Война Кортни

Уилбур Смит
Война Кортни

Каждый день я благодарю Бога за то, что у меня есть ты, моя прекрасная жена Мохинисо.

Твое лицо - самая прекрасная картина, которую я когда-либо видел, твой смех-самая прекрасная музыка, которую я когда-либо слышал. Любовь к тебе - самое прекрасное переживание в моей жизни.

***

Это был Париж весной: город, построенный для влюбленных в пору романтики. И из всех пар, прогуливавшихся рука об руку по саду Тюильри в ту Страстную пятницу 1939 года, ни одна не была так сильно влюблена, как высокая стройная девушка и мужчина рядом с ней, смотревший на нее с улыбкой недоверия к собственной удаче. Ранний апрельский ветерок все еще был холоден, и девушка прижалась к его широким плечам и подняла на него глаза, зная, что он не сможет устоять перед искушением поцеловать ее и проклинать взгляды любых неодобрительных прохожих.

В других местах двое, стремящиеся к женскому совершенству и мужской элегантности, могут быть отвергнуты как расточительные, тривиальные пустяки. Однако в Париже красота всегда считалась моральным императивом, и эти мужчина и женщина были двумя великолепными образцами. Фигура у нее была такая, что любой из модных домов на улице Камбон или авеню Монтень соперничал бы за ее услуги манекенщицы, если бы они уже не боролись за нее как клиентку, и ее лицо было столь же поразительным. Ее черты, окруженные густыми блестящими черными волосами, свидетельствовали о ее силе характера.. Ее подбородок и скулы были четко очерчены, подбородок тверд, нос - решительная линия, а не вздернутая пуговица. Но ее кости были так тонки, а губы так соблазнительно полны, что не допускали никаких намеков на мужественность. А ее огромные голубые глаза, ясные, как африканское небо, под которым она родилась, обрамленные густыми черными ресницами, едва нуждавшимися в туши, довершали картину восхитительной женственности.

Он был подходящей парой для такого совершенства. К ее радости, он все еще был на целую голову выше ее, даже когда она носила высокие каблуки. Любая женщина, проходя мимо, заметила бы темно-русые пряди в его небрежно зачесанных назад волосах и сияние кинозвезды в его любящей улыбке. Это был Париж, и он заметила бы, что, хотя его одежда была обычной - темно-серые фланелевые брюки и твидовый спортивный пиджак вместо костюма, открытая рубашка с шелковым платком, заправленным в воротник, вместо галстука, - каждый предмет одежды был безупречно скроен, а туфли безукоризненно начищены.

Девушка рядом с ним оценила то, чего не могли оценить другие женщины, - что серые глаза этого человека были окнами в душу, которая была более чувствительной и вдумчивой, чем могло показаться на первый взгляд. Она знала, что, хотя его предплечья были сильными и мускулистыми, у него были руки художника. Его длинные, изящные пальцы могли нарисовать все, на чем остановятся его глаза, или пробежаться по всему ее телу, играя с каждой частичкой ее тела и доставляя ей наслаждение, которое она никогда не могла себе представить возможным, только для того, чтобы оно было превзойдено экстазом, который могла принести самая волнующая, самая сильная его часть.

Действительно, Шафран Кортни и Герхард фон Меербах казались благословенными всеми богами, потому что они были так же богаты и хорошо связаны, как и радовали глаз. Потребовалось бы самое стальное сердце, чтобы завидовать их счастью.

“Неужели прошло всего три месяца с тех пор, как мы встретились?- Сказал Герхард. “Я не могу представить себе жизнь без тебя. Как я мог прожить двадцать семь лет и даже не подозревать о твоем существовании? И затем...”

“А потом я приземлилась у твоих ног, - сказала Шафран и захихикала. - Вверх ногами, в большой куче, одетая как мужчина.”

Когда два человека любят друг друга, мало что на свете может быть для них так же увлекательно, как сама их любовь. Герхард и Шафран постоянно находили новые способы рассказать историю своей первой встречи, как дети, которые хотят услышать одну и ту же сказку на ночь.

Шафран притворилась мужчиной, маскируя свою женственность громоздкой одеждой, решив испытать возбуждение от пробега Креста в Санкт-Морице, хотя курс был исключительно мужской. Она бросилась вниз по ледяной дорожке, отказываясь сбавлять скорость, и в конце концов была сброшена с саней на одном из поворотов, кувыркаясь в снегу. Ее темные очки были сброшены, и именно ее глаза впились в душу Герхарда.

- Я знаю!” сказал он. “Я только взглянул на тебя и ... . . бум! Я был поражен миллионом вольт, как в фильме о Франкенштейне, когда доктор пропускает все электричество через монстра. Я никогда не знала ничего подобного. Воистину, любовь с первого взгляда. И я подумал: как это может быть? Как я могу так относиться к мужчине? А потом, когда ты уходила . . .”

- Я слегка поизвивалась. Я знаю, мне пришлось. Я чувствовала то же, что и ты, и просто должна была дать тебе знать.”

“И все потому, что ты была такой храброй . . . и такой, такой упрямой. Герхард рассмеялся. - Так Шафран! Ты должна была спуститься по Крестовой тропе, хотя знала, что туда допускаются только мужчины.”

Шафран усмехнулась. “Ну конечно же! Зачем вам, мужчинам, все это веселье?”

Внезапно настроение Герхарда омрачилось, как будто солнце закрыла туча. - Ах, бедняжка Чесси. Я все еще чувствую себя плохо из-за нее . . . Это должна была быть та самая ночь...”

“Тссс! Шафран приложила палец к его губам, чтобы он замолчал. Франческа фон Шендорф была ее самой близкой школьной подругой. Они были парой, Чесси и Саффи: одна милая, благоразумная немецкая девушка, другая - едва прирученное африканское дитя, недавно прибывшее в Англию после того, как выросло в кенийском нагорье. Шафран не раз ездила в Германию, чтобы остаться с фон Шендорфами, наблюдая, как страна меняется на ее глазах, когда нацисты воссоздают целую нацию в своем искаженном образе.

На Рождество, когда Шафран уезжала на каникулы из Оксфордского университета к родственникам в Шотландию, Чесси написала ей. В письме говорилось, что она будет в Санкт-Морице на Новый год, устраивая вечеринку в шале, на которой, как она ожидала, мужчина, которого она любила, сделает ей предложение. Шафран мчалась через всю Европу, потому что хотела быть со своей подругой и разделить ее радость, так же как и ради острых ощущений от бега в Кресте. Она понятия не имела, что ее ждет любовь всей ее жизни, и еще меньше - что он будет тем человеком, за которого Чесси собиралась выйти замуж.

Но любовь безжалостна и не будет отвергнута.

“Вы с Чесси не должны были быть вместе, - сказала Шафран. “Если бы это было так, вы бы меня не встретили, а даже если бы и встретили, то подобрали бы, отряхнули и пошли своей дорогой. И я бы даже не подумала о тебе.”

“А потом, когда мы встретились снова, на вечеринке той ночью . . . ?”

“Тогда мы бы не сразу узнали друг друга и посмеялись над тем, что случилось, а ты бы рассказал Чесси эту историю, и она бы тоже засмеялась. Никто из нас не воспринял бы это всерьез, потому что это было бы несерьезно. Ты был бы создана для Чесси. Но ты не был им, ты был создан для меня. И. . . Ох!”

Шафран взвизгнула, когда порыв ветра сорвал с ее головы шляпу, и они вдвоем побежали вниз по Гранд-Алле, смеясь, как дети, гоняясь за кувыркающимся изделием из черного фетра и солнечных шелковых цветов.

Счастье оставалось с ними до конца дня. Они остановились перед Эйфелевой башней, чтобы сфотографироваться у одного из фотографов, которые занимались там своим ремеслом.

“«Куда месье хотел бы, чтобы я отправил готовый отпечаток??- спросил фотограф.

- Мы остановились в отеле "Ритц".”

Мужчина посмотрел на эту позолоченную пару и улыбнулся. - Ну конечно же.”

Они пообедали в "Тур д'Аржан" и, глядя на огни речных судов на Сене, ели утку под прессом, которой славился ресторан. По обычаю хозяин, г-н Териль, вручил им пронумерованные открытки в качестве свидетельства об их трапезе.

После этого, приятно сонная от коктейля с шампанским, который предшествовал ее трапезе, и бутылки "Шеваль Блан" 1921 года, которая сопровождала утку, Шафран положила голову на Герхарда и нежно поддразнила его.

“Я хочу спать, - пробормотала она. “Я слишком устала для шур-мур.”

Герхард кивнул, нахмурившись с преувеличенной задумчивостью. - Хм, я думаю, это разумно. У тебя был длинный день. Тебе нужно немного отдохнуть. Ты не будешь возражать, если я уложу тебя в постель и отправлюсь в город? Я слышал, что танцовщицы в Фоли-Бержер в этом году особенно хороши.”

- Зверь! Она надулась и лениво шлепнула его.

Они вернулись в свой номер, не обращая внимания на элегантные кремовые, бежевые и золотые декорации. Не оглядываясь, они пронеслись мимо высоких стеклянных дверей, с балкона которых открывался вид на великолепный сад отеля "Ритц" и город за ним. Утром будет достаточно времени, чтобы уютно устроиться на одном из обитых шелком диванов или полюбоваться прекрасным видом.

Шафран сбросила туфли, стянула платье через голову и бросила его на пол, не обращая ни малейшего внимания на тонкую шифоновую ткань. Она расстегнула лифчик, сняла французские панталоны и, смеясь, в последний раз щелкнула ими по ногам, и они полетели к Герхарду, как ракета из белого атласа. Она не снимала чулок, зная, как ее мужчине нравится контраст цвета и ощущений.

Она бросилась на кровать, а затем ловко устроилась, откинувшись на подушки, прислоненные к изголовью кровати, наглая и бесстыдная, когда она повернулась к Герхарду. Он расстегивал рубашку с невыносимой медлительностью, одну пуговицу за другой, постепенно обнажая грудь, слегка покрытую золотистыми волосами. Затем она увидела выступы мышц на его животе. Герхард смотрел на нее, наслаждаясь ее взглядом. Он замолчал, его глаза изучали каждый дюйм ее тела, и она почувствовала, как в ней поднимается жар, как она начинает таять.

Его улыбка стала еще шире. Он знал, что делает с ней. Но когда он расстегнул ремень и расстегнул верхнюю пуговицу брюк, она поняла, что оказывает на него не менее сильное воздействие. Он снял брюки.

"Хороший мальчик", - подумала Шафран, увидев, что уже сняты носки.

А потом он оказался на ней, в ней, и она почувствовала себя завершенной им, как будто они были двумя половинками одного организма. Ее стоны перешли в крики, и она отдалась душой и телом мужчине, которого любила, так же как он отдавался ей.

Позже, когда они насытились и Шафран лежала в его объятиях, лениво проводя пальцами по волосам на его груди, Герхард сказал : - "Это будет последний раз, когда мы сможем быть вместе, моя дорогая...до того, как разразится буря.

Шафран почувствовала ледяной шок. Она обняла его, как будто могла заставить остаться с ней. “Не говори так.”

- Фюрер не остановится на Австрии и Чехословакии. Там вся старая Прусская земля, которая была отдана Польше. Он хочет ее вернуть. Он использует Данциг как предлог, вот увидишь.”

- Тогда пусть забирает. Какая нам от этого разница?”

Герхард пожал плечами. “Никакой . . . разве что Чемберлен и Даладье пообещали полякам, что Англия и Франция будут уважать их границы.”