Другой путь Леннрота

- Так бы и сказал! - хором обрадовались братья, убрали зловещие ножницы в голенища сапог и распростерли объятия. - Доктором сделался! Батя, такого в нашем роду еще не было - айда праздник праздновать.

Мама расправилась со своими курями и на радостях свернула одной, самой извалявшейся в апрельской грязи, шею. Потом они обнимались с ученым сыном, не в силах удерживать слезы радости.

Тем временем в крохотной гостиной установили стол, и в нее сразу набилось миллион народу. Пришли жены братьев с детьми, сестры с мужьями и чадами прискакали, высоко задирая ноги, какие-то левые собаки в надежде поживиться - их насилу выгнали. Видя такое дело, Элиас отправил в ближайший шинок самого старшего своего племянника с запиской, где просил выделить под честное слово доброй еды и не менее доброй горилки.

Не успел племянник, удрученно почесывая в затылке, уйти, как хозяин банкета его остановил. До ближайшего шинка с горилкой, поди, тысяча верст - к обеду не управится. В самом деле, путь в Украину, братскую Финляндской губернии губернию - ой, не близкий. Тогда другая вводная: в лаукку52 сгонять и приобрести все, что нужно для нормального застолья с выпивкой. На эти цели выделялась сумма в пару марок.

Элиас надеялся, что за такие деньги можно купить весь местный магазинчик вместе с ассортиментом и складскими помещениями.

- Да пусть товарный чек выпишут, - напутствовал он парня.

- Знаю, херр53 профессор, - ответил племянник и с важным видом пошел в сторону магазина. Перед ним табуном трусили левые собаки.

Праздник продолжался до самого вечера. Когда папа нажрался и начал путаться в двойных именах своих сыновей, его за руки и за ноги вынесли из-под стола и отнесли на отдых в хорошо проветриваемые сени. Там было свежо, но его привычно накрыли толстым овчинным тулупом, в мех которого тотчас набились на ночевку блохи из соломы. В общем, в такой компании папе не должно было холодно и одиноко коротать теплую весеннюю ночь.

Прочие гости держались вполне пристойно и каждый норовил получить свою толику внимания от "херра профессора".

Элиас на радостях сыграл на своей дудке, спел несколько рун из своей диссертации, братья и сестры в полном восторге сплясали под это дело летку-енку. Голод навеки покинул семью Леннротов. Он остался лишь в страшных воспоминаниях детства. Следом за голодом ушла и нужда.

А местный ленсман остался, но его быстро прогнали из гостиной, куда он хотел пробраться на правах "силовика". Он затаил злобу и прогуливался весь вечер возле праздного дома, придумывая, какую бы законную меру воздействия применить против лихого загула портных. Его смущали две вещи: первая - свалившийся, как снег на голову, Элиас, доктор, да еще и профессор, стало быть, уважаемый в столицах человек, и вторая - а ведь могут ему тут и рыло начистить.

Когда стало совсем темно, все разошлись на покой.

Элиас решил проверить, как там отец. А тот чувствовал себя совсем неплохо. Организм пьяницы со стажем еще не преодолел границу, где начинался алкоголизм, поэтому легко расщеплял спирты понтикки и нагружал голову различными видениями в виде снов.

- Как ты, папа? - спросил шепотом Элиас и поправил на отце овчинный тулуп.

- Зимой завсегда можно Зверя победить, - неожиданно ясно ответил тот, приоткрыв один глаз. - Это летом от него приходится лишь обороняться.

Элиас удивился, но будить отца и переспрашивать он не решился.

Лето было не за горами, учеба начиналась лишь осенью, поэтому он задумал совершить путешествие. Никому об этом он не говорил, но оставшись ночевать там же в сенях, долго смотрел через приоткрытую дверь на черное небо в россыпи звезд. Все блохи угрелись с его отцом, так что никто и ничто не мешало ему строить планы на будущее и мечтать об их осуществлении.

Российская Империя продолжала существовать на правах колонии могущественной Австро-Венгрии, крылья двуглавого орла на гербе все также были склонены, но сумасбродство отдельных "не немецких" чиновников не оставляло никаких шансов тому, что прогресс и развитие России будет идти так же, как и прогресс и развитие прочей Европы. Странная русская идея о "русском характере", "русской душе" и прочем "русском" прикрывала, достаточно неумело, суть: воровство, ложь, хамство и готовность к разрушению всего мира.

Леннрот строил планы на будущее, но, как и любой человек, он - всего лишь маленькая песчинка на сыпучей глыбе "государства". Коли государство начнет разрушаться, никакая песчинка не сохранит своего положения.

Ему хотелось знать, как их далекие предки могли жить, не отвлекаясь на пагубные идеологии, государственные мышления и прочее масштабное и эпохальное. У них была еще не утраченная Вера, религия, не оскверненная и не оскопленная церквами, у них было много народов, из которых не вычленялась, предположим, неведомая "русская нация" или "немецкая". Они могли жить вполне себе спокойно, не подчиняя чужую культуру, но и не уничтожая свою.

Как это все было?

Леннроту хотелось бы ответить в конце своего труда, в конце своей "Калевалы".

В Самматти Элиас провел две недели.

За это время он придумал и собрал себе походный набор, что было важно для любого путешественника, узнал, что востребовано из житейских товаров в губерниях Саво, Хяме, Приладожье. Где-то нужны были шкурки особой выделки, позволяющей создавать бесшовную обувку, где-то - драгоценный жир нерпы, где-то - льняные полотна, где-то плитки воска, из которого можно выплавлять свечи. То, что имело определенную цену, было в явном недостатке, и это поддерживалось искусственно. За этим следили специально натасканные таможенные и прокурорские службы, а также универсальные солдаты - ленсманы. Последним было важно исполнение пусть даже самого бредового государственного закона, отсюда и их рвение.

Конечно, проще простого было выполнять определенный заказ, который мог раздобыть Яков. Проще простого было то, что за него уже все продумано, и оставалось только взять, что полагается, и доставить это куда полагается. Но также проще простого было и попасться. Когда знают двое, знает и свинья.

Элиас хотел иметь на руках вполне легальный товар. Лишь только продавать его нелегально. От нарушения закона это не избавляло, но любая контрабанда - все равно нарушение. Для суда без разницы, за горсть речного жемчуга судить, либо за отрез льна или банку тюленьего жира. Рудники готовы принять хоть кого.

Ленсман из Самматти донимал его несколько дней. Также он мешал своими расспросами родным Элиаса и просто знакомым.

- Может, по башке его хватить оглоблей? - спросил брат Адольф Фредерик, вынужденный отвечать на более, чем странные расспросы о деньгах у "профессора".

- Из-за меня, али так, по старой памяти? - спросил просто Элиас.

- Сволочь он, - вздохнул брат. - И всегда такой сволочью был.

- Забей, Адольф, понимаешь ли, Фредерик, - ответил Элиас. - Всех их не перебьешь, а здоровье себе подпортишь. Нечего разменивать свою жизнь на всякую сволочь.

Это рассуждение пришлось по нраву портному, и он бросал ненавидящие взгляды в лицо ленсману при встрече. А тому это нравилось. Значит, работу свою хорошо работает, коль народец его боится. Уверенный в своей неуязвимости, ленсман, путал страх и ненависть. Ненависть - это когда в конце концов оглоблей по башке, а страх - это когда прочих мыслей нет, лишь необратимость окружающей среды, с которой неизвестно, как бороться.

Элиас все-таки поинтересовался у своего отца, что он про Зверя такое сказал? Тот вопреки предположению, что спьяну чего только не загнешь, пояснил, что такая теория имеется, вот только попы не разрешают ее озвучивать. Суеверия, мол, а они - самые главные и побеждающие борцы с нечистью. Независимо от времени года.

Так что знать об этом неплохо, плохо только прилюдно об этом распространяться.

- Сам не знаю, зачем тебе сказал, - пожал плечами отец. - Словно приснилось что-то. Да ты не забивай себе голову.

Элиас уже с самого раннего полунищего голодного детства знал, что любое знание не бывает лишним. Рано или поздно оно пригодится. Глупо отмахиваться от того, что по простоте душевной кажется ненужным. Или нарочито отвергать под чуждым влиянием то, что не только очевидно, но и логично, и правдоподобно, и даже естественно.

А тут выходило так, что два совершенно незнакомых между собой человека сказали ему, в принципе, одну и ту же вещь. Можно это расценивать, как предупреждение. А предупрежден - значит, вооружен.

И вот, что еще смущало Элиаса. Мама, когда никого не было рядом, словно забывшись, пела песни. Давно он уже не слышал этого, но вот вспомнилось. Невозможно было понять, что ему хотелось узнать, но он думал об этом почти целую неделю.

А потом придумал.

- Мама, а помнишь ту сказку про Элину? - спросил Элиас и с удивлением для себя сказал несколько фраз из нее.

- Хорошая же у тебя память, сынок, - улыбнулась мать. - Я и сама почти забыла те песни.

А потом она спела, прислушиваясь и поправляя сама себя, песню, которую иной раз в Лаукко подвывала Йоханна. Нет, неправильно. Подвывал бы он сам, если бы подпел - женщины пели и скорбели про несчастную судьбу некой Элины. Ну, там затаенная любовь, горестная разлука, ненавистный брак, дети - хулиганы, свекровка - старая ведьма, не с кем словом перемолвиться, потом случайная встреча с любовью всей жизни, потом понимание, что избранник - то еще чмо, потом осознание, что дети-то всего лишь переживали от ее несчастья, ну и прочее, прочее. Короче, погибла Элина, не сумев разглядеть в окружающем ее мире сокрытого счастья. Надо быть добрее и к себе, и к людям рядом с собой.

- Это про женщину из Лаукко, тысячу лет назад, - пояснила мама.

- А что - там и тогда стояла эта усадьба? - чуть не упав со стула, спросил Элиас.

Уже уехав из родительского дома, Леннрот часто обращался к этой трагичной песне. Не вслух, без музыки, но как-то в душе. Словно бы сердце пело и кручинилось. Он потом много еще где слышал балладу об Элине: и в Карелии, и на севере Архангельского края, и у ингерманландцев из Ботнии. Пели простые женщины, старухи предпочитали слушать, дети запоминали слова. Тысячелетняя история дышала жизнью, трагедией и смертью54.

9. Хассинен.

В первой половине мая, когда проклюнулась листва, кусты наполнились отчаянными соловьиными трелями, щука в озерах и ламбушках начала бросаться на любую блесну, Леннрот покинул Самматти, намереваясь приумножить свое богатство, как духовное, так и материальное. Ему хотелось посетить земли Хяме, потом - Саво, добраться до Приладожья и пройтись по Прионежью.

Изначально он отправился в Хяменлинну, где жил в то время его университетский кореш Рунеберг. Рунеберга на месте уже не оказалось, но нашлись былые однокурсники, которые охотно приютили путешественника. Никто не смешался55 неожиданным визитом, потому как все визиты, в основном, бывали неожиданными, и не выказал даже тени смущения.

Воспоминания о студенчестве затянулись до утра, а потом чуть было плавно не перетекли в вечер. Однако цель Леннрота была совсем другой.