С волками жить...

* * *

Она не верила, что странный оборотень придет, но все-таки сходила в сарай и принесла оттуда в дом лосиную ляжку. Повезло ей как-то наткнуться на остатки волчьего пиршества: самые лакомые куски стая повыела, а прочее то ли оставила на лучшие времена, то ли их спугнул кто-то… Старый лось — он сломал ногу, угодив в яму, иначе стая бы его не одолела — не самая вкусная еда. Впрочем, Люта решила, что запас карман не тянет, отрубила что сумела, хоть и немного обкусанное, и в несколько приемов уволокла домой. По такому морозу все это могло храниться в сарае до весны, а там… или все же съесть, если совсем голод одолеет, или выбросить. Хотя и продать можно там, внизу. Та же Трюдда потушит как следует, чтобы мясо помягчело, — объедение выйдет!

И все-таки Люта расслышала сквозь вой ветра другой — короткий, волчий. Явился все-таки.

— Входи давай, — велела она, вышла и открыла дверь в сарай.

Там было холодно, но все ж не так, как снаружи, а еще валялась охапка сена, не до конца изъеденная мышами: Тан делал вид, будто пытается завести кроликов, а сам натаскивал на них Люту. Сено так и осталось с той поры — все недосуг было выбросить.

Серый дрожал и поджимал лапы по очереди, а когда все же лег, Люта увидела — подушечки стерты в кровь.

— После такой метели не найдут, — сказала она зачем-то, хлопнула себя по лбу и выскочила наружу.

То есть в дом, за оттаявшей лосиной ногой и за горшочком с гусиным жиром: никогда она не понимала, на кой он отцу, теперь вот дошло. На себе-то она всё зализывала, а отец часто мазал этим жиром то помороженное лицо, то какие-то ссадины. Помогало или нет, Люта не знала, но если очень сильно верить, неужто не поможет?

— На, грызи, зубы только не сломай, — сказала она и принялась мазать ему лапы. Хуже точно не станет…

Серый понюхал мясо, отвернулся и уронил голову — казалось, у него нет сил даже есть. Цепочка снова блеснула в тусклом свете, и Люта схватила ее, чтобы не потерять в густом меху.

— Погоди, я просто посмотрю…

Он зарычал еще громче и оскалил зубы, и Люта выпустила его.

— У меня есть похожее, — сказала она и сунула руку за пазуху, за изрядно потертым красным кожаным ошейником. — Папа надел его на меня, чтобы никогда не перепутать с другими волками. И я всегда надеваю его, когда перекидываюсь, и тогда папа будто бы еще жив… Понимаешь?

Неизвестно, понял ее чужак или нет, но подставил шею и позволил нащупать цепочку. Нет, не серебро это было, скорее уж, вороненая сталь. А что за значок на подвеске, Люта не поняла, никогда таких не видела.

— Спросить бы тебя, почему ты такой… — тут Люта хлопнула себя по лбу. — Полнолуние скоро! Ты мне скажешь, скажешь ведь?..

Чужак снова положил морду на лапы и прикрыл глаза.

— Не веришь. Слышал, как я говорила с охотником… Ну так он прикончил того самого, который маму мою убил и меня покалечил… Папа всю жизнь искал того оборотня, искал, а когда тот пришел, ничего не смог сделать, а охотник взял и застрелил…

Люта даже не поняла, что плачет: у нее всегда так было, просто льется вода по щекам. Ощутила только, что чужак лижет ее лицо и сам словно плачет, повизгивает тихонько.

— Папа сказал, нужно быть сильной, — всхлипнула Люта, и волчий язык снова умыл ее лицо. — И я очень сильная, так даже Трюдда говорит! Я могу жить одна, я любого зверя свалю… на медведя не пойду, наверно, но…

Она утерла слезы и вольчьи слюни рукавом и сказала твердо:

— Пойду, если надо будет. И убью.

Встала, отряхнула штаны от сена и добавила:

— Я закрою дверь на крючок снаружи, иначе ее ветром распахнет. Если надо чего, слева лаз наружу, сама копала. Подроешь, ты крупнее.