Когда-то в Минной гавани

В те, не такие уж и далёкие от сегодняшнего времени, дни общий городской телефонный автомат соединял абонентов всего на три минуты, лишь после того, как установленная в специальную щелочку двухкопеечная — ну, или десятикопеечная монетка, они были одного размера! — проваливалась внутрь аппарата. За тридцать секунд до окончания лимитированного разговора динамик напоминал о необходимости положить следующую монетку, противно пикая в самое ухо звонящего. В принципе это совсем недорого, даже по тем меркам, но такого количества монет, сколько требовалось курсанту для утоления жажды общения со своим чудом, не напасешься. Все внутренние кафешки и магазинчики училища были вытрясены на изнанку в поисках «двушек» и «десяток» — вот и приходилось что-то придумывать! Курсанты пробивали в монетке крохотное отверстие, сквозь которое продевали прочную нитку, за которую выдергивали её во время звонка из аппарата за секунду до конца сеанса, тут же ставя её обратно в лунку и получая тем самым новый трехминутный глоток «счастья» при её проглатывании автоматом вновь.

И так без конца — пока хватает наглости занимать «волшебный портал» на себя, потому как, никто никому не мешает и не вмешивается во время сеанса связи.

Впрочем, проделать такую операцию мог лишь настоящий профессионал, виртуоз, в этой области: если дернуть нитку чуть раньше, то «абонент» на другом конце решит, что связь прервалась, и положит трубку, а, если опоздать с этим, то телефон ни за что не выпустит монетку из своего чрева. При этом если связь прервалась, набирать номер второй раз нельзя, нужно занимать очередь вновь и ждать — таковы правила!

Первым по телефону долго, весело и умно со вчерашней своей «жертвой» треплется Володька, комсорг роты, который непринужденно и ненавязчиво наводит свою новую подружку на мысль о необходимости срочно посетить его на КПП и принести что-нибудь… вкусненькое. Ну, в смысле поесть (молодой организм, знаешь ли, всегда требует кушать), но, ни в коем случае не выпить! Курсанты — это не «шпаки» там какие-нибудь: во-первых, к выпивке девчонки не допускаются, а, во-вторых, не пьют гардемарины вот так запросто без причины, без повода.

За ним, слегка стесняясь и заикаясь, Шурик сговаривается со своей женой, где и как они встретятся сегодня вечером, куда пойдут, что необходимо взять с собой.

Женатикам хорошо — им с третьего курса разрешено по окончании самоподготовки убывать к своим половинам домой до утренней зарядки следующего дня.

После Игорёк звонит своей «носатой» — так он в шутку называет свою новую «пассию» — и почему-то «заливает» ей, что в ближайший выходной день стоит «на тумбочке» дневальным и потому не может приехать. По всему видать это он со своим земляком Левкой — помирились, однако! — на какие-то приключения собрались. Очередь тихо хохочет над его «честным» гнусавым покашливанием в кулачек, который он часто использует в разговоре с девчонками, чтоб не рассмеяться… над самим собой и своими выкрутасами.

Наконец к аппарату выдвигает наш внешне безэмоциональный старшина роты Баранов. Огромный, широкоплечий, круглоголовый «молодой человек» — из «срочников», поступал прямо с флота, старше всех года на четыре! — неторопливо положив в автомат свою «правильную» монетку, набирает номер и, небрежно, развернувшись лицом в зал, угрюмо впивается невидящим взглядом вглубь уползающего из него длинного коридора.

В этот момент, по коридору во главе со старшиной второго взвода Юркой Князем, взявшегося исполнить роль Бориса в его странное отсутствие, вваливается вся тридцать четвёртая «Аз» рота, двинувшаяся согласно распорядку дня в столовую. Не увидев, почувствовав пронизывающий всё и вся взгляд удава — ну, Бэба, то есть! — он останавливается, как вкопанный, претерпев быструю метаморфозу выражения лица от непринужденной предобеденной суеты до глубоко озабоченной — что делать? — гипнотической амнезии. В итоге Юрка, а вслед за ним и вся рота останавливается, постепенно плотно заполняя и без того не пустующий холл. Сотня удивленных глаз, впиваются в старшину роты в ожидании ответа на законный вопрос: ждать его или идти дальше?

Но от него никаких команд не поступает.

И, хотя сеанс связи у Бэба ещё не начался, но его уже… нет здесь: старшина роты смотрит перед собой привычно спокойно и… сурово, прошивая взглядом всех и в тоже время не видя никого.

В холле висит гробовая тишина, слышны даже длинные гудки автомата, монетка падает и…

— Привет, Зайчик! — как обычно, громко, словно перед строем, выстреливает он, не разжимая челюстей сквозь зубы.

Что отвечают на том конце линии не слышно.

Все с неподдельным интересом смотрят ему в рот, ждут.

— Да… Зайчик! — роняет Бэб спустя полминуты и снова… умолкает.

Некоторое замешательство холодным ветерком бежит по лицам присутствующих.

— Нет… Зайчик! — чуть сдвинув брови, снова озабочено выдыхает он.

Курсанты внутренне подбираются, буквально впившись в него глазами.

— Не мо-гу-у-у, Зай-чик! — разжав, наконец, челюсть, возмущенно давит старшина и, сверкая глазами, надолго… застывает в неподражаемой позе мыслителя

Напряжение в зале достигает апогея. Рота курсантов, в припадке душащего их смеха, не получив никаких команд, скорым маршем строго по одному растворяется в пространстве длинного коридора от греха подальше. Лишь заинтригованный происходящим комсорг Володя, вечный насмешник Игорёк, да наш настойчивый обыкновенный курсант, вознамерившийся, во что бы то ни стало дозвониться сегодня до своей Феи-Ангела, не могут покинуть холл, не дослушав этого потрясающего монолога с… «Зайчиком».

— Ну-у, хо-ро-шо, Зайчик, — неожиданно потеплев, по слогам выдыхает Борис и нежно кладет телефонную трубку на место.

На его обычно неподвижном лице сияет странная глупая детская улыбка. «Волшебный портал», кажется, подействовал и на него. Он удивленно смотрит вперед, на курсантов, мимо них, сквозь них, он не здесь, Борис весь там… с «Зайкой». Вряд ли он заметил, что ещё минуту назад здесь была вся его рота.

— Хо-ро-шо, Зай-чик, — словно заучивая свою гениальную речь, по слогам повторяет Бэб и, мельком глянув на часы, неохотно идет в роту, медленно «одевая» на лицо привычно-бесстрастную равнодушную маску старшины, которая теперь никак не лезет на него обратно.

А, тем временем, заветная телефонная трубка, открывающая с помощью «серебренной туфельки» Золушки волшебный портал общения с ней, перешла в руки нашего обыкновенного курсанта…

…Вот так она, словно фея, и явилась ему в тот незабываемый осенний вечер, сразив наповал одним лишь словом и оставив на память свою «серебреную туфельку», ту, что он до сих пор бережно хранит в своей памяти в виде домашнего номера телефона, по которому ныне отзываются её… и его внуки…

— Вахта, — заметив матроса, внимательно наблюдающего за ним от рубки дежурного по дивизиону, кричит Стариков, — ко мне.

— Старший матрос Стрельба, — представляется тот, приблизившись к незнакомому офицеру.

— Скажите, товарищ старший матрос, а куда трап с корабля делся?

— Объявлено штормовое предупреждение, товарищ лейтенант, — по-деловому докладывает моряк, — трапы убраны, корабли оттянуты от стенки.

— А личный состав?

— Личный состав в казарме, здесь только дежурная служба, — вахтенный ежится на ветру, придерживая бескозырку. — А вы кого-то тут ищите?

— Уже не ищу, — тяжело вздыхает лейтенант, — нашёл! Назначен командиром вот этого, двести двадцать девятого тральщика, — и, чтоб окончательно развеять сомнения вахтенного, протягивает ему связку ключей. — Вот, комдив от каюты вручил.

— А как фамилия комдива? — придирчиво смотрит в глаза матрос.

— Капитан третьего ранга Мо-ря-ков, кажется, — не уверено отзывается Феликс: имена, фамилии, названия всегда плохо запоминаются у него, другое дело цифры, факты, события.

— Меряков, — лукаво улыбнувшись, поправляет Стрельба, возвращая ключи. — А на «Антилопу», когда её волной к стенке поближе прижмет, просто так… без трапа запрыгивайте.

— На Антилопу? — вскидывает брови Феликс.

— Ну, да-а!.. Двести двадцать девятый у нас в гавани все Антилопой обзывают, как в «Золотом теленке» — помните? — за уникальные ходовые качества, — с заметным уважением поясняет матрос. — Она у нас самая шустрая.

— Вахта, срочно в рубку! — прерывает их беседу команда, прилетевшая вдруг сквозь усиливающийся вой ветра и моря из динамика громкоговорящей связи.

Феликс, оставшись на пирсе перед взбрыкивающей Антилопой один, невесело вздыхает, прикидывая расстояние от стенки до юта корабля. В принципе для молодого здорового организма действительно недалеко: метра три в длину и пара метров вниз в самой глубокой точке падения палубы под волну. Но для безопасного прыжка неплохо б видеть эту самую палубу в темноте, чтоб, хотя б выбрать место для приземления, а ещё б не помешало иметь силы для мало-мальски приемлемого прыжка. Ночь в рейсовом автобусе без сна, а затем беготня с самого раннего утра до позднего вечера по штабам базы, бригады, дивизиона, пока, наконец, они с женой не добрались до Минной гавани — не прошли бесследно.

Происходящее, словно в анекдоте, приходит к нему в воображении в виде картины маслом: «Приплыли», или «С корабля на бал», правда, в данном случае — «С балла на корабль», то есть: из их безоблачного детства под теплым крылышком родителей прямо во взрослую самостоятельную жизнь — ту самую, что за науку берет дорого, но учит быстро!

Что ж, придётся прыгать, медлить нельзя, на КПП (контрольно-пропускном пункте в гавань) в комнате посетителей четвертый час его дожидается жена, волнуется, время позднее, а ещё нужно где-то отыскать ночлег.

Феликс, предварительно отследив траекторию полета своего чемодана, рюкзаков и сумки, прыгает сам в момент, как ему кажется максимального приближения корабля к стенке. Но волны в гавани, в отличие от открытого пространства, не имеют закономерности, двигаясь крайне непредсказуемо во все стороны сразу. Вот и теперь после неожиданно сильного удара об огромные резиновые кранцы, намертво пристегнутые к стенке пирса, они чрезвычайно проворно и к тому ж под острым углом заваливают Антилопу на правый борт. От сильного удара об убегающую мокрую палубу нога лейтенанта при приземлении подворачивается и, поскользнувшись, едет в сторону. Падая, он неудобно заваливается на бок и, больно ударившись головой обо что-то твердое, опасно откатывается к самым леерам на краю правого борта на юте.

— П-привет, Антилопа, — первое, что приходит ему в голову, после полученной порции холодной воды в лицо, приведшей более-менее его в себя, и осмотра места происшествия.

Дислокация на палубе корабля оказывается удручающей: правая нога, не раз прежде подвернутая на многочисленных лыжных и беговых кроссах, распухая, гудит в районе стопы; голова раскалывается; сам он сидит на мокрой палубе и молча обнимает леер правого борта, мысли путаются, врываясь в сознание бессвязным набором букв, слов, предложений.