Панна Эльжбета и гранит науки

Живой родитель, сиречь, матушка, правда, принялась причитать и возмущаться. Дескать не дело приличной девице во всяких этих ваших «акадэмиях» учиться, а от знаний так и вовсе один лишь вред и детки не родятся.

Тетка Ганна только очи горе возвела и молиться этак напоказ стала, прося избавить от благоглупости. Чай не за себя просила. Матушка то осознала и надулась, что мышь на крупу. Хотя она бы и без молитв теткиных надулась. Уж больно родительница моя на тетку серчала — и за власть, что та доме взяла, и за мое воспитание, что легло целиком на теткины же плечи.

Ну а что поделать? Была я у родителей единою дочкой, больше детей боги не дали. А коли наследника мужеска полу на свет не появилось, то, значится, и девице надлежит стать покрепче. А то как же после дом вести? Да что там дом! Лавки, да мануфактуры, что по наследству достались — они ведь хозяйского пригляда требуют. Приказчики же разворуют — как пить дать разворуют! Батюшка-матушка, не вечные, да и тетушки однажды не станет. Самой за себя ответ держать придется и дела вести купеческие.

Матушка же в доме птахой неразумной жила, ни бед, ни трудов не ведала — все поет, да вышивает, да в храм ходит. Она б и воспитала такую же птичку певчую. И какой с того был бы прок?

Как порешили с учебой, так тетка за дело тут же крепко взялась.

— Значится, надобно тебе, Элюшка, одежонки прикупить какой годной, — молвила она сурово, оглядев меня со всех сторон. — На учение в домашних платьях не пойдешь, да и праздничные наряды не сгодятся — на смех поднимут.

Я покивала, признавая теткину правоту.

С моим даром в Академии спокойной жизни ждать не след — чай не в маги жизни пойду и не в целители. Сила во мне родовая, темная, тут, поди, в некромансеры самая дорога. А какой же с меня некромант — да в цветастых широких юбках? В этаком наряде, поди, мертвяков по погостам гонять несподручно. Курам насмех.

— Слыхивала я, что в Академии энтой девки подчас так и вовсе на мужской манер рядятся, — прoдолжала тетя Ганна, на весь город наш прославившаяся взглядами широкими и вольнодумными. — Вот и ты себе и такой одежонки пошей. Чай лишней не будет.

Тетка у меня за старину и благопристойность не держалась. Лишь бы дело двигалось, а в юбке, аль штанах — то без разницы. Матушка же заголосила как оглашенная, твердя, что безмужняя девица так срамно не оденется.

— Да кто ее замуж опосля такого возьмет?!

Я посмотрела на тетю Ганну и очи горе возвела.

— А кто хошь ее возьмет, — отрезала отцова сестра, да так, что мать моя присела молча. Тетке она перечить за двадцать лет так и не научилась. — С таким приданым, даже если голой по улицам пройдет — и то охотников в жены взять найдется в избытке. А ты, Эля, делай как я говорю. Делай.

За две недели аккурат и одежонку справили, и грамоты мне выверили, дескать, не девка дурная едет судьбу испытать — панна Эльжбета Лихновская уму-разуму набраться желает. Мы, конечно, крови не шляхетной, с королями за одним столом не сиживали, а только остались ещё в государстве нашем люди, для которых имя Лихновских кой-чего — да значит. Не сказать, чтоб всегда добpом поминали… Но тут уж как есть.

Заодно тетенька и в банк в стольном граде отписать не забыла, чтоб уж любимая племяннушка ни в чем не нуждалась и жила в достатке и холе.

— Ты, Элька, девка у нас оборотистая и с умом, — напутствовала тетка Ганна, провожая меня в дорогу. — Дурить, знаю, шибко не станешь.

Маменька недужить изволила и с постели цельную неделю не поднималась. Вид при этом родительница имела цветущий и кушала преизрядно. Тетка только посмеивалась тихомолком, а медикуса к снохе все ж звала, как той и хотелось. Чем бы ни тешилась, как говорится…

С матушкой я не спорила ни единого разу — все больше помалкивала. Не след дочери родителям перечить, с этим и тетка Ганна справится. Да ей и по чину. Та бедной вдовице окорот давать навострилась.

Меня же маменька повадилась слезами мучить. Чуть не по ней что — рыдает в три ручья, да жалобно так. И тут же тянет на все разом согласиться, лишь бы только успокоилась.

А соглашаться ну никак нельзя.

— Только не сильно на ум свой полагайся. Семнадцать годков чай не семьдесят. И даром семейным не кичись. Есть ещё народец, который семью нашу за этот дар ой как не любит, — продолжила наставлять на ум тетка со всегдашней своей основательностью. — Учиться едешь — вот и учись. А сверх этогo никуда не лезь.

Слова эти вызвали в душе моей великое недоумение.

В какие-такие истории можно влезть? Я ж не ко двору еду — в Академию королевскую, которая королевская только по одному названию. Вольница там у магов, сами себе хозяева, сами над собой командуют.

— Не полезу я, тетенька, — пообещала я уже аккурат у самой повозки.

Отцова сестрица глядит так насмешливо, с прищуром. Мол, так я тебе, Элька и поверила. Все она на нрав мой беспокойный сетовала. А я-то что? Вся в батюшку родного пошла. Тот тоже завсегда скуки сторонился, до вcего ему дело было.

— Смотри у меня! — погрозила пальцем напоследок тетка и самолично дверь в возке за мной захлопнула. — Скатертью дорога, Элька.

Тетушка у меня была колдуньей не слабей батюшки покойного, а то как бы и посильней, так что дорога и впрямь выдалась гладкой и покойной. Один раз, правда, выскочили из леска разбойники, когда мы на привал остановились. Да только лихой люд — он пoнятливый. А если непонятливый, то долго не живет.

Глянул на меня один раз атаман, закашлялся, доброго дня пожелал и отбыл восвояси.

Так до столицы и добрались.

А уж в стольном-то граде… ум за разум зашел. Пусть городок наш был не мал — тысчонок пять душ всяко наберет, а только на стoличных улицах показалось мне, будто и вовсе жила в медвежьем углу. Людей — тьма тьмущая. И все шныряют как муравьи, по своим делам несутся, да сталкиваются.

Если бы не Лихновская гордыня, на которую матушка повадилась сетовать, поди и из возка не осмелилась бы выйти. А так зубы стиснула — и всего делов.

В столицу меня самолично Янек свез. Другому бы вознице тетка любимую племянницу всяко не доверила. Он же уломал, чтобы не сразу я в Академию отравлялась.

— Тебе, панна Эльжбета, спервоначалу лучше бы в гостинице какой обосноваться. Умыться, одежонку сменить. Да и виданное ли дело — сразу веcь свой скарб тащить?

И то верно.

А скарба я привезла немало, два сундука тетка Ганна собрала племяннице любимой в дорогу собрала.

В столицу мы въехали засветло. Так что ещё полудня не сравнялось, а я уж у ворoт Академии стояла, во все глаза ворота эти разглядывая.

Хороша работа. Литье тонкое, умелое. Все картины старины виднеются — вот и маги присягу королю Болеславу приносят, и Башню магов возводят, битв с десяток. Ажно про прапрадеда моего не позабыли, пана Константина Лихновского. Правда, тут приврали чуток — так и не сразили его, замирились тишком, а народцу объявили, дескать, в битве пал лютый враг.

А промеж картин дней минувших в ворота руны охранные вплетены, да хитро так, спервоначалу и не углядишь. И сразу видно, не пройдут через арку эти те, кому боги дара магического не отвесили.

Потому и мнутся у ворот парни да девицы, не решаются судьбу проверить. А ну как даже этого испытания шутейного не пройдут?

— Я тебя, панна, туточки подожду, — сказал Янек, что меня сопровождал до самых ворот, а сам как пихнет промеж лопаток.

Так я через толпу болтoм арбалетным и пролетела — едва привратника не снесла. Тем более, привратника там того… Студиозус поди и рыжий что лис лесной. В форме зеленой, глаза что трава весенняя да и лицом зелен и перегаром от привратника несет нестерпимо.

За плечи меня студиозус придержал, отодвинул так аккуратненько.

— Дня доброго, панна, — говорит.

Денек и правда выдался загляденье — август-месяц солнцем баловал, да не лютым летним, ласково лучи его грели.

— И тебе того же, — ответствовала я и в глаза незнакомцу глянула.

Поежился тот слегка, однако же не дрогнул, а после того и вовсе ухмыльнулся широко да довольно.

— Мне бы… на испытания, — говорю я.

Привратник гoловой покивал, куда идти объяснил с охотой, да только посмеивался надо мной тихoмолком. Не верил, поди, что учиться в Академии смогу.

Все они не верят спервоначалу. А потом уж поздно.

Поблагодарила я за помощь, юбки подхватила и по дорожке мощеной пошла, куда указали.

Ничего, ещё посмотрим, кто над кем потешаться будет.