», средство, применяемое для создания и поддержки гражданственности, и движущую силу великодушного патриотизма. Если бы успехи гражданственности ознаменовывались разрушением гражданских обществ и если бы войска без вреда для государств, которые они должны были лишь охранять от внутренних и внешних беспорядков, могли захватить власть над этими государствами, тогда Испанская революция имела бы право на уважение и удивление будущих поколений, и возмущение войск могло бы служить образцом для преобразователей. Но в реальности все было не так. Истина вскоре превозмогла ухищрения лжи, и Испания представляла собой печальный пример последствий, возникающих в результате нарушения вечных законов нравственного мира.

Условия в Испании действительно выглядели мрачными. Законная власть, скованная в то время цепями, использовалась для отмены всех прав и законных свобод. Произвол и угнетение приняли форму закона, все классы населения казались взволнованными, а королевство сотрясали беспорядки. Так как гражданская война истощала ресурсы государства, богатые колонии оправдывали собственное освобождение теми же принципами, которые провозглашала метрополия при установлении публичного права. Несчастья, постигшие верноподданных, в свою очередь, объясняли, почему страны, находящиеся в непосредственном контакте с полуостровом, были обеспокоены, встревожены и растеряны. Нынешние беспорядки в Испании создавали угрозу охранительным принципам, которые служили основой европейского союза. Монархи не могли взирать хладнокровно на ситуацию, которая с каждым днем становилась все более тревожной и представляла столь много опасностей для других стран, при этом оставаясь спокойными зрителями. Именно потому что присутствие союзных дипломатов в Мадриде подразумевало молчаливое одобрение поступков мятежников, готовых на все для поддержания своего пагубного могущества, дипломатические миссии получили приказы от своих монархов покинуть Испанию.

Решение разорвать дипломатические отношения с Испанией доказало бы Европе, что союзники не отступили от «мнений и правил, принятых ими по сильному внутреннему убеждению». Монархи согласились действовать, основываясь на их дружбе с испанским королем и участием в судьбе испанского народа, который не раз в своей истории прославил себя величием и доблестями. Союзные соглашения, затрагивавшие Испанию, соответствовали принципам, которыми руководствовались монархи при решении всех важных вопросов обеспечения порядка и стабильности, возникавших в результате последних событий. Чтобы опровергнуть направленную против них клевету, монархи указывали на свидетельства их поступков, великодушие и благодетельность их намерений, а также силу и твердость их союза. Нейтралитет Британии и отсутствие общего протокола Веронского конгресса опровергли утверждение о единстве, хотя согласие на возможную французскую интервенцию в Испанию можно было бы рассматривать как доказательство более сильного и более широкого союза. Тем не менее в тоне Веронского циркуляра обнаруживается растущее разочарование и намек на отчаяние. Мог ли умеренный реформизм миротворцев сдерживать революционную войну?

Монархи, как указывалось далее в циркуляре, желали только мира. Поэтому вся Европа должна была признать, что курс союзников оставался полностью согласованным с независимостью правительств и интересами народов. Монархи считали врагами только тех, кто находился в сговоре против законной власти и вводил в заблуждение других, чтобы те следовали за ними в бездну погибели. Действительно, мир, хотя и прочно утвержденный между державами, не мог быть благотворным для общества, пока настроения оставались беспокойными. Циркуляр приписывал существующее волнение коварным советам и злодейственным покушениям скопища мятежников, везде рассеивающих семена пагубных перемен и ниспровержений. Лидеры и орудия этих мятежников, действуя открыто или в тени, готовя зловредные заговоры, отравляя общественное мнение, продолжали раздражать народ, представляя текущие условия в ужасном и ложном виде. Согласно картине, создаваемой революционерами, государства не процветали, стремления к усовершенствованию не имели успеха, а доверие между людьми больше не существовало. Чтобы лишить творцов этих ненавистных козней сил и влияния, монархи поставили перед собой благородную задачу уничтожить оружие, которое они могли бы употребить для нарушения спокойствия в мире.

В заключительной части циркуляра дипломатам Австрии, Пруссии и России было поручено сообщить его содержание дворам, при которых они были аккредитованы. Не могло быть истинного счастья для народов без ненарушимого порядка и тишины. Кроме того, три союзные державы, подписавшие циркуляр, не смогли бы достичь своих целей без единодушной и постоянной помощи всех правительств (Европы). Монархи потребовали этой помощи «именем важнейшей пользы… именем целости Гражданского устройства, именем будущих поколений». Они признали великую истину о том, что их власть зиждется на священном доверии, за которое они будут должны дать отчет не только своим народам, но и своим потомкам. В многочисленных документах того времени подчеркивалась обязанность соблюдать законы и обеспечивать благое управление. В этом случае циркуляр, подписанный в Вероне, подчеркнул ответственность монархов за избавление своих народов от ошибок и несчастий, к которым они как правители могли бы подготовиться. Монархам хотелось верить, что во всех верховных правителях, при любой форме правления, они найдут себе верных союзников, равно уважающих дух и букву соглашений, служащих основанием европейской системы. Правовые обязательства, определенные в соглашениях, были не менее важны, чем дух и принципы европейской системы. Циркуляр заканчивался простым утверждением о твердом намерении монархов употребить все, Высшим Промыслом дарованные им силы на спасение и во благо Европы.

Революционные ситуации в Пьемонте и Королевстве Обеих Сицилий были эффективно урегулированы, если не решены полностью. Португалия входила в зону влияния Британии, а Франция, как отмечено в документах Веронского конгресса, брала на себя инициативу в Испании. В то же самое время союзники ожидали, хотя в конечном итоге не смогли, определить общую позицию в отношении Греции. Что касается испанских колоний в Америке, то великие державы, за исключением Великобритании, также не признали неизбежное движение к независимости. К 1825 году почти все испанские колонии в Латинской Америке обрели независимость[444]. Император Александр умер в декабре 1825 года, и Россия пережила свое первое восстание в современной истории – восстание декабристов, имевшее целью реформирование общественного и политического устройства[445]. В 1830 году Франция вернулась на путь революции, Бельгия отделилась от Голландии, а Польша восстала против российского правления. К 1848 году революция вновь охватила бо́льшую часть Западной и Центральной Европы: Францию, Италию, германские государства и Австрийскую империю [Хобсбаум 1999].

Мирные договоры 1814, 1815 и 1818 годов в целом продолжали действовать, но европейский порядок, каким его видели и приняли миротворцы, не мог сдержать народных движений и не содержал подходящих предложений в ответ на радикальные и этнонационалистические идеологии того времени. В последних исследованиях воздается хвала миротворцам за установление дипломатических отношений, которые до 1914 года предотвращали общеевропейскую войну и даже после Первой мировой войны продолжали служить основой европейского единства. В отличие от некоторых современных сторонников европейской идеи Ю. Остерхаммель предлагает более сдержанную и более реалистичную оценку механизма европейского единства. После Венского конгресса, отмечает он, союз европейских государств больше не создавал «хрупкий баланс более или менее автоматически, но требовал политического управления, структурированного базовым набором как явных, так и невысказанных правил»[446]. Как указывалось в предыдущих главах, идеализированное повествование о европейской интеграции не в полной мере учитывает опыт России или ее вклад в установление и поддержание мира в Европе. В эпоху Реставрации Российская империя и ее монарх стояли в центре европейского общества, но в Крымскую войну (1853–1856) Великобритания и Франция сражались на стороне врага, и европейский союз более не представлял собой основной путь к миру[447]. Сепаратные союзы, против которых длительное время выступало российское правительство, вернулись в европейскую дипломатическую игру.

Библиография