Второе сердце

2

Лариса укладывала дочку спать.

— А рубашечку не снимай, не снимай! Я оставлю на ночь форточку открытой — замерзнуть можешь: на улице опять дождь.

— Значит, папа и сегодня не приедет? Ты обещала — а он позавчера не приехал. И вчера дождь был — папа тоже не приехал.

— Приедет, девочка. Не сегодня, так завтра — обязательно. Начальник, наверное, задержал нашего папу. Любят начальники командовать! А у папы знаешь сколько дела там… в командировке?!

— Сколько? Куча мала, да?

— О-о-громная куча мала! И все дела нужно непременно закончить, ни одного, самого маленького, не должно остаться!

— Он насовсем приедет, его туда больше не пошлют?

— Не пошлют, Катюша… Спи.

Катюша натянула одеяло до подбородка, зажмурила и тут же снова открыла глаза.

— Наверное, он уже ехал к нам, а поезд с рельсов сошел, теперь поезд на рельсы ставят, а папа помогает его ставить…

— Не фантазируй! Спи, я сказала! Спокойной ночи! — Лариса погасила торшер и вышла.

«…временами — дождь. В отдельных районах области возможны грозы. Температура воздуха…»

Она убавила звук телевизора, и обезголосевшая теледама стала похожа на шевелящую губами рыбину.

Зазвонил телефон.

— Слушаю!.. Добрый вечер, мама!.. Да вот, уложила Катю, носки ей довязать собралась… Нет, не приехал еще… У него в телеграмме «в конце недели» сказано… Сегодня? Суббота… Суток двое ему поездом… Что у меня на работе может быть нового?! Сижу — черчу, копирую. Институт совсем опустел: кто — в летних командировках, кто — в отпуске уже… Катя здорова… Выехал детсад. Туда же, что и прошлым летом… Я с заведующей договорилась: если нужно будет, она возьмет Катюшу попозже… да, до августа, а на август, как мы условились, с тобой в деревню… Я ее покамест в другой садик перевела, который не выезжает… Недалеко, по пути на службу… Про мой отпуск — с Алексеем решим. Не знаю, будет ли он сразу устраиваться работать или отдохнуть ему какое-то время можно. Не разбираюсь я в подобных делах, а он в письмах не очень распространяется… Хорошо, хорошо, я тебе тут же сообщу. Или он сам позвонит… До свидания, мама!

Лариса постояла в задумчивости у телефона, полистала висящий над ним календарь и взяла со стула начатое вчера вязанье. Присев на диван, прошла ряда два, повела быстро затекшими плечами, скинула тапочки и устроилась поудобнее — полулежа. Вскоре она уже спала, положив голову на вышитую яркими цветами подушку.

С улицы в приоткрытое окно донесся шум подъехавшего автомобиля, удар захлопнутой дверцы, снова шум автомобиля — удаляющийся. Пробормотав что-то во сне, Лариса повернулась на другой бок и продолжала спать.

В прихожей щелкнул замок, дверь отворилась и вошел, с чемоданчиком и рюкзаком, муж Ларисы — Алексей. Поставив вещи в угол, он снял кепку и пиджак, повесил на торчащие из стены оленьи рога, придвинул к себе табуретку и выставленные на видное место шлепанцы, посидел минуту-другую, прислушиваясь, и стал переобуваться.

Войдя в комнату, оглядел ее, скользнул взглядом по жене и, подойдя к висящей у окна клетке со снегирем, долго рассматривал забеспокоившуюся птицу. Потом перешел в спальню и, не зажигая света, склонился над кроваткой дочери…

Когда, вернувшись в комнату, он сел к столу и закурил, от дыма ли, от ощущения ли присутствия другого человека, Лариса сразу проснулась и, увидав мужа, босая, устремилась к нему.

— Господи! Наконец-то!

Он не спеша поднялся навстречу и обнял ее — спокойно, похлопывая ладонями по вздрагивающей спине.

— Ну чего ты, чего? Спала бы…

— Спала бы! Я только-только задремала. Ночью-то раз по десять проснешься…

— Будет тебе, будет!

Высвободившись из объятий, он сел на прежнее место.

— Что ж ты точно не указал в телеграмме, когда приедешь? — Лариса села напротив. — Встретили бы… «В конце недели»! Среда — середина, с четверга — ждем! Катя все спрашивала, расстраивалась. С полчаса как уложила ее.

— Здорова?

— Тьфу-тьфу, не сглазить бы!

Заметив нагоревший на папиросе мужа пепел, она сбегала в прихожую за пепельницей.

— Когда буду — я и сам точно не знал. И не хотелось, если признаться, чтобы встречали — не с курорта…

— Ты наверняка голодный? Голодный, голодный! Я сейчас — мигом соберу! — И она вновь выбежала.

Алексей, свесив до полу руки и закрыв глаза, покачивался на стуле.

— Вот и дома…

— Мама звонила совсем недавно — спрашивала, не приехал ли ты. — Лариса принесла посуду. — Не хочешь поговорить с нею?

— Завтра позвоню.

— А то — успокоил бы.

— Завтра, все — завтра.

Внеся на подносе еду, Лариса протянула ему нож:

— Нарежь хлеб, Алексей.

— Руки помыть надо…

К его возвращению в комнату стол был уже готов, жена распоряжалась закуской. Алексей раскромсал батон, нарезал черного…

Добавив в его тарелку еще ложку мясного салата, Лариса встала.

— За твое избавление!..

— Можно и за это, только ты сядь, пожалуйста!

Они выпили-закусили, после чего получилась пауза, и Лариса заторопилась налить по второй.

— Ты рассказал бы хоть, как т а м…

— Я тебе в письмах обо всем писал.

— В письмах, надо полагать, многого не напишешь…

— Я все писал… что было нужно. А о чем не хотелось — так и сейчас вспоминать не тянет… Поднимай, жена!..

— Тяжело было?

— Как тебе сказать? Тяжело — это неверно… неточно… Не определить одним словом, как было, всякое-разное случалось.

— О нас-то скучал?

— Скучал…

— А мы с Катюшей, когда получили твою телеграмму, праздник себе устроили: поехали к маме, я купила торт, Кате — пепси-колу и мороженое. Посидели — три женщины, погоревали, порадовались.

— Катька-то — женщина!

Снова возникла грозившая затянуться пауза, и Лариса снова заспешила…

— Ты ничуть не изменился, Алексей. — Она неуверенно потрепала его по волосам. — И внешне… и в разговоре все такой же: как было — слова из тебя клещами не вытянуть, так и теперь.

— Философствовать да краснобайничать там не учили. Там в ходу иные занятия, а для языка самое надежное место — за зубами.

Лариса вдруг обратила внимание на то, как Алексей ест, и губы у нее задрожали.

— Не торопись, Алеша… Ну что ты, право, не жуешь совсем?

— Действительно… Никто вроде не подгоняет. — Он усмехнулся и отложил вилку.

— В институте всё спрашивают, с какого числа я в отпуск пойду. По графику у меня — с пятнадцатого июня. Я тянула с ответом — тебя ждала, не знала, что говорить: ты же ни слова о своих планах не писал. Давай махнем куда-нибудь подальше — отдохнем по-человечески! Или тебе сразу на работу надо устраиваться?

— Можно не сразу. Но и поехать… поехать я никуда пока не смогу: дело одно есть. Необходимо побыть с полмесяца в городе…

— Что за дело, если, конечно, не секрет?

— Разговора не стоит дело… пустяки… За дочку!

— За дочку!

Они замедленно, уже почти не разговаривая, закончили ужин.

— Ну, спасибо, жена! Давно домашнего не едал — отвык. И этого, — он постучал вилкой по бутылке, — сто лет не нюхал.

— Ты хоть сыт?

— Сыт, сыт! Убирай со стола.

— Я сейчас чай поставлю.

— Не надо… Я бы помылся с дороги. Горячая идет?

— Идет.

— С ваннами там тоже… не предусмотрены там ванные.

Алексей медленно обошел комнату, остановился возле клетки со снегирем.

— А этот откуда здесь появился?

— Это я сегодня купила. Ты ведь любил всегда птиц… Я хорошо помню твои рассказы про живой уголок, что у вас в детдоме был, и про юннатский кружок… А синиц тех наших, как только ты написал — я сразу же выпустила, и все эти годы никакой живности мы не держали. Не знаю, с чего вчера взбрело в голову, подумала — вдруг ты доволен будешь? Вот нынче с утра и отправились мы с Катей на рынок, оставили тебе записку и поехали.

— А что за колечко у него на лапке?

— Сама удивилась, когда разглядела дома.

Алексей потянулся открыть клетку.

— Нечего ему за решеткой сидеть — на воле веселей!

— Погоди, Алеша, погоди! Пропадет он в городе! Если выпускать — так в поле или в лесу, и лучше всего там, где поймали… Старик, который продал нам его, разговорчивым оказался, все объяснял, как он их ловит, какие хитрости придумывает. Что же за место он назвал — где живет? Постой, постой… Ага! Шестьдесят третий километр по Северной дороге! Точно: платформа Шестьдесят третий километр!

— Верно, пожалуй, про поле. — Алексей отошел от снегиря. — Уж возвращаться из неволи — так прямо домой! Верно… Шестьдесят третий километр я знаю — часто в свое время приходилось проезжать на машине. Там озеро красивое: почти все лесом окружено, а со стороны шоссе — пляж. Съездим как-нибудь — будет погода хорошая: и бедолагу этого по назначению доставим, и отдохнем заодно, покупаемся… Ну, а пока я все же в ванной купнусь!

— Полотенце на вешалке — чистое! А белье я тебе принесу — начинай мыться… Грязное в корзину брось! — прокричала ему вслед Лариса.

Закончив кухонные дела, она, негромко напевая, собрала мужнино белье, прошла в прихожую, толкнула дверь ванной. Ванная оказалась запертой. Пожав плечами, Лариса постучала и, когда дверь отворилась, просунула в дохнувший влажным теплом проем голову.

— Ты чего это?

— Да так… по инерции.

— Вот — здесь тебе все, что полагается. Спину потереть?

— Я уже. Спасибо.

— Ну и наколки у тебя, Алеша! Кого только нет! От чертей и… Делать, что ли, нечего было?! — Она осеклась. — Я хотела сказать… зачем ты это?

— На память, жена, на память! Вкус у тамошних художников, верно — своеобразный, да выбирать не приходилось… Иди, ладно, ложись спать.

Зазвонил телефон.

— Мама, наверное, опять! Не терпится…

Лариса прикрыла дверь ванной и пошла в комнату.

— Да?.. Добрый вечер, Федор… — Лариса оглянулась. — Не хотела и не хочу. И не могу сейчас… Алексей приехал… — Она слушала, теребя шнур. — Ладно, будь по-твоему… Да, на обычном… Хорошо!

Повесив трубку, она прошла в спальню, засветила торшер, разделась, глянула в зеркало и, вздохнув, принялась мазать лицо кремом.

Распаренный Алексей, в футболке и трусах, вышел, причесываясь, из ванной, сел в комнате за прибранный стол, закурил. Сделав пару затяжек, отложил папиросу, достал из шкафа простыню, раскинул по дивану.

— Алексей?.. — Лариса стояла в дверях, изумленно глядя на мужа.

Он пробормотал:

— Я, знаешь, здесь сегодня посплю…

Запахнув полы халата и подвязав кушак, Лариса произнесла осипшим вдруг голосом:

— Ну… хозяин — барин… — и, едва сдерживая слезы, вынесла подушку. — Одеяло — тоже в шкафу, где простынку брал, только на нижней полке…

— Да не сердись ты, не злись, Христа ради! Я же… я же — как с мороза еще, не оттаявший. Вон, пот льет ручьем, а внутри…

— Чего уж… — Она ушла в спальню и, закрыв руками лицо, в беззвучном плаче упала на кровать.

Алексей расстелил одеяло, зажег погасшую в пепельнице папиросу, докурил, выбросил окурок в окно, лег. Плач, несмотря на все старания Ларисы заглушить его, проникал в комнату. Алексей долго и томительно ворочался с боку на бок, наконец не выдержал и, поднявшись, пошел в спальню…