Другой путь Леннрота

Для Элиаса такое отношение к представителю власти было само собой разумеющимся, странствуя в поисках еды и лучшей доли, он привык к мысли, что все они - существа неодушевленные. С ними не надо иметь никаких дел, от них надо держаться подальше. Ленсманы это чувствовали. И местный из Нарвы тоже чувствовал.

Леннрот зимней порой предпочитал передвигаться исключительно на лыжах, чтобы выработать у себя привычку к попеременному и одновременному ходам и не страдать от боли в мышцах. А поначалу пришлось пострадать, казалось, что мышцы ног отваливаются от костей и любое движение ступней приносит боль.

Но потом пришло Рождество, Йоулу-пукки45 сплясал свой северный танец, а Элиас стал лыжником. И одним морозным январским утром он встретил другого лыжника.

Это был уже немолодой человек, который тоже жил в Нарве. Ну, не всегда жил, а бывал, так сказать, наездами. Они встретились посредине озера Пюхяярви, куда забрел Леннрот. По заснеженному льду бегать на лыжах было всегда просто и быстро. Лыжня держалась долго, если ее и засыпал снег, то ветер всегда охотно сдувал его. Конечно, кое-где проступала вода, но эти места всегда можно было обогнуть. Больше всего воды скапливалось вдоль берегов.

Незнакомец размашисто и уверенно бежал по проторенной лыжне и не сразу заметил Элиаса, который уже некоторое время назад остановился и поджидал.

- О, - сказал лыжник, слегка потеряв равновесие и чуть проехав Леннрота. - Здорово. Ты, часом, не ленсман?

- Здорово, - ответил Элиас. - Не ленсман. А ты браконьер?

- Конечно, - сразу согласился тот и представился. - Карл Клингенберг.

Леннрот вздрогнул, что не укрылось от внимания лыжника.

- Я, конечно, Карл, да не тот Карл, - улыбнулся он. - Хотя мы погодки и оба с Нарвы. Да я уже привык.

Клингенберг46 был известен и в Российской империи, и за ее пределами. В руководимый им Павловский кадетский корпус мечтали попасть все военные-родители. Точнее, мечтали запихать туда своих детей, чтобы они превратились в военных-детей. Ну, или просто в военных. Совместить детство и военную карьеру невозможно. Детство сразу же отмирает.

Леннрот представился и оценил ловкость, с которой Карл чесал по лыжне.

- Ну, так я с младых лет на лыжах, - пожал плечами тот. - Привычка.

Потом он рассказал, что отработал на северах, в Лапландии, теперь вот домой добирается. На своих двоих даже быстрее получается, нежели на перекладных.

- По рекам и озерам бежишь - чистый восторг вокруг. Только остерегаться, чтобы ноги не промочить. В любой мороз есть места, где под снегом вода на льду. Да и вода, даже замерзшая - это святость47. От дурного глаза помогает. Не то, что в лесу.

От Карла шел пар, разгоряченный бегом, его организм начал потихоньку остывать. Леннрот, как вежливый человек, не хотел задерживать словоохотливого собеседника, да тот сам не выказывал никакого желания к спешке.

- Вот ленсманов терпеть не могу, видеть не желаю, - внезапно проговорил он. - Их словно всех из одного теста вылепили. Из самого дерьмового. Ни рыбу словить, ни моток лена принести не позволяют. Все не по закону. У меня глубокое подозрение, что они сами эти законы придумывают. Там, где ленсман, там и нечисть. Впрочем, как и рыба.

- Это как? - удивился Леннрот.

- Эй, паря, много я дорог прошел, много всего повидал, еще больше слышал, - усмехнулся Карл. - Ленсманы служат черту. А тому отрадно, когда человеку худо. Например, есть омут, где рыбы - пропасть. И кумжа, и лещ, и окунь, не говоря уже про жереха - лови в свое удовольствие. Ан, нет. Ленсман48 в засаде сидит и штрафы в кармане держит. Черту на потеху, человеку на беду.

- Наш в Лаукко тоже вредный, - согласился Элиас.

- И не говори, - махнул рукой Карл. - Фамилия только и спасает.

Леннрот задумался, силясь вспомнить, какая у местного пузатого мужика в фуражке с околышем фамилия.

- Моя фамилия, - пояснил рассказчик. - Меня спасает. Всем говорю, что тот Клингеберг - брат мой сводный. Папы у нас, якобы одни, мамы - разные. Иногда прокатывает. Вообще, скажу тебе, паря, зимой завсегда можно Зверя победить. Это летом от него приходится лишь обороняться.

С этими загадочными словами он пожал на прощанье руку, одел варежки и почесал себе дальше, раскатываясь и удерживая постоянную скорость, равную одной собачьей, будучи той в ездовой упряжке. Быстро побежал.

8. Самматти

Когда снег начал активно таять, солнышко, отражаясь от снежного наста - слепить глаза, дороги растаяли и обсохли, Тернгрены засобирались в Хельсингфорс.

Ехать с ними Леннрот не хотел, зато хотел навестить своих родных в Самматти. Такая мысль у него была уже давно, с того самого дня, когда деньги начали греть карман его видавшего виды сюртука. Не то, что бы было желание произвести впечатление своим новым положением в обществе, хотя, пожалуй, из своего округа он единственный, кто имеет университетское образование. Просто уже давно не виделись с родителями и братьями-сестрами. В довершение к этому Самматти находилось всего в семидесяти километрах от Хельсингфорса.

Леннрот под убеждением своего старшего товарища Тернгрена принял решение вновь поступить в университет, теперь уже на медицинский факультет. Йохан давал свою весомую рекомендацию, присовокупив небольшой послужной список "помощника лекаря" в деревне Нарва.

Конечно, денег, что были пока у Элиаса, не могло хватить на все обучение в столице, но он планировал зарабатывать их тем, что лучше всего умел делать: врать в три короба и обкрадывать местное население. Шутка. Нет, дэпутатом он становиться не собирался, да и врать не любил, не говоря уже о паскудном воровстве. Леннрот умел доставлять нужные товары в нужные места, обходя требования уплаты всяческих государственных податей. Он намерен был зарабатывать деньгу малую на тропе контрабандистов.

Распрощавшись с Йоханном Агапетом, Йоханной, детьми, собаками и кошкой, он пошел к родительскому дому, щурясь на ласковое солнышко и подставляя остриженную по последней моде голову теплому ветерку. Тернгрены, собаки и кошка долго махали ему вслед.

Вообще-то папа Леннрот, Фредерик Юхан, был весьма строгих правил. И детей своих старался держать в строгости. Как это бывает довольно часто, сам папа, будучи иной раз крайне несдержанный в истреблении алкоголя, воспитал детей в относительной трезвости то ли на личном примере, то ли так вышло. Никто из его отпрысков не был склонен к пьянству, хотя это было среди финнов вполне распространено. Фредерик это ценил и верил, что из детей выйдет толк. Наверно поэтому и давал своим чадам мудреные имена.

Хенрик Юхана, Адольф Фредерик, Густав Эдвард - все братовья получили двойные имена. Лишь Элиас довольствовался малым. Просто знакомая бабка повитуха, отправленная в церковь по случаю рождения еще одного сынишки у нищего сельского портного, по пути ударилась головой. Папа Фредерик не мог ничем заплатить бабке за услугу по приему родов по причине хронического безденежья, зато предложил тяпнуть по стаканчику свежевыделанной понтикки сорока одного градуса крепости.

Люди, склонные к выпивке имеют удивительный дар: им не хватает пятака, чтобы поесть, зато всегда находится гривенник, чтобы выпить.

Выпившая повитуха пришла к попу в преддверие собиравшейся грозы, отсвечивая шикарной шишкой во лбу, и сходу сказала:

- Давай выпьем по случаю рождения у портного еще одного портняжки.

Поп охотно согласился и принес молодильного вина, кагора, и молодильных яблок в закуску. Еще он притащил свою огромный кондуит в потресканной кожаной обложке и к нему гусиное перо.

Выпили, похихикали на разыгравшуюся грозу и стали делать запись в книге в графе "уродились".

- Как зовут младенца? - строго спросил поп, причмокнув толстыми губами.

- Да никак его не зовут, - ответила повитуха. - Он еще маленький, чтобы на зов ходить.

Поп разлил еще кагору, они выпили, перекрестясь. Молнии освещали весь мир приятным электрическим светом дуговой сварки. Об этой аналогии ни поп, ни бабка, да вообще - никто пока не догадывались. Не настолько прогрессивное еще было человечество.

На самом деле бабке едва минуло сорок лет, так что она была еще вполне ничего себе. Стал бы дородный поп бухать с какими-то потрепанными старухами, с которыми ничего, кроме подагры, замутить не получится. Но рабочая специальность "повитуха" требовала и статус - "бабка".

- Имя у младенца будет какое? - поп поставил вопрос по-другому.

- Да пес его знает, - удивилась повитуха и потерла наливающуюся синевой шишку ближе к левому уху. - Из головы разом вышибло.

- Может, Владимир Владимирович? - предположил поп и тоже ласково потрогал бабкину шишку. Следует уточнить - ту шишку, что получилась от удара тупым предметом. Иных шишек у повитухи не было. Выпуклости были, но до них поп пока еще не добрался. Для такой храбрости употребленного кагора не было пока достаточно.

- Да ты что тут бесовское говоришь! - возмутилась бабка и расстегнула верхнюю пуговку на блузе. В жар, наверно, бросило. - Ты, ваше преосвященство, еще Адольфом Алоизовичем его назови.

Поп с деланным испугом перекрестился. Тут-то молния еще раз шарахнула, вызвав оглушительный треск в атмосфере. Илья-пророк на небесах потешался вовсю. Священнослужитель понимающе переглянулся с младшим сельским медицинским персоналом.

- Илья? - спросил он.

- Элиас, - согласилась она.

Про второе имя, что Фредерик Юхан давал своим чадам, они позабыли. А через полчаса, когда вновь вернулись к этому вопросу, дело уже было сделано. В кондуите синим по белому была надпись: "Элиас Леннрот". И баста.

Родительский дом оказался совсем неказистым и маленьким. Наверно, такое впечатление после хором в Лаукко. Родители были такими же, как и несколько лет назад. Не помолодели, но главное - не постарели.

Отец был с большими портняжными ножницами, мама - держала в натруженных мускулистых руках пудовую кувалду. Леннрот встряхнул головой, отгоняя наваждение и причудливую игру света и тени. Мать вышла из дому с пшеном в подоле передника, намереваясь поделиться им с несколькими обваленными в грязи курицами. Сестры были замужем, братья - тоже с большими ножницами.

Элиас во внезапном волнении откашлялся и протянул вперед холщовую сумку, в которую заботливая Йоханна Тернгрен собрала всякой снеди. Братья не пошевелились и зловеще вжикнули своими ножницами: вжик-вжик-вжик.

Мама хотела всплеснуть руками, да курицы просили еды. Жрать давай, мамаша - требовали они на все свои куриные голоса, спускаясь до баса.

- Раньше у нас и курей-то не было, - сказал Элиас. - Папа, вы что - пьянствовать бросили?

- И ничего я не бросил, - поспешил объясниться Фредерик Юхан. - Просто видал, во сколько рук мы теперь можем вжик-вжик делать? А где твои ножницы?

- Ну, да я к вам не с пустыми руками пришел, - предложил Элиас и кивнул подбородком на сумку. - Здесь и кинка49, и копченная муйка50, и каръялан-пиракка с картофелем51 - все здесь. Я ж ножницами не промышляю, я ж по научной деятельности, доктор философских наук.