В синегорских лесах

II. Стучит в лесу топор

Рыжая ронжа[2] внимательно посмотрела сквозь сетку пихтовой хвои и тревожно закричала. Там, внизу, тихо пробирались неизвестные животные, и об этом следовало предупредить лесное население.

По еле заметной лосиной тропе шли один за другим пятеро людей.

Впереди старик — широкоплечий и кряжистый, как медведь. На нем затасканный стеганый пиджак, на голове — вытертая оленья шапка-ушанка, на ногах — высокие и мягкие сапоги, за спиной — двустволка и крошни[3].

Легко и бесшумно, не зацепляясь ни за колодник[4], ни за сучья, пробирается он через «шохру» — лесную трущобу, густо заросшую таежным ельником и пихтой. Это — знаменитый синегорский охотник Григорий Ермилыч, проводник Николая Степаныча и его юных спутников.

За ним, но далеко не так уверенно и ловко, идут остальные — Николай Степаныч, Михаил, Сергей и Дмитрий.

Кроме них, то появляясь на тропе, то пропадая в непроницаемой гуще леса, беззвучно скользит крупная, похожая на волка, серая лайка. Это — знаменитость и гордость ее хозяина, Григория Ермилыча, и предмет зависти всей охотничьей округи. Уроженец соседней Коми-области, Серко прекрасно обучен Ермилычем. В охотничьих походах он ищет, «облаивает» только ту дичь, за которой идет его хозяин. Если Ермилыч без выстрела проходит мимо «облаянного» глухаря, то Серко догадывается, что глухарь хозяину не нужен и дальше уже не останавливается перед этой птицей.

Так постепенно добирается он по своей собачьей смекалке до понимания, за какой дичью они с Ермилычем отправились.

В загадочном молчании затаился лес. Только вверху, где просвечивает кусочек голубого неба, гуляет ветер и покачивает гибкие вершины деревьев. А внизу, в извилистом и узком зеленом коридоре — тишина. Только большие грязно-бурые комары тянут свою песню да мохнатые пауки пугливо взлетают кверху, когда путники рвут густую, с застрявшими в ней жертвами, паутину.

Под ногами колодник да мхи и лишайники.

Почти тридцать километров прошли от Синегорья. Ермилыч повел группу прямыми, только ему известными путями.

Ноги путников, привыкшие к городским тротуарам, уже плохо слушались.

— Далеко еще, Ермилыч? — нарушил молчание Николай Степаныч.

Ермилыч оглянулся.

— Что, приустали маленько? — откликнулся он.

— Нельзя сказать, чтобы очень уж устали, а понаскучило.

— Скоро уж, скоро, — успокоил Ермилыч, — рукой подать.

Почва становится тверже, местность — выше. Среди густых зарослей ельника все чаще встречается сосна, потом ель совсем почти исчезает и начинается сухой сосновый бор.

Здесь Угра, встречаясь с Шудьей, образует довольно высокий мыс. Веселое место — куда лучше, чем сырая шохра.

Угра не широка, всего каких-нибудь десять — двенадцать метров, но глубока, быстра, и вода в ней такая чистая, что хорошо видно песчаное дно, с разбросанными кое-где крупными окатанными валунами.

Шудья еще меньше, но такая же быстрая и прозрачная.

У самой воды — золотая кайма чисто промытого. мелкого песка, а дальше — мягкая зеленая полоса ивняка, ольховника, малинника и смородины.

Ермилыч остановился.

— Как думаешь, Николай Степаныч, подходяще? — широким жестом показал он кругом. — По моему место — лучше не надо. И вода под рукой, и лесок хороший, веселый, да и сухо.

— Ну, конечно, чего же еще тут выбирать, — весело согласился Николай Степаныч. — А вы, товарищи, как?

— Здесь, здесь, — согласились ребята, снимая с утомленных плеч тяжелые ноши.

Застучали топоры. Звонко откликнулось лесное эхо. Ермилыч с Михаилом рубили молодые деревья, заготовляя жердочки и колья для легкого бивуачного навеса — «завальня».

Николай Степаныч с Дмитрием и Сергеем распаковывали багаж и доставали все, что было необходимо уже в первые часы: походную посуду, постельные принадлежности, термометры, барометр, карбидный фонарь.

Постели были чрезвычайно просты. Легкие байковые одеяла, небольшие крепкие наволочки — вот и все. Но в лесу больше и не нужно: мягкие пихтовые ветки — прекрасный матрац, а нежный пушистый мох — самая лучшая набивка для подушек. С такой подушкой можно путешествовать по лесу, куда угодно, — выспался, вытряхнул мох и сунул наволочку в карман, до следующего ночлега. Постель Ермилыча еще проще — толстый пиджак да шапка.

Куча жердей и гора веток приготовлены для завальня. А на веселом костре варилась похлебка из рябчиков и кипел вместительный эмалированный чайник.

— Не пора ли, уважаемый Григорий Ермилыч, отдохнуть и подкрепиться немного? — предложил Николай Степаныч.

— Не вредно, — согласился Ермилыч и вытер рукавом рубашки вспотевшее лицо. — Ну-ка, что у нас варево-то?

Он вынул из огня котелок, помешал в нем деревянной ложкой и отхлебнул.

— Готово! — провозгласил он. — Похлебочка хоть куда. Не хватает только лучку свеженького. Надо сходить, пошарить по бережку, нет ли тут где лучку-то?

Сергей думал, что Ермилыч шутит.

— Кто же его здесь насадил? — засмеялся он.

— Никто не садил, сам вырос. Этого добра здесь сколько хочешь, — серьезно ответил Ермилыч. — По моему лесной-то лук даже лучше нашего огородного.

— Как странно, в лесу, в тайге — и лук! Где же он растет?

— А пойдем со мной — увидишь.

Луку оказалось много. На влажном песке около реки всюду поднимались сизовато-зеленые перышки и дудочки с бледнорозовыми мелкими цветками.

Сергей попробовал. Действительно — лук как лук, только помельче огородного, чуточку пожестче, но зато ароматнее и острее.

Похлебка из рябчиков была превосходна. А чай со свежей земляникой, набранной тут же, почти у самого костра, — еще лучше.

После сытного обеда — небольшая передышка. А затем все принялись за устройство завальня.

В упрямый грунт вогнали два трехметровых кола на расстоянии четырех метров один от другого. Верхушки соединили прикрученной гибкими прутьями перекладиной, а к ней прислонили до десятка жердочек, концы которых, упирались в землю. Получился скат под углом сорок — сорок пять градусов. Скелет из жердей прикрыли берестой и пихтовыми ветками. Сверху кинули еще несколько жердочек — для «укрепы», как выразился Ермилыч. Бока завальня тоже заткали большими ветвями, оставив свободной только широкую входную сторону.

— Жилье — хоть куда, — похвалил Ермилыч. — Теперь осталось только «нодью» наладить — и спи себе, не тужи!

Нодья — замечательное изобретение северных охотников. Ее равномерное тепло позволяет спать на открытом воздухе даже в лютые морозы. За нодьей не нужно все время следить и постоянно подбрасывать топливо, как этого требует обычный костер. Она может гореть несколько часов подряд.

Но для устройства настоящей хорошей нодьи нужен навык. Поэтому за работу взялся Ермилыч.

Под ударами топора гулко рухнула сосновая «сухара» — погубленное короедами и засохшее на корню дерево. Ермилыч обрубил вершину и сучья и разделил ствол на два бревна, метров по пять каждое. Вдоль каждого бревна вырубил по желобу. Общими силами бревна подкатили близко к завальню, положили одно на другое — желобками внутрь, а чтобы не раскатывались, — концы укрепили между вбитыми в землю короткими кольями. В соединениях бревен, по всей их длине, вогнали сухие смолистые щепки — растопку.

Нодья готова. Осталось только зажечь.

Николай Степаныч с ребятами забрались под завалень — хотелось поскорее узнать, как работает лесная печь.

— А ну-ка, Ермилыч, зажги! — крикнул из полумрака Николай Степаныч. — Посмотрим, какова твоя хваленая нодья.

Мигом вспыхнули смолистые щепы. Нодья загорелась изнутри. Теплая струя шла в завалень, отражалась его плотной наклонной крышей и, возвращаясь, обволакивала его теплом.

А дым в завалень не проникал — он выходил по концам нодьи, через образовавшуюся от соединения желобков трубу.

— Замечательно! — восхищался Николай Степаныч, — не только тепло, но даже жарко. Спать можно в одном белье. Что, ведь, придумали северные охотники, а? Каково, товарищи?

Ребята только блаженно хмурились и потягивались на мягких пихтовых перинах. Но спать не хотелось. Ночь — тихая и теплая — звала из-под тесной крыши на простор. Вышли и присоединились к сидевшему около нодьи Ермилычу.

Старому охотнику тоже не спалось. Неподвижно, казалось, бездумно смотрел он на огонь немигающими глазами. У его ног лежал Серко, положив голову на вытянутые передние лапы.

Не погасли еще пурпурные краски заката, а восток озарился уже новым светом. Из-за темной лесной стены медленно выплывала огромная красная луна. Поднялась выше, побледнела, перебросила через реку трепетный серебряный мост. И все как будто затихло, и неумолкаемый плеск реки не нарушал, а еще больше подчеркивал эту тишину. Только в лесах и горах бывают такие ночи великого безмолвия.

Как будто кто-то дохнул могуче и широко, всколыхнул розовый туман над Угрой и Шудьей. плавно поднял его кверху позолоченным облаком. И тогда показалось солнце — такое ласковое и призывно-веселое, что Михаил уже не мог больше оставаться в постели. Он быстро вскочил, затормошил товарищей и крикнул:

— Купаться!

Дмитрий и Сергей не заставили себя ждать. Побежали к реке, разделись и шумно бросились в неостывшую за короткую ночь воду.

До чего же хорошо здесь купаться! Вода изумительно чиста и прозрачна, дно твердое, устланное плотным слоем гравия и песка.

— Вот это хорошо! — весело раздалось с берега. — Именно так и нужно здесь начинать день.

И Николай Степаныч, раздевшись, присоединился к ребятам. А на берегу уже голубел дымок — вернувшийся из небольшой ранней прогулки по лесу Ермилыч кипятил чайник и готовил завтрак.

То, что казалось хорошо вчера, не совсем годилось для двухмесячной жизни в лесу.

Легкий завалень удобен только в ясную погоду. А начнись дождь с ветром — и в нем трудно укрыться. Поэтому открытую сторону дополнили плотным навесом. При нужде его можно было опускать и закрывать жилье наглухо. Теперь можно укрыться в любую погоду.

Потом принялись за «лабораторию» — ведь надо же было где-то работать со снимками, с коллекциями. Из гибкого ивняка Ермилыч сплел квадратную кабинку, достаточно высокую и просторную, чтобы работать и сидя и стоя. Сделал небольшую дверку, на его охотничьем языке — «лаз» — и даже окошечко. Стенки снаружи и изнутри обмазал толстым слоем глины.

— Ну, теперь только крышу — и готово, — гудел довольный Николай Степаныч.

— До крыши еще далеко, — хитренько усмехнулся Ермилыч. — Я тут одну штуковину надумал. Пускай только просохнет.

Пока под горячими лучами июньского солнца просыхали стенки лесной «лаборатории», — все с увлечением принялись за остальные хозяйственные постройки. Из камней сложили очаг. В мягких береговых наносах вырыли даже «погреб» — кубическую ямку около метра глубиной, с толстой съемной крышкой из болотного камыша. Здесь хранили продовольственные запасы.

Когда «лаборатория» просохла, Ермилыч до самого верха набил ее хворостом и хворостом же обложил и снаружи.

Николай Степаныч понял затею охотника.

Вот, что придумал! — удивился он. — Хочешь обжечь, как горшок? Думаешь, выйдет?