Остаточная деформация

Глава 4. Это возможно

Я в этой музыке услышал странный тон,

Я этот голос различу и в миллионе,

Ребенок плакал о великом Вавилоне,

Ребенок плакал и смеялся Вавилон… Игорь Жук

Гелио

— Чего стоим, жену Лота изображаем?

Голос у Габриэля воистину всепроникающий. Выдернет даже из самой глубокой задумчивости.

— Да-да. — Берт вздрогнул и покорно поплёлся за новым начальником.

Распоряжение по Зданию прошло так быстро, что Берт и воды попить не успел. И всё никак не мог собраться с мыслями. Он ненавидел перемены. И долго готовился к неизбежным, даже к самым незначительным вроде замены шкафчика. Перевод в другой отдел казался ему крушением жизненных основ. Он представлял себя маленькой лодочкой, которую вышвырнуло беспощадным порывом ветра из уютной бухты в бушующий океан. Берту было очень себя жаль, но он уже использовал все доступные способы увильнуть от службы в разведке. Ни результаты тестов на профпригодность, ни заключение службы психокомфорта, ни четыре заявления на увольнение не повлияли на вышнее решение. Отныне и на неопределённый срок Берт со всеми потрохами принадлежал Габриэлю. Оставалось только смириться и надеяться, что тихий саботаж и репутация аморфного тюфяка спасут Берта от крупных неприятностей. Верилось с трудом, и от дурных предчувствий холодели пальцы ног.

— Сюда, — рассеянно скрипнул Габи, сворачивая в неприметный коридорчик.

Если бы не скрипнул, Берт вполне мог проскочить поворот. Вроде бы и на виду, но почему-то кажется, что это не ответвление коридора, а просто ниша, неглубокая совсем.

— Здесь — переход к нашим технарям. Мало кому он нужен, сказать по правде, — Габи подмигнул, обернувшись через плечо, — я сам там два раза в год бываю, но иногда, как видишь, требуется.

Судя по тому, как уверенно он шагал по полутёмному и заставленному всякой ерундой переходу, Берт понял, что «два раза в год» — бессовестное враньё. Зачем врать, спрашивается? Никто же его ни о чём не спрашивал. Берт тихо злился и через шаг спотыкался через какие-то рулоны и мешки.

— Ремонт, — безмятежно пояснил Габи и не глядя перешагнул кучу палок неясного назначения.

Берт успел набить с полдюжины синяков, когда начальник остановился перед гладкой белой дверью — почти неразличимой на фоне гладкой белой стены.

— Это я, Пети, — сказал Габриэль негромко и символически простучал костяшками пальцев.

Дверь скользнула в сторону ещё до того, как он убрал руку, поэтому последний стук пришёлся в пустоту.

— Привет, Габ.

В дверях, на фоне пыльно-сумеречного проёма, образовался незнакомый Берту гел в тёмной и, как показалось, заляпанной грязью одежде. Ничего примечательного в его внешности не было, кроме…

— Как крыло, Пети?

Над правым плечом Пети возвышался привычный холм из перьев, а над левым было пусто. Берт растерянно заморгал, не зная, как такое вообще возможно. Такой дефект? У гела?! Да как же…

— Твоими молитвами, — хмыкнул Пети. — Кто с тобой, Габ?

— Это следующий, — многозначительно произнёс Габриэль и шагнул вперёд, прямо на Пети. — Так мы зайдём?

— Да пожалуйста.

Берта смутило, что о нём говорят, как об отсутствующем, но он решил, что так и надо по правилам неизвестной ему игры.

Хозяин помещения вытер действительно грязные руки ветошью и посторонился. Комната оказалась большой, но тесной. Тесноту создавали расставленные вдоль стен шкафы и приборы, а также огромная куча хлама на верстаке. Запахи хорошие: горячий металл, древесная стружка, канифоль. Представить, что в Здании есть такое помещение, ничуть не легче, чем однокрылого гела.

— Присесть толком негде, — без особого сожаления заявил Пети. — Габ, тебе почётный табурет, а…

— Бертран, можно Берт.

— Берт, можешь сесть на подоконник. Он довольно удобный, я почти всегда на нём сижу.

Подоконник не подкачал — широкий, гладкий. Шикарный вид из окна: центральная прогулочная аллея и памятник Становителю как на ладони. И улыбка у Пети оказалась на редкость обаятельной, совсем не похожей на официально-резиновый оскал Габриэля. А последний устроился на замызганном табурете и заговорил, на этот раз обращаясь непосредственно к Берту:

— Два года назад Пети совершил должностное преступление. Воспользовавшись служебным положением, он сам себя отправил на Паолу.

— Но, — не выдержав, перебил Берт, — это же невозможно, ведь нужна целая бригада…

Пети по-ежиному фыркнул, а Габи погрозил подчинённому пальцем.

— Не перебивай, хотя замечание по существу. Пети у нас уникум, мастер на все руки. Он сумел в одиночку.

— А я давно говорю, что штаты раздуты, — Пети, который так и остался стоять, вдруг забегал по комнате. При этом он ловко обтекал нагромождения вещей, не тревожа ни единого винтика. Берт потёр висок: ему показалось, что совсем недавно что-то подобное… Нет, ничего такого не могло быть. А Пети разошёлся не на шутку: — Дармоеды! Ладно, одному сложно, но двоих-троих хватит за глаза со всеми предосторожностями. Восемь гелов в бригаде — слишком много, я…

— Не кипятись, ты, — устало сказал Габи, и голос у него стал почти нормальным. — Ты знаешь про кризис, поэтому не сотрясай зазря воздух, будь добр. Помолчи. Берт, не слушай этого болтуна, слушай меня. Так вот наш доблестный Пети в одиночку совершил вылазку на Паолу. И вернулся. После того случая чуть было не перекроили всю систему допусков, но Аве рявкнул. Не понимаю его соображений, но это Аве. Расскажи Берту, как всё было, герой.

— То молчи, то расскажи, — проворчал Пети с теми же интонациями, с какими сетовал, что негде усадить гостей. — А что рассказывать? Понимаешь, Берт… Ты ведь из статистики, верно?

— Подотдел аналитики при отделе статистики, — уточнил Берт, слегка уязвлённый пренебрежительным тоном.

— Без разницы, — махнул крылом Пети, снова заставив Берта мысленно поёжиться при виде необъяснимого калечества. — Главное, что ты наш, из Здания. И в курсе, что не один век мы тупо топчемся на месте. Целая махина пашет как проклятая, а результат крошечный, как птичка нагадила.

— Пети!

— Габ, прекрати это мне, иначе и вправду замолчу.

Габриэль промолчал, и Берту стало… странно. Он знал, что без соответствующей моральной накачки не обойдётся, и внутренне готовился сопротивляться. Берт гордился своим критическим мышлением и не желал менять его на догмы. Однако Пети выпадал из любой придуманной им схемы. То, о чём говорил однокрылый, — про махину, мышиный результат и топтание на месте — не было никаким секретом ни в Здании, ни за его пределами. Это было обычной, повседневной жизнью Гелио. Темой досужей болтовни, если больше не о чем поговорить. Поколения и поколения гелов рождались в Большой войне, но она шла где-то там, далеко. Активными действиями занимались специально подготовленные бойцы, армейцы, которыми командовал Михаэль. Их уважали, хотя и недолюбливали за надменную манеру в общении и явно завиральные байки. А все служащие Здания, да, работали на оборонку, но войну знали только как бесконечный роман с продолжениями в новостных передачах. Зачем волноваться? Преимущество на нашей стороне, Башня незыблема, а прогресс нереален и у йорнов. Ресурсы за счёт боковых ветвей Древа практически неисчерпаемы, Паола недосягаема.

Пат. Если не навсегда, то на тысячи лет.

Габи, Лью, да что там, даже сам Авессалом-старший — все твёрдо это знали и не могли знать иного.

А Пети, похоже, знал что-то ещё.

— Что тебе известно о Паоле, Берт? — тихо спросил уникум Пети. Он смотрел Берту прямо в глаза.

Под этим взглядом почему-то пересохло в горле. Пришлось откашляться.

— Кхе. Не больше любого в Здании, — хрипло пробормотал Берт, но Пети по-прежнему выжидающе молчал.

Ещё и стыдно стало. Вот как выяснится сейчас, насколько мало он интересуется рабочими темами, как схлопочет служебное несоответствие… Да какое, ко псам, несоответствие?! Он же сам сегодня четыре раза пытался уволиться.

Берт независимо вскинул подбородок.

— Паолу открыли примерно пятьсот пятьдесят лет назад по исчислению Гелио. Случайно открыли, обычная экспедиция выращивала… пыталась вырастить новую иф-ветвь в первом столетии и обнаружила Трещину. Научная группа Авессалома-старшего пришла к выводу, что Трещина уходит к корням Древа, и контроль над ней поможет изменить основную существующую реальность. Инфо…

По крупицам, буквально.

Пять-десять минут работы — это всё, что остаётся от заряда мощнейших аккумуляторов после прохода через Трещину. А передатчики ещё надо включить, настроить, ввести какие-то данные от приборов, которые тоже надо устанавливать и настраивать. Кванты не слишком надёжной информации, утомительный и тщательный отсев явного бреда, скрытого бреда и добросовестных заблуждений.

«Вижу лес! Иду к нему», — успел сообщить первый разведчик-гел, прежде чем замолчать навсегда. «Они мертвы, они все мертвы! Гелы, йорны, все в клочья!» — в ужасе проорал пятый и захлебнулся этим криком. Передатчик ещё минуту транслировал безмятежный птичий щебет и шорох листвы. Люди… иферы в клочья не разлетались, но тоже не возвращались.

Крупицы в сухом остатке.

Состав воздуха, влажность, характеристики атмосферы, карта видимого участка неба, спектр космических лучей. Фрагментарный анализ растительности и проб грунта. Это ещё ничего, более-менее. Но, к примеру, даже размер стандартных суток остался загадкой, не говоря уже о периодичности времён года. Конечно, что-то считали, что-то экстраполировали, ломали копья и драли перья, но погрешность не выдерживала никакой критики.

И ноль надежды на прорыв: гелы и йорны не выживали, а люди не могли вернуться. Но загадка Паолы оставалась слишком заманчивой, чтобы бросить попытки.

— Да-да, — нетерпеливо перебил Пети, — информацию не удалось сохранить в тайне, и между нами и йорнами началась жёсткая конкуренция, эскалация, неудовлетворительные результаты и прочее из общеобразовательной программы. А ещё?

— Могу пересказать статистику и общедоступные сплетни про волшебный Грааль. Надо? — Берт мило улыбнулся.

Правая бровь Пети вопросительно изогнулась. Ответил Габриэль:

— Берт прошёл ваш со Штефаном тест. На максимум.

Пети недоверчиво хмыкнул, сбрасывая напряжение.

— Любой тест несовершенен. Но ладно. Если на максимум… Понимаешь, Берт, я девяносто шесть лет из своих двухсот двух провёл внизу. — Пети по-прежнему смотрел в упор. — Среди людей. Среди иферов. И вернулся, потому что понял: так я ничего не изменю. Снизу — безнадёжно. Я вернулся.

Берт сглотнул. Ангел. Вот как. Нет. Бывший ангел. Бывший. Твои ж святые ёжики.

«Ан» — на каком-то умершем языке означает отрицание, отторжение. Гелы покидают золотой и лазурный Гелио, если вдруг сходят с ума и вся красота природы восстановленной Земли, свобода и комфорт долгой жизни без болезней, нужды и голода перестают их радовать. Они уходят к людям и становятся ан-гелами, анти-гелами, ангелами.

В основную реальность ангелам хода нет, они попадают в ветки. Утешают, лечат, спасают, обретая в том иллюзорный смысл жизни. Их не удерживают. Доказано: безумие нельзя исцелить. Если удерживать насильно — истаивают от тоски. А там, внизу, они, возможно, будут счастливы. И заодно поддержат на высоте светлый облик гела, чтобы иферы легче шли на контакт в случае необходимости. Все довольны, одним словом.