Быть иль… Казаться

В окопе засмеялись. Кто-то, наверно пресловутый Митя, попытался ответно съюморить в адрес светлоглазого, но Иван, подняв руку, остановил веселье.

– Пошутили и хватит. Настроение, вижу, противник не испортил.

Иван испытующе посмотрел на бойцов – затравленных и подавленных взглядов он не встретил – и обернулся к старшему:

– Васильич, сколько бойцов отсутствуют здесь в данный момент?

Не дождавшись точного ответа, прикинув, что его слышат не менее половины личного состава, Иван продолжил:

– Противник может повторить обстрел – в любое время. Быть готовыми! Не отлучаться далеко от укрепления, по возможности находиться в окопе или блиндаже. Наблюдение вести постоянно. При угрозе обстрела немедленно следовать в укрытие! После обстрела быть готовыми к отражению атаки врага. Не расслабляться!

Снова посмотрел на Васильича:

– Сколько вам до конца смены? 3

Тот подкрутил седой ус:

– Да пять дней ещё.

– Ясно. Вопросы есть?..

Вопросы, а заодно сразу и ответы, появились на следующий день.

Рано утром Васильич сообщил, что пятеро, нёсших дежурство в ночную смену, дезертировали, оставив высоту без охраны. Судя по всему, план у них созрел раньше: двое из них попросили старшего перевести их из дневной смены, предварительно уговорив поменяться двух бойцов, которые должны были заступать в ночь. Хорошо, что оружие с собой не прихватили: очевидно, боялись, что искать будут настойчивей.

Иван доставил на позицию пятерых бойцов на замену и встретил сокрушавшегося Васильича:

– Ты понимаешь, Вань, это моя вина: я ж знал, что у них тёрки какие-то, всё шушукались, по сторонам оглядывались…

– Да ладно уже, – Иван махнул рукой, – моя тоже, не меньше твоей. Недооценил последствий этого прилёта. Кого-то пальба заводит, злость вызывает, а кто-то в ступор впадает, паникует. Они, видать, спали, когда я приезжал?

Васильич опустил глаза, припоминая.

– Пару человек было – Митя Мелкий и Ёжик.

– Постой, – в памяти Ивана что-то мелькнуло, – это какой Мелкий? Что ребёнок родился недавно?

– Ну да, – вопросительно взглянул на него Васильич, – сопляк, чернявый такой. Он сам ещё дитё.

– Дааа, – протянул Иван, – дела. Я ему дня три назад привозил со штаба гуманитарку, лично командир вручил пресс налички, Катя собрала пару больших коробок всякого добра, для ребёнка и матери. Что ж это такое, старина?

Он ответил не сразу, задумчиво покрутил ус, глядя вдаль, потом перевёл взгляд на Ивана:

– А что, ты думал, он после этой гуманитарки в самого преданного идее бойца превратится? Такое редко случается, что человек из благодарности хочет добром отплатить. Чаще наоборот – только и жди гадости или подлости. Оно обрадовалось, что денежки появились, ищи теперь его. Да ну их! Найдут своё, коли ищут…

Васильич отвернулся и сплюнул. Иван посмотрел на него, на бойцов, сидевших вокруг костра под высотой, поднял глаза к небу – резко выдохнул и зашагал к ожидавшей его машине.

«Да, наверное, прав старикан, – рассуждал он, глядя на мелькавшие за окном деревья, – если добром на добро человек отплатить не может, отвечает злом».

Обстрел высоты не был единичной акцией: в эти дни начались массированные артобстрелы города и попытки прорыва обороны на нескольких её участках.

Иван проводил вечернюю поверку подразделения: проверял по спискам наличие бойцов в строю, слушал доклады командиров взводов и служб, уточнял боевые задачи, когда в его кармане зазвонил телефон. Увидел номер Ролика – решил ответить.

– Бугор!

– Я!

– Продолжай проведение вечерней поверки!

– Есть!

Немного отойдя в сторону, поднял трубку:

– Говори!

Обычно весёлый голос любившего шутить и дурачиться Максимки сейчас был серьёзным:

– Вань, у нас беда.

В животе у него возник комок напряжённости, начавшей медленно расползаться вверх.

– Не тяни, что случилось?

Ролик вздохнул, готовясь преодолеть сложное препятствие:

– Был бой на «Западной» – пацаны погибли: Коля, Саня. Есть раненые, неопасно.

– Царствие небесное, – Иван перекрестился. Он знал одного из погибших – хороший, боевой парень, было жаль. Ему даже показалось, что возникшее после слова «беда» напряжение внутри ослабло: чёрная весть пришла не о ком-то из числа самых близких, как он готовился услышать, но тут Ролик добавил:

– Ванёк, Вал погиб.

Это был неожиданный удар, хотя, надо отдать должное Ролику, он старался его подготовить.

– Валера?!… Как?!

Ролик рассказывал что-то о попытке прорыва танками и пехотой – атаку отбили, а пацаны… пацаны их остановили. Добавил что-то ещё, что обычно говорится: крепись, братан, нам всем тяжело, приезжай…

С уходом близких кажется, что куда-то с ними уходит и часть тебя самого: был в твоём сердце человек, занимал какое-то место, а потом ушёл – память, конечно, осталась, но пустота свидетельствует, что части не хватает, и пока душа не сожмётся, не усохнет, эта пустота будет беспокоить. А может и не усохнет, а привыкнет человек к этой нехватке, как привыкает к инвалидности.

Прошло ещё несколько дней.

Иван приехал в город на штаб, получил указания от командира, зашёл к знакомому, что-то подписал – выехал обратно.

Уже почти на полпути к месту дислокации вдали послышался гул – «Грады»!

– Останови!

Он на миг то ли представил, то ли каким-то шестым чувством увидел, как в сторону города летят, разрезая воздух, ракеты – и сразу же где-то в центре прогремели разрывы.

– Поехали!

Но Плешнер уже развернул машину и мчался по полупустым улицам. Кто-то передал по рации, куда были прилёты, и сообщил, что были жертвы. Скоро они были на месте…

Стреляли, видимо, по штабу, но реактивные снаряды перелетели метров на двести.

Несмотря на военное время, днём здесь бывало немало народа – всё-таки центр, рядом парк.

Иван увидел разрушенную остановку, вынесенную стену на верхнем ярусе пятиэтажки, на асфальте валялись какие-то обломки, вещи, осколки. Тел уже не было, но можно было понять, где они находились по кровавым пятнам и маленьким разбросанным кусочкам…

Подошёл Плешнер:

– Тут ребёночка с матерью убило, совсем маленького…

Боковым зрением Иван видел, что он избегает смотреть ему в глаза, да и сам он не мог смотреть ни на кого. Может быть, это был стыд – за то, что он принадлежит к тому же виду гомо сапиенс, что и стрелявшие сюда, по городу, не понимая, куда приземлятся используемые для стрельбы по площадным целям снаряды. Но всё-таки вероятнее, это было оттого, что соприкосновение с бедой, переживание чужого горя, к которому не может оставаться безучастным человек – очень личное переживание, восприятие закрывает двери всему иному.

В тот день было несколько обстрелов: погибло двадцать взрослых, четверо детей, раненых было в два раза больше.

В последующие дни украинская артиллерия продолжала стрелять по Горловке – счёт убитым перевалил за сотню.

Гнев и негодование переполняли сердца людей, на время горе сплотило их: взаимопомощь и взаимоподдержка помогали им выжить и не сойти с ума в этих тяжёлых обстоятельствах.

Люди не могли понять, что происходит: конечно, они знали, кто пришёл к власти на их бывшей родине, знали о цинизме и подлости врага, слыша по центральным каналам новости, где всё происходящее с ними и у них на глазах переворачивалось с ног на голову, но принять тот факт, что на глазах у всего мира, с молчаливого согласия их бывших сограждан, родственников и знакомых, происходит ужасное беззаконие, массовое убийство, детоубийство – принять это и не озлобиться, не загореться лютой ненавистью к кровавым чудовищам было просто невозможно. Этими действиями «правительство» переступало границы человеческого и ставило себя вне закона.

Несколько позже, глубокой осенью в сформировавшуюся из городского ополчения бригаду приехал «решать вопросы» человек с территории враждебного государства. Целью «переговорщика» было договориться за уплату не-символической суммы об освобождении задержанного защитниками республики агента. Поиски привели его в контрразведку – к Ролику. Приезжий не смущался тем, что его товарищ был изобличён в шпионаже и терроризме, он не скрывал, что и сам того же поля ягода. Его спокойствие объяснялось уверенностью в том, что с этой стороны воюют с мотивацией, аналогичной его собственной – за деньги.

Ролик поинтересовался у приезжего, с чего он взял, что таким образом тут можно что-то решать. Тот неподдельно удивился: разве нет? Выяснилось, что ранее ему уже приходилось выкупать своих сторонников в других городах республики.

Разговор приобретал форму допроса, он наконец понял это и разозлился. Когда Ролик спросил у него, зачем они город обстреливают – неужто не знают, что по жилому сектору «прилетает», тот ухмыльнулся:

– Как не знаем? Потому и стреляем, что знаем.

С его слов следовало, что обстрелы по гражданскому населению ведутся намеренно – с целью вынудить их покинуть город и перебраться в регионы предавшей их родины. Таким способом враг пытался лишить город человеческих ресурсов, чтобы он утратил имеющуюся инфраструктуру и стал нежизнеспособным.

– Ну подумаешь, – цинично рассуждал он, – сотня подохнет, сто тысяч уедет.

Итогом этого разговора была пуля в голове негодяя.

В жаркие дни второй половины лета многие бойцы и активно помогавшее им гражданское население занимались поисками корректировщиков. Иногда успешно.

К сожалению, находились такие, с виду одушевлённые существа, готовые, продаваясь за иудины сребреники, помогать врагу убивать без разбору и старых, и младых. И дело здесь было не в идеологии – какая же идея может подвигнуть к уничтожению безвинных? – а в безыдейности, беспринципности и душевной омертвелости. Среди них были подростки и женщины, матери малых детей, мужчины, молодые и постарше; словом, возраст и статус не были определяющими для совершённого ими выбора.

Наличие в обществе подобных вирусов свидетельствовало о его тяжёлой болезни, и даже такое радикальное средство как война, по-видимому, не могло исцелить его. Подлецы, иуды и просто равнодушные к судьбе своего народа были во все эпохи, но этот конфликт обнаружил критическую концентрацию чужеродных элементов в теле народа, и ответ на вопрос, выживет ли он, остаётся открытым.

Когда начались ожесточённые обстрелы, почти все жители, кто не успел или не смог уехать, перебрались в бомбоубежища и подвалы – город опустел.

Странное это было зрелище: пустые улицы, без людей и автомобилей, закрытые магазины. Навстречу попадались лишь машины и техника ополченцев, но их было не настолько много, чтобы создать хотя бы какое-то подобие оживления. Такую картину можно было увидеть только в фантастических фильмах – городская пустыня, постапокалипсис.

В то время гуманитарка большей частью доходила к нуждающимся: по укрытиям развозили хлеб, воду, лекарства, вещи.

В конце месяца главнокомандующий, видимо расценив оборону города делом бесперспективным, распорядился отступать – для организации защиты объединёнными силами столицы республики.

Местные ополченцы проигнорировали этот приказ, многие открыто обвиняли Стрелку в предательстве: один город сдал, теперь и этот «слить» собирается.