Второе сердце

14

Женщина открыла большие, раскосые спросонок глаза, осторожно сняла с плеча руку любимого и выскользнула из постели. Умывшись, она достала из сумочки «косметичку» и стала тщательно приводить в порядок лицо, несколько, однако, торопясь и потому нервничая, — в желании закончить до пробуждения любимого. Большеглазая женщина отлично знала, что лицо ее, не подправленное с помощью пудры, теней и помады, безжалостно выдает ее истинный, не очень веселый возраст…

Покончив с туалетом, она, поминутно поглядывая на часики, позавтракала и успела уже надеть плащ и застегнуть ремешки босоножек, когда в дверях — из комнаты в коридор — появился, зевая и застегивая халат, ее любимый.

— Ты уже на ходу… — зевнул он в очередной раз. — Нашла, чем позавтракать?

— Нашла, нашла! Кофе растворимого выпила… Тебя собиралась как раз будить — тебе тоже пора собираться.

Он затяжно потянулся на вдохе, на выдохе крепко обхватил ее за талию, приподнял — легкую, поцеловал в мочку уха и осторожно опустил женщину на место.

— Шагай. Трудись.

Бесшумно открылся массивный замок, бесшумно отворилась хорошо смазанная в петлях дверь.

— Звони вечером!

Женщина кивнула в ответ и выпорхнула на лестницу.

Отсюда, из центра столицы, где жил любимый, а в недалеком будущем — супруг (она не без оснований — «Не трепач же он последний!» — этому верила), до работы ей было рукой подать. Даже в метро нырять не требовалось. Не то что от ее собственного места жительства, из тридевятого царства новостроек. Она бы могла устроиться работать поближе к дому, но не хотела: ежедневное, кроме субботы и воскресенья, пребывание в течение почти половины суток в центре города скрашивало ее существование, приобщало к подлинно столичной жизни.

Женщина вообще могла бы не работать: денег, присылаемых ее нынешним мужем, вполне хватило бы на независимое житье-бытье. Она работала для стажа, трезво отдавая себе отчет, что ничто на свете не вечно — ни красота, ни здоровье, ни мужья… Что судьба располагает по-разному, и может случиться: окажешься однажды с жизнью один на один.

Работа не тяготила ее (трех курсов экономического института, не законченного в свое время в связи с замужеством, оказалось вполне достаточно, чтобы быстро и без напряжения освоиться в должности инспектора районного собеса) и даже нравилась — всегда на людях, с людьми, разные судьбы перед глазами, характеры всевозможные. Жизнь, словом!

…Ровно в пять, закончив работу, женщина вышла на улицу, влилась в поток всегда куда-то спешащих москвичей, прошлась — без определенной цели что-либо купить — по ближайшим магазинам и отбыла в «родную деревню».

Она только-только разделась в прихожей и сунула ноги в любимые — из оленьей шкуры — тапочки, сохранившиеся с поры ее проживания с мужем в Якутии, когда над обшитой дерматином дверью прозвенел звонок.

— Телеграмма. Распишитесь, пожалуйста, вот здесь… — худой очкастый парнишка — то ли старшеклассник, то ли начинающий студент — протянул ей огрызок карандаша.

Она расписалась, закрыла за парнишкой дверь и распечатала телеграмму.

«Состоянию здоровья вашего мужа крайне желательно ваше присутствие тчк Кучумов».

Женщина прочла текст еще раз — медленнее, и еще — медленно и вслух.

«Кучумов?.. Кучумов… Да, да, муж писал: это его нынешний начальник… кажется, командир отряда… Ну что им от меня надо?!»

Бросив телеграмму на телефонный столик, она прошла в комнату, заглянула в спальню, вернулась в прихожую. Зашла в ванную, машинально пустила воду, но, вспомнив, что до ночи далеко и мыться рано, завернула краны.

Что, действительно, им от нее надо? Она ведь написала мужу, что подала на развод, что считает себя свободной и ему предоставляет такое же право. Неужели они ничего не знают?! А впрочем, благоверный — мужик не болтливый, ни к кому со своими болячками не полезет…

О разводе женщина думала давно, сначала ощущая лишь внутреннюю, возраставшую с годами, потребность как-то изменить характер отношений с мужем, потом — четко сформулировав эту потребность в одном слове: развестись! Но, и утвердившись в намерении, она год за годом тянула, откладывала, находила новые и новые оправдания своей нерешительности. Больше всего ее смущало при этом — что сказать на суде? Как объяснить причину?..

Замуж она вышла по любви, да длилась любовь недолго. Черты характера мужа, которые она — будь по-опытнее — могла бы разглядеть и раньше, на стадии его ухаживания (замкнутость, назойливое стремление к порядку в доме — при личной подчеркнутой аккуратности, ограниченность фантазии), в которых, казалось бы, ничего плохого не было, при совместной жизни становились для нее все неприемлемей. Сама она всегда была, что называется, заводная, и в школе и в институте отличалась повышенной активностью, любила повеселиться, подурачиться, пофлиртовать. Такое не исчезает бесследно. Наоборот, чаще будучи временно подавленным, потом прорывается еще яростнее, требуя новых просторов, действуя заражающе на окружающих.

К моменту первой беременности, вернее — к сроку, когда ничего уже нельзя исправить, женщина точно знала, что иметь ребенка от мужа не хочет… Мальчик оттого и умер при родах, терзалась она потом, не слушая успокаивающих объяснений докторов, оттого и не захотел войти в жизнь, голоса даже не подал, что она его не желала. Жаль оказалось ребеночка — до смертельной тоски…

И однако, несмотря на бесконечные мужнины уговоры, на вторую попытку родить она не согласилась.

Мальчик умер в Алма-Ате, куда мужа направили после окончания летного училища. Затем был Дальний Восток, за ним — Якутия, за Якутией — Западная Сибирь… Она все неохотнее укладывала пожитки при очередном переезде, старалась подольше задержаться в Москве после каждого, проведенного, как всегда, в Крыму, отпуска мужа, все чаще норовила под тем или иным предлогом слетать в столицу и наконец категорически отказалась с ним ехать.

Что же все-таки она скажет на суде?.. Не стоять же перед судьями, опустив голову, бормоча осатаневшее, видимо, им «не сошлись характерами»? Это — после двенадцати лет совместной жизни?.. Не уличать же мужа в неверности, которой не было? Не то слово — не было: в голову ей никогда не приходило, что может быть! Ни единого повода за двенадцать лет!.. Не сваливать же все, как советует приятельница, на мужскую несостоятельность супруга? И подло, и вранье полное…

А развод требовался. И теперь — как никогда: у нее был любимый, она собиралась стать матерью его ребенка.

От любимого женщина свою беременность пока таила, но родить собиралась — безусловно, при любом повороте отношений между ними. Отношения же их складывались по-всякому, неровно…

Она вспомнила про утреннее обещание позвонить.

— Алло! Это я… Уже из дома… Работалось — как всегда, только спать нестерпимо хотелось, даже на обед не пошла — вздремнула полчасика за столом… Ничего не делаю — сижу, размышляю… Над телеграммой размышляю, телеграмму получила… Нет, не от него — от его командира… Сообщают, что необходимо мое присутствие, с муженьком что-то случилось, похоже — заболел серьезно. Странно, в общем-то: я не помню ни одного случая, чтобы он бюллетенил… Могло, конечно, — не по земле ходит… Одним словом, зря бы они телеграфировать не стали. Придется лететь.

В тоне прозвучавшего в телефонной трубке «лети! лети!», в поспешности этого «лети-лети» было что-то больно кольнувшее женщину (а если все-таки — трепач?.. А если поторопилась она с разводом?..) и окончательно избавившее от мучившей ее в начале разговора нерешительности.

— Конечно, полечу! Люди же мы, как ни говори… Знаешь, мне не хочется обращаться к его… к нашим с ним знакомым насчет билета… Вот какой ты догадливый!.. Я и думаю, тебе при твоих связях… Слушаю… Так… Касса номер три… Записываю: Вера Ивановна… от тебя… с приветом… Все поняла… Завтра с утра зайду на работу, покажу телеграмму, напишу заявление за свой счет и — прямиком к твоей Вере Ивановне… Простые у меня на сегодня планы: поесть, помыться и спать завалиться… Поработай, поработай! На службе тебе времени не хватает! Отдыхал бы лучше… Вот-вот… Ладно, я тебе позвоню, когда билет будет на руках… Хорошо… И я тебя целую. До свидания!