Синие дали

ГЛАВА 2

— Получается, что дикий зверь ловчее нас с тобой, — добродушно улыбаясь в рыжие прокуренные усы, говорил Федор. — Мы с тобой никак через это болото не проберемся, а лось, к примеру, по нему ходит, словно по дороге.

— Так ведь у лося ноги-то какие? Ходули. По пояс нам с тобой, — напомнил я.

— Верно, ноги у него длинные, — согласился Федор. — Замочиться он тоже не боится. И плавать горазд. Ну, а если взять кабана? Про него ты что скажешь?

— А что тебя интересует?

— У него нешто ноги длиннее наших?

— Нет…

— А они тоже и с острова и на остров шастают, как по мосту, — сказал Федор, и глаза у него засветились лукавой усмешкой.

— Постой, Федор, разве кабаны у вас водятся? — удивился я.

— Появились. Только я знаю стада четыре. Зимы-то стоят теплые, снега немного, вот кабаны и пришли. Повертятся вокруг деревни, повертятся да и идут на остров, под дубы. Там и безопасней, и желудей полно.

— Ну так что ты предлагаешь? — начиная кое о чем догадываться, не удержался я от вопроса. — В чем твой план?

— А в том, что надо нам искать их тропу. Посмотрим, где ходит зверь, и мы пройдем.

— И весь план?

— А чего еще? Подсмотрим и пройдем.

— Да как ты подсмотришь-то?

— А уж день-другой придется посидеть у болота, покараулить. Иначе как же?

Меня план несколько разочаровал. В дороге мне мерещилось что-то совсем иное. Я был готов строить какой-то фантастический мост, возводить лавы, прокладывать настил. А у Федора решалось все так просто. Впрочем, успокоился я быстро. Мы шагали по весеннему лесу. Под ногами у нас то и дело со звоном разбрызгивалась вода, потрескивал валежник. Удивительно легко дышалось. И совершенно не хотелось думать о том, что что-то не получится. Хотелось вслушиваться в лесные голоса, приглядываться к вечерним полутонам, хотелось слиться с этим чудесным весенним миром и чувствовать себя его частицей. А ведь Федор почти это и предлагал…

— Конечно. Будем сидеть и будем караулить, — поспешил согласиться я. — Это даже очень здорово. И мы обязательно увидим этих твоих кабанов.

— Тогда и ходить тебе дальше некуда, — по-своему расценил мою сговорчивость Федор. — Тут и вставай. К болоту не выходи, не шуми, прислушивайся да присматривайся. Может, и сразу нам повезет.

Я затаился на пне под высокой разлапистой елью. Федор прошел дальше. Его высокая, чуть сутуловатая фигура скоро скрылась за голубоватой стеной можжевельника. И я остался один. Солнце уже село за лес, и сразу заметно похолодало. Никак нельзя было ожидать этого, судя по дню. Еще час тому назад на каждой проталине сладковато пахло талой землей и прелым листом, а из каждой лужи вопросительно глядели большие темные глаза лягушек и без конца слышалось их неумолкаемое кваканье. Трещали дрозды. И вдруг как-то сразу все притихло, будто насторожилось. И только журчание ручья стало еще звонче и отчетливее. Скоро между елками поползли густые сумерки, окутались синевой заросли ольшаника, а я по-прежнему еще не слышал ни одного бекаса, да и вальдшнеп, судя по всему, не желает подниматься на крыло.

Неподалеку от меня большая лужа, полная прозрачной голубой воды. Дно лужи выстлано листом, края обрамлены жухлой травой. В луже отражаются голые ветки деревьев и розовый отблеск зари. Лужа от этого кажется очень глубокой, просто бездонной, как синева раскинувшегося над ней неба. Лужа напоминает мне картину, столько в ней разных красок и весеннего настроения. Постепенно лужу затягивает ледком, она тускнеет… А вальдшнепов все нет. Хоть бы один протянул, хоть бы стороной, хоть бы только взглянуть на него. В моем патронташе, в самой правой ячейке, пустая гильза, а в ней покоится маленький, вырезанный из обгорелого кедра охотничий бог Пуса. Мне подарили его тувинцы и предупредили, что надо его кормить, поить, а если он не будет помогать на охоте, то следует его хорошенько выпороть ремнем. Если бы Пуса был побольше, его можно было бы отлупить и палкой. Но этот был маленький. Я не давал сегодня Пусе ни хлеба, ни колбасы, поэтому было бы просто несправедливо отстегать его ни с того ни с сего ружейным погоном. Но потолковать с ним не мешало. Поэтому я достал из правой ячейки гильзу, вытряхнул из нее Пусу, положил его на ладонь и совсем шепотом спросил:

— Совесть у тебя есть?

Пуса промолчал, но приплюснутый нос его показался мне почему-то шире обычного.

— Смеешься? — с укоризной покачал я головой. — Вот зашвырну сейчас тебя в лужу и будешь там плавать вместе с лягушками.

Нос у Пусы опять стал нормального размера.

— А может, тебе патрон подарить? — уже совсем по-доброму спросил я, достал патрон и зашвырнул его в чащу. Патрон угодил в воду. Я услыхал, как она зазвенела в тишине. И в тот же миг в небе прозвучал призывный серебряный голос. Я даже вздрогнул от неожиданности и уж точно не понял сразу, откуда этот голос взялся и кому он принадлежит. И только когда я, вытянув шею, привстал на цыпочки и, весь устремившись вперед, посмотрел на восток — увидел в небе стаю лебедей. Они летели очень высоко. Но только там еще и могло достать их солнце и облить нежным розовым светом, казавшимся сквозь синеву сумерек совершенно пурпурным. Лебедей было восемь. Они тянули цепочкой один за одним на север. Это была какая-то запоздалая стая. Лебеди не боятся морозов. Они первыми начинают весенний перелет. А эти почему-то двигались только сейчас. Может быть, я в конце концов и придумал бы какое-нибудь объяснение для этого необычного случая, но Пуса тоже не дремал. Пока я разглядывал лебедей да провожал их взглядом в далекий и трудный путь, хитрый Пуса взял да подкинул мне долгожданного вальдшнепа. Только как подкинул? Совсем без голоса. Не было слышно ни хорканья, ни цвеньканья, столь желанных для охотничьего уха. Просто я вдруг увидел, как мелькнул над верхушками деревьев знакомый силуэт лесного кулика. Мелькнул и пропал. А сумерки уже поднялись почти до самых вершин деревьев. Внизу все смешалось в непроницаемую синеву. Потускнела, подернувшись ледком, лужа и стала из нежно-лазоревой черной, как вороненая сталь. Слились воедино кусты, мохнатые лапы елей и бурые трости перестоявшего под снегом ягеля. Только на западе небо еще светлело мутным пятном. И только в этом направлении еще можно было кое-что разглядеть и в лесу. Быстро махая крыльями, чуть в стороне от моей засидки к острову пролетела большая птица. «Глухарь», — я весь подался вперед. И сразу вспомнил, зачем меня посадил тут Федор. В воображении быстро представилось, как глухарь, прилетев на токовище, усядется на какой-нибудь сосне и, затаившись в ветвях, будет ждать утренней зари и даже не зари, а самого первого ее проблеска. И как только небо на востоке начнет отбеливать, он встрепенется, поднимет голову кверху и прощелкает первое колено своей весенней песни. И в такой эта песня привела меня азарт, что мне даже показалось, что я ее слышу. Но глухарь растворился в сумерках. Я еще какое-то время смотрел вслед улетевшему глухарю и неожиданно увидел сразу трех вальдшнепов. В сумерках они все казались совершенно одинаковыми. Но по тому, как они вели себя в полете, я понял, что впереди летит самочка. А за ней, стараясь во что бы то ни стало опередить друг друга, — самцы. Дух соперничества не оставлял их даже в воздухе. Они и здесь боролись за право быть ближе к своей подруге и ни за что не хотели уступать один другому место.

Безо всякого труда я мог бы опустить этих двоих на землю. Вальдшнепы летели от меня на таком расстоянии, на каком выстрел почти не бывает безрезультатным. Я вскинул ружье. Но стрелять не стал. Сидеть надо было тихо, ничем не выдавая себя. Вальдшнепы счастливо миновали поляну и дорогу и, неожиданно свернув к болоту, исчезли в темноте. А скоро в стороне послышались неторопливые шаги лесника. Он подошел ко мне, закурил и, сделав несколько глубоких затяжек, сказал:

— Однако крепко сидит зверь на острове.

— Подождем еще, — попытался я его утешить.

— Так ведь тебе, поди, поохотиться невтерпеж…

— Трех вальдшнепов уже пропустил. А тянули хорошо…

— Я тоже двух видел.

До дома мы почти всю дорогу шли молча. Конечно, глухарь самый завидный охотничий трофей. Тот, кто хоть раз охотился на глухарином току, тот меня поймет. И, собственно, ради глухаря я и на сей раз так быстро собрался в дорогу. Но коль глухарь, как тот локоть — близок, да не укусишь, а другой дичи полно, то где же наберешься терпения ждать журавля, когда синица вот она, рядом…

Наверное, об этом же думал и Федор. Поэтому, когда мы подошли к огородам, он сказал:

— Завтра утром двое наших ребят на тетеревиный ток собираются. Иди-ка ты с ними. Ребята хорошие, ты их знаешь: сосед мой, Петр, и брат его двоюродный, Митрюня. А я уж один покараулю на болоте. Не сегодня-завтра пойдут кабаны с острова в лес. А пойдут — и нам дорогу покажут.