Человек, который унёс Гарри из чулана

12. Вместе мы сильны! (Эпилог)

…«В клетке, спрятав голову под крыло, спала большая белая сова», — старательно, высунув от усердия кончик языка, выводила пером по пергаменту Гермиона. Гарри, позабавленный сосредоточенностью девочки, заглянул сбоку в её писанину, прочитал и возмутился:

— Эй, ты что?! Это ошибка!

— Где?! — испугалась Гермиона, пробегая глазами пергамент. — Нет ошибки!

— Тут, — Гарри ткнул пальцем в фразу. — Совы не прячут голову под крыло.

— Но она же птица? — с досадой буркнула Гермиона, злясь на напрасный испуг.

— Птица-то она птица, но физически сова не способна засунуть голову под крыло, — с той же досадой произнес Гарри, сердясь на неосведомленность Гермионы. — Строение тела у совы особое, из-за чего она принимает необычную позу, несвойственную птице.

— И какую же? — непримиримо прищурилась Гермиона.

— Ложится на брюшко и вытягивает лапки назад или вбок. Совята могут вообще лицом вниз улечься.

— Ты чего?! — опешила Гермиона. — Не надо врать, Гарри, птицы так не могут!

— Не веришь, да? — Гарри начал сердиться. — А сама-то чего пишешь?! Врешь и не краснеешь!

— Я не лгу! — разозлилась Гермиона. — Я просто знаю, что все птицы прячут голову под крыло!

— Но не совы! — Гарри чуть ногами не затопал. — Не пиши того, чего не знаешь!

— Гарри, Гермиона, — встрял в спор слегка напуганный Невилл. — Вы чего кричите? Не надо ссориться, лучше просто посмотрите, как на самом деле спят совы!

— Да разве её поймаешь, спящую? — недовольно буркнула Гермиона. — Как ни зайду в совятню, все птицы сидят на жердочках и сонно моргают с высоты, ждут, кого выберут в почтари…

— Странно, — задумался Гарри. — Почему жердочки, а не полочки с домиками?

— В клетках тоже жердочки, — вставил Невилл, тоже заинтересовавшийся темой. — Похоже, волшебникам не до сюсюканий со своими питомцами…

— Да какие питомцы? — поморщился Гарри. — Для них сова — это всего лишь безвестный почтарь, вроде почтового голубя: письмо принес, и ладно, молодец, отсыпьте ему сколько-то грамм пшена…

— Вот и с совами так же, — задумчиво покивал Невилл. — Жердочки им сделали и всё, весь их комфорт в продуваемой всеми ветрами совятне. А совы, как мы с Гарри успели заметить, любят полежать в гнездышке, понежиться-поваляться на пуховой подушечке. А какие позы они там принимают, умора! И на боку, и на спинке, и врастопырку… крылья разбросят и дрыхнут без задних ног.

— Да ты что?! — Гермиона с изумлением посмотрела на мальчиков, пытливо заглядывая им в глаза. — Прямо так и спят? Вот бы увидеть…

— А вот увидишь! — загорелся Гарри. — Пойдем с нами в конюшню и посмотришь на наших сов!

— Подождите! — удивилась Гермиона. — А разве они не в совятне живут? Почему в конюшне?

— Там тепло, — улыбнулся Гарри.

— Сена полно, — дополнил Невилл, тоже улыбаясь. Дальше снова заговорил Гарри:

— Лошади рядом, большие, уютные. Мой Эхо широкую спину одного коня облюбовал, на холочку уляжется, крылышки по сторонам конской шеи свесит, и в кайф… Клювиком в гриву.

— Обалдеть!.. — восхищенно прошептала Гермиона.

Спящую сову девочка увидела раньше, и не в конюшне, а в гостиной вечером. Гарри на ужине попросил Эхолова задержаться и, если он не против, заглянуть в гости. Отказать любимому хозяину Эхо не смог и приехал в гостиную на плече мальчика. В комнате он походил, поосматривался, а ко времени отбоя освоился настолько, что задремал, пригревшись на подлокотнике кресла подле Гарри. Невилл тихонько толкнул Гермиону, увлекшуюся чтением книги.

— Эй, смотри… — шепнул он. Гермиона оторвалась от книги и посмотрела в указанную сторону. Сова действительно лежала на брюшке, расслаблено вытянувшись во всю длину и буквально распластавшись по мягкому подлокотнику, щекой утонув в плюшевой обивке, когтистые лапы казались невероятно длинными, и одна свесилась с валика до сиденья. Затаив дыхание, Гермиона с неверием оглядела обмякшее тельце спящей птицы, с изумлением принимая непреложный факт — совы спят лежа. Заодно и поняла — почему.

— Это из-за строения черепа, — зашептала она взволнованно. — У сов бинокулярное зрение, плоский лицевой диск и поэтому они не прячут голову под крыло.

От звука её голоса Эхо проснулся, но вместо того, чтобы выпрямиться, он зажмурился, зарылся лицом в валик, подрожал в сладком потягивании и заснул снова. Он не школьный почтальон, ему некуда торопиться…

— Он же котик, только в перышках, — умиленно растеклась Гермиона.

Гарри и Невилл довольно переглянулись — ну наконец-то девчонка увидела истинное положение вещей и больше не станет так ошибаться по незнанию. Шутка ли, сова с головой под крылом, да большей глупости и придумать невозможно!

Потихоньку тек учебный год, милостиво разбавляемый недельными перерывами и каникулами. Исправно пели на зорьке красавцы петухи, с которыми у детей сложилась теплая дружба. Было достаточно прикольно наблюдать, как хвостатая четверка караулит ребят на каждой большой перемене и как с радостным клекотом бросается навстречу, спеша поприветствовать и получить из рук вкусняшку. Не отставал от пернатых и Пушок: что ни перемена, а окрестности школы оглашаются гулким раскатистым гавком из трех огромных пастей, и перед детьми вырастал он — великолепный гигантский цербер, который в эти минуты остро жалел, что у него всего один хвост. Хотелось иметь их десяток и вилять ими всеми со всей силой, иначе как же жить без этого?.. Но хвост был один-единственный, и Пушок, припав на передние лапы, отчаянно вихлялся всем телом, виляя задом в помощь хвосту.

Это всё, что он мог себе позволить, ибо силищи в нём было… Ни полизаться, ни потискаться, ни за палочкой побегать. Какая палочка, я вас умоляю, ему бревна кидать надо!.. Зато Пушок мог делать то, что не могла никакая другая собака — покатать детей на своей спине! Вот это стало настоящим обоюдным счастьем: рады бывали и Пушок, и дети.

Ляжет Пушок, подойдет Хагрид и посадит ему на спину с пяток-десяток ребятишек, сколько уместится. И всё! Счастье наиполнейшее. И сравнить не с чем, это тебе не конь, а пёс, гладкий и чудесный. Не галопом скачет с цокотом копыт, а летит, мягко стелется над землей, травы ковром ложатся под плюшевые бесшумные лапы, в лицо — ветер и восторг. В такие моменты церберок очень был благодарен Хагриду за то, что тот взял его из того питомника. Пушок очень хорошо помнил свой побег из вольера и нечаянную встречу с книжкой, которая задержала его перед вратами и привела к Хагриду. Вернее, это Хагрид вернулся за забытой книжкой, но сути вещей это не меняло, Пушок всё ещё с обожанием вспоминал шелест хрупких страничек и необычный вкус бумаги. Спасибо той странной вещичке, благодаря которой он встретился с Хагридом! Ведь этот новый хозяин подарил не только имя «Пушок», но и настоящие дом и свободу.

Именно с Хагридом Пушок познал счастье дружбы и любви. Хагрид растил Пушка в нежности и доброте, весело играл с ним, вкусно кормил и дарил нескончаемую ласку. И цербер, природой предназначенный для охраны, вырос в наидобрейшего пса, всеми лапами поправшего законы природы. Вместо злобного неподкупного стража цербер стал ласковым и нежным домашним питомцем, любящим и преданным. И известие о том, что ему предстоит просидеть на цепи целый год, Пушок принял с готовностью послушной и верной собаки, согласный сторожить столько, сколько потребуется.

Но этого не случилось, и год продолжился для Пушка так же, как и всегда — весело и беззаботно.

* * *

— Цисси? Ты меня звала?

— Да, Люциус… — голос Нарциссы прозвучал тихо, почти шепотом, и Люцу пришлось напрячь слух. — Ты не сделаешь мне чай?

— Конечно, дорогая.

Сиятельный лорд Малфой крадучись, держась у стеночки и на цыпочках, направился на кухню. Потому что последний оставшийся в живых домовик начал сходить с ума. За последние полвека в Малфой-мэноре погибло двенадцать домашних эльфов. Неизвестно с чего, но примерно с сорок третьего года среди домовиков начался непонятный психоз. Сначала сошла с ума и самоубилась об печку Трипси. Потом Дарки спятил — сиганул с крыши. Затем Дасти, Фенки, Минди и Бетти… И так друг за другом, все двенадцать в течение полувека, по одному-два в десятилетие.

Остался последний — Добби, самый молодой и дольше всех продержавшийся. То есть с головой он тоже маленько того, но до суицида пока не дошел, выработав собственную тактику самосохранения — самонаказание. Едва что не так, и Добби тут же начинает колотиться обо что-нибудь своей ненормальной башкой. Или уши печной дверцей прищемит, или пальцы отутюжит… Ладно, хоть калечный, но живой.

Помня об этом, Люциус прокрался на кухню и, двигаясь как можно тише, занялся приготовлением чая для любимой супруги. Зажег плиту, залил чайник и молочник, поставил на огонь, прислушался — нет ли Добби? Вроде тихо… Открыл холодильный шкаф и с тоской уставился на хлеб в упаковке. Шуршит, зараза, как бы эльфа не разбудить… Не рискнув трогать целлофановый пакет, Люциус протянул руку к круассанам — эти хоть не упакованы.

Круассан подогрет, молоко разбавлено чаем, на блюдечко рядом пристроен кусочек сливочного масла, вся эта красота тщательно разложена на подносе. Взяв поднос за ручки, Люциус вышел из кухни, прошел половину холла и был уже на подступе к лестнице, как вдруг по закону подлости в гостиной зазвенел камин. Звон застиг на полушаге, и, запнувшись с перепугу о воздух, Люциус потерял равновесие, отчего поднос критически накренился и чайный сервиз заскользил к краю. Возмущенный вопль разбуженного домовика догнал испуг, и посуда, получив добро, благополучно ссыпалась с подноса на пол, радостно звеня и подскакивая, разлетаясь на кусочки и разливая содержимое.

Гостем из камина оказался Регулус, и его Люциусу захотелось срочно прибить. Но визитера спасло родство с женой, и Люциус, сцепив зубы и желваки, стерпел и пригласил входить. Вошел Регулус, не нашел в гостиной хозяина и выглянул в холл, поглазел на битую посуду, послушал яростные визги домовика, почесал в затылке и недоуменно спросил:

— У тебя в доме где-то темный артефакт хранится?

— С чего ты взял?.. — весь подобрался Люциус, со страхом думая о заначке под полом.

— Да реакция у твоего такая же, как у моего Кикимера, — поморщился Регулус. К визгу прибавились шлепки и стуки: Добби занялся самоистязанием. — Мой Кики так же раздваивался, подпадая под власть крестража…

— Крестраж?.. — Люц осторожно выдохнул — кажется, о запрещенных зельях Рег не догадывается. — Вы думаете, это от крестража Добби так одурел?

— Ну ясен же пень, — подтвердил Регулус. — Только крестраж способен так давить на психику магического симбионта. Проверено на моём эльфе.

— Э-э-э… А его… Его можно удалить из дома? — опасливо поинтересовался Люциус. — А то последний же домовик остался…

— То есть он не твой? — с облегчением переспросил Регулус.

— Я похож на идиота? — возмущенно воззрился на него Люциус. Чуток успокоившись, он позвал слугу: — Добби!

— Х-хозяин звал Добби?! — с истерическими нотками возгласил тот, появляясь в гостиной. В руках бинт и грелка, голова украшена шишками, под глазами — фонари, сам качается, как мачта корабельная в шторм.