Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи

Синклер Элтон Билл (1878–1968) – американский писатель. По свидетельству М. И. Брусяниной – Э. Синклер прислал Андрееву свой роман «Испытание любви» (1911). По предложению Андреева этот роман, в переводе М. И. Брусяниной, был опубликован петербургским издательством «Прометей» в 1912 г. (Воспоминания М. И. Брусяниной об Андрееве. Сообщено Ю. В. Брусяниной).

Письма о театре*

Впервые – первое письмо, с авторской датой 10 ноября 1912 г. в журнале «Маски», 1912–1913, № 3; Второе письмо, с авторской датой 21 октября 1913 г., в Литературно-художественных альманахах издательства «Шиповник», кн. 23, СПб., 1914 (перепечатано и Первое письмо).

Желание Андреева высказаться о современном театре, о его задачах и практике возникло в ходе очень напряженной переписки Андреева с Вл. И. Немировичем-Данченко по поводу постановок пьес Андреева в МХТ. По договоренности Андреев посылал Вл. И. Немировичу-Данченко почти каждую свою новую пьесу прежде, чем начинал переговоры с другими театрами о ее постановке. Среди руководителей МХТ не было единого мнения относительно драматургии Андреева и соответствия ее задачам МХТ. После постановки «Жизни человека» К. С. Станиславский противился включению в репертуар МХТ новых пьес Андреева. «Лучше совсем закрыть театр, чем ставить Сологуба и Андреева», – заявил он в одном из интервью (Утро России, 1910, № 190, б июля). Вл. И. Немирович-Данченко, напротив, хотя и остро полемизировал с Андреевым, считал его драматургом-новатором, который нужен для МХТ, испытывающего репертуарный голод. Непосредственно к работе над статьей о театре Андреев приступил по настоянию С. Голоушева – ближайшего сотрудника и члена редакции журнала «Маски». О том, что он пишет свое первое «Письмо о театре», Андреев скрывал от интервьюеров-газетчиков, ревниво оберегая свою работу от постороннего взгляда. Война Андреева с театральной критикой в это время обострилась до предела. 3 ноября 1912 г. состоялась премьера пьесы Андреева «Профессор Сторицын» в Киеве. Киевская печать дала о пьесе и постановке самые отрицательные, уничтожающие отзывы. При этом нападки на автора были столь грубы, что Андреев не без основания квалифицировал их как личные оскорбления по своему адресу (см. его «Открытое письмо г. г. киевским рецензентам» в «Биржевых ведомостях», 1912, № 13240, 9 ноября, веч. вып.). 7 ноября 1912 г. Андреев писал С. Голоушеву: «Ваше благородие, г. Редактор. Довожу до сведения Вашего Святейшества, что ½ (половина) обещанной Вашему Преподобию статьи о разных сортах театров имеет быть сегодня на рассвете готова. Сообщите же, Маркиз, прислать ли Вам половину, каковой хватит на номер, или вы будете ждать конца» (Реквием, с. 92).

Шутливый тон письма маскировал тревогу и неуверенность Андреева. После отправки первого «Письма о театре» С. Голоушеву Андреев просит редактора: «…сообщи ты мне твое компетентное мнение о моей идиотской статье! Мне серьезно, кажется, плохо, и с тех пор, как послал тебе, мне все время стыдно, даже по ночам, а уж про утро и говорить нечего! Отвык я от статей, а в обилии мыслей я блуждаю, блужу! О, сколько мыслей! О, сколько слов! О, черт меня понес в это дело! Редактор! Напиши! Иначе не могу продолжить» (ЦГАЛИ, ф. 734, оп. 6, ед. хр. 10, л. 20). Вопреки ожиданиям Андреева, приготовившегося к новому бою с критиками, пресса, азартно комментировавшая и смаковавшая перипетии его войны с киевскими театральными рецензентами, обошла вниманием его «Письмо о театре», ограничившись в основном информацией о выходе в свет журнала «Маски» с этим письмом (см., напр.: Соболев М. Новости литературы. – Утро (Харьков), 1913, № 1896, 4 марта). Отрывки из первого «Письма о театре» (главы 2, 3 и половину 4) перепечатал журнал «Бюллетени литературы и жизни», (1913, № 13, март, с. 598–600). 5 апреля 1913 г. в большой аудитории Политехнического музея в Москве редакция журнала «Маски» провела диспут на тему «Кто победит? Кинематограф или театр?». Во вступительном слове В. Г. Сахновский изложил мысли Андреева о «кинемо-театре», а выступившие вслед за ним М. М. Бонч-Томашевский, С. Голоушев, Н. Я. Абрамович, А. Ф. Струве и др. так или иначе касались первого «Письма о театре» Андреева. Так, М. М. Бонч-Томашевский утверждал, что «синематограф не есть искусство, ибо всякое искусство преображает подлинную жизнь, синематограф же только ее отображает, не творит новую, но дублирует существующую» («Маски», 1912–1913, № 6, с. 109). Сославшись на сокращенную публикацию «Первого письма» в «Бюллетенях литературы и жизни», Д. Овсянико-Куликовский в «Литературных беседах» отмечал: «Написанная ярко и живо, эта статья, по основной мысли, представляет большой интерес, далеко выходящий за узкие границы вопроса о театре <…> Эта мысль, что драма-действие, драма-зрелище не стоит на высоте современных запросов и, пожалуй, не имеет будущего, мне очень нравится, хотя я и не уверен в ее правильности <…> С растущей дисциплиной мысли, с переходом от нерационального и фантастического мышления к рациональному и критическому трагедия идет на убыль и, наконец, совсем исчезает. Для „трагедии“ остаются только больные умы, неуравновешенные натуры, психопатические организации. Они не могут считаться характерною принадлежностью нашего времени <…> Ведь и драматическое творчество, и техника сценического искусства совершенствуются, и можно предвидеть, что явятся таланты, которые проложат в этой области новый путь и создадут такие формы драматического воспроизведения, которые дадут возможность новой – психологической – драме оставаться в то же время „действием“ и „зрелищем“». Возражая Андрееву, Д. Овсянико-Куликовский писал: «Л. Н. Андреев говорит, что в наше время настоящий герой – это не голод, не любовь, не честолюбие, а интеллект. Увы! И голод, и любовь, и честолюбие, и разные страсти остаются и теперь, как и встарь, „героями“. Рядом с ними выступает и „интеллект“. Но он не облачается в мантию „героя“. Он скромно и методично, пока здоров, делает свое дело – культурное, общественное, научное, художественное. И только когда заболевает, становится в позу „героя“. Я согласен, что трагедия голода, любви, честолюбия в т. д. стара, как мир. Но ведь отнюдь не следует, что она отжила свой век и прекратилась. К сожалению, нет. Но на смену ей или рядом с нею идет другая, в самом деле новая, трагедия – трудящихся масс, жаждущих приобщиться к культуре, масс дисциплинированных, умных, знающих, чего они хотят, чего можно достигнуть, чего нельзя. – Это – „действие“ и „зрелище“, доселе невиданное и неслыханное. Это – величайшее, наряду с научным, завоевание мировой культуры. Может ли драма и театр показать нам это зрелище? Бели может, это будет гораздо интереснее и ценнее всех „переживаний“ утонченной и растерявшейся в противоречиях интеллигентской души, создающей „ценности“ никому не нужные». Свою статью Д. Овсянико-Куликовский закончил призывом: «Г.г. художники, драматурги, артисты! Бросьте разные утонченные „переживания“ и обратите взоры сюда, на этот ход вещей, на это движение истории, обильное, быть может, сюжетами для трагедии и, несомненно, окрыляющее „современную душу“ великими упованиями, животворящей всечеловеческой радостью» (Речь, 1913, № 110, 24 апреля). Статья Д. О всянико-Куликовского, в свою очередь, породила полемическую статью А. Потресова «Критические наброски. О литературе без жизни и о жизни без литературы» (Наша заря, 1913, № 4–5, 6), которая, впрочем, отношения к «Письму о театре» Андреева уже не имела.

«Осенью буду продолжать свои „Письма о театре“ и напишу О Художественном, – извещал Андреев 6 мая 1913 г. Вл. И. Немировича-Данченко. – Мне кажется, что только теперь я начинаю понимать его – и в силе его, и в слабости. Вообще некоторое просветление мыслей, и отсюда любопытная переоценка и своих вещей» (Вопросы театра. Сб. статей и материалов. М., ВТО, 1966, с, 300). Ему же – 22 октября 1913 г.: «Кончил „Письмо о театре“ и почти все оно о X<удоже>ственном и о Вас Вероятно, меня будут клясть, в частности огорчится Станиславский и обидится Бенуа, а я стал сердит, и пусть на меня сердятся <…> Надо Вам послать „Письмо“? Печатать его, вероятно, буду в „Шиповнике“ для пущего торжества идей» (Уч. зап. ТГУ, вып. 266, с. 236). В письме от

31 октября 1913 г.: «Статью вам посылаю: только прочтя ее, увидите и то, как важен для меня был последний ваш спектакль и как интересно свыше всякой меры то, что Вы пишете о работе над Достоевским. Каждое слово Ваше глотаю с наслаждением. Думаю, что рассеются при чтении и всякие опасения относительно „имен“: тут я очень мягок и не хочу „разделять“, хотя вовсе и не хочу за постановку Мольера венчать Станиславского и Бенуа. Если же есть резкости в характеристике некоторых постановок, то падают они, резкости эти, не на театр вообще… и даже не на театр, а на драму; Вас отдельно я упоминаю, и не могу не делать этого, особенно теперь, когда письмо Горького именно Вас поставило под обстрел. Статью я уже сдаю в набор, и если у Вас найдутся существенные поправки, черкните на полях рукописи и пришлите, я поправлю в корректуре» (там же, с. 237). «Л<еонид> написал второе письмо о театре и намерен печатать его в „Шиповнике“. И вот почему: недоволен он „Масками“ вообще как журналом – неинтересен, и главное „Масок“ очень мало народу читает; первое письмо Л(еонида) редко кто знает. А второе „письмо“ получилось настолько ценное, животрепещущее, что прятать его в „Маски“ было бы просто бессмыслицей. В третьих, „М<аски>“ ничего не платят…» – читаем в письме А. И. Андреевой С. Голоушеву от 4 ноября 1913 г. (ЦГАЛИ, ф. 734, on. 1, ед. хр. 7, л. 3). 19 ноября 1913 г. Андреев написал С. Голоушеву сам: «Как ты увидишь, статья важна прежде всего для понимания X<удоже>ственного театра, важна для постановки и правильного понимания „Мысли“. Ввиду той отчаянной борьбы, которую мне приходится вести за себя, как за писателя и драматурга, – мне необходимо дать статье наивозможно широкое распространение, ввести ее в широкий круг читающей публики. Ты сам знаешь, как трудно мое положение. И вот поэтому я печатаю ее вместе с „Не убий“ в альманахе Шиповника. Отдельно издать ее нельзя, ибо есть всего два письма, а для полной книги нужно все предположенные мною три. Размер статьи большой: листа три с половиной. „Маски“ журнал специальный, с малым распространением; дать статью туда, это уподобить тому рукописанию, которое кладется в гроб к покойнику. Первое мое письмо если известно, то только в выдержках в газетах и „Бюллетенях“. Овсянников-К<уликовский>, академик, целую статью написал, основываясь на выдержках, – и, конечно, вышла чепуха. Пойми же, дружок, все это и объясни самолюбивым „Маскам“, что я вовсе не намереваюсь их обидеть. Доказательство: я разрешаю „Маскам“ недели через две по выходе Альманаха перепечатать – гратис, конечно безвозмездно, – статью во всем ее трехлистном размере. Ведь это тоже не кот наплакал, и Шиповник этому отнюдь не радуется. Ты говоришь; „раз „Маски“ не интересны, то, вот, и помоги им своей статьей“. Милый мой, я борюсь за собственную шкуру, и мне не до „Масок“, как и „Маскам“ не до меня. <…> Интересно мне, как ты найдешь мою статью: ведь мы с тобой здорово расходимся во взгляде на театр! <…> До чего понизились и театр и литература <…> Воистину – театр становится дурацким учреждением – заведением для дураков обоего пола <…> После театра думаю писать статью о критике и критиках – хочу выразить мой восторг. Ах, и до чего мне надоели идиоты, продохнуть нельзя» (ЦГАЛИ, ф. 734, on. 1, ед, хр. 6, л. 6–7).